Это минометы. Или наши взяли неправильный прицел, или…
Вжимаюсь.
Подбрасывает…
Нет, живой. Вперед. Только вперед. Ребята, теперь только вперед.
И – падаю под стеной.
Визг.
Вот он, Косичка – в двух шагах. Тоже добежал. Каска в вытянутых руках. Полная мозгов.
Взрывы. Белые звезды, а которые трудно поверить, и – черная стена. Потом она медленно разваливается и опадает – вниз и немного вправо. Остается низко плавающий дым.
Приподнимаюсь. Смотрю.
Лежат. Лежат мои егеря, лежат… Кто-то слепо ползет, тычется и замирает. Десять… двадцать… все.
Все убиты.
Без паники.
Так не бывает.
Визг. Падаю.
Голову в землю.
Удар. Ухо лопается. Не помня себя, оборачиваюсь. Прямо перед лицом из серого бетона торчит неровный осколок величиной в пол-ладони. Кажется, он весь дрожит.
Смотрю на него, не отрываясь…
Сейчас должен быть визг и удары, крошащие сознание, визг и удары, все напрягается внутри… сейчас… нет. Нет. Тишина. Негромко долбит пулемет. Что-то дымно горит в траве.
Не знаю, сколько прошло времени. Много. Я встаю – как на счет «девять».
Бокс.
Стена серая, каркасная. То есть столбы и перекладины толстые, монолитные, а между ними сравнительно тонкие плиты, да еще с этаким рельефным рисунком: ромбы. И там, где бетон совсем никакой, осколки и березинские пули его пробивают. Нахожу небольшую дырочку невысоко над землей и приникаю к ней.
Очень долго не могу понять, что вижу. Потом доходит. Это локоть. Человек стоит и курит. Стоит, привалившись спиной к стене (не к стене, поправляю себя, к столбу) – и курит, держа сигарку между большим и указательным пальцами. Из-под локтя видны рукоять и приклад автомата, потертый и выщербленный деревянный приклад с множеством зарубок… Автомат я не сразу, но узнаю: девятимиллиметровый «штайр» образца пятьдесят второго года. Состоял на вооружении десантных частей Рейха.
Дальше еще одна стенка, невысокая, и мешки с песком. Ну, это понятно…
Надо же что-то же делать… что?
Ах, да. Совсем забыл, извините…
Сажусь на землю, снимаю вещмешок. Там два килограмма «МЦ». Гремучий пластилин. Вынимаю грязно-синие брикетики, разворачиваю и прилепляю к бетону. Двадцать брикетиков.
Получается перевернутая буква П с короткими ножками и длинной перекладиной.
«Березин» выпускает очередь куда-то левее меня. Там стрельба и крики. Я уже могу слышать крики.
Теперь детонаторы. Очень похожи на елочную гирлянду: синий провод и маленькие остренькие лампочки, правда, с черными непрозрачными цоколями. Равнодушно втыкаю лампочки в брикеты «МЦ».
Что-то происходит вокруг.
Визг.
Успеваю упасть.
Год 1991. Игорь
8.06. 02 час. 55 мин.
Дмитровское шоссе, 400 метров до переезда через линию Ст. – Петербургской железной дороги.
– Не придет, – сказал, наконец, журналист. Его звали Валерий, и мы были уже на ты. – Все. Не придет.
Он поскреб пальцами скулы, потер глаза – с такой яростью, будто разрывал веки. Он страшно хотел спать.
– Паршиво, – сказал он через минуту. – Мы платим. Да, мы платим. Хорошо платим. Иногда – очень хорошо. За информацию. И люди, в общем-то, знают, на что идут. И все равно – так паршиво…
– Мало ли что могло случиться, – сказал я. – Упал, ногу сломал…
– Знаешь, – сказал он, – когда такое было в первый раз – я тоже надеялся. Но когда в пятый…
– Кто-то знал еще?
– Нет.
– Тогда?..
– Следили. Пасли. Вряд ли – гепо. Хотя… Впрочем, не знаю. Только это уже пятый случай.
– Валера, – сказал я, – тогда, может быть, ты мне расскажешь все так – без доказательств?
– Смысл?
– Н-ну… скажем так: есть смысл. Есть.
– Это просто бесполезно – без документов. Без доказательств.
– Но ты же знаешь, что доказательства есть.
– Были. Не есть, а были.
