Последняя заря

Кем бы ни были ты или я –

Завтра мы на секунду герои

…

Своды наверху были тяжелы, круты, в потёках, обрамлённых крупой белых высолов. По стене медленно полз вверх прямоугольник солнечного света, расчерченный квадратами от оконной решётки. Медленно полз, неумолимо… С утра он выглядел невыносимо белым, а чем ближе к вечеру, тем сильнее он наливался алым.

Сосед по камере – молоденький юнкерок, совсем мальчишка: глаза-черешни, прядки на мокрых висках, тонкая кожа докрасна загоревшая на скулах и носу. До войны, верно, проказничал вместе с товарищами по корпусу, дрался на саблях-шлегерах, да дразнил цветочниц вдоль променадов… Сегодня он давился слезами, уперевшись в стену лбом, тихо, чтобы не выдать себя. Юнкера корёжило, он захлёбывался и всё впечатывал кулак в ненавистную стену – штукатурка от его крови побурела. Этим утром им просунули под дверь две четвертушки листа и карандаш – кто-то сжалился и позволил отписать последние строчки родным. Доктор от своей доли отказался, и мальчишка сперва настрочил бисерным почерком столбик стихов, затем добавил короткую приписочку в конце, уронил взъерошенную голову на руки и притих…

Утром бумажки эти останутся здесь, на столе. Возможно даже, что попадут к адресату. Вероятно, писал мальчишка для барышни. Той самой, с которой отплясывал мазурку и апельсинами угощал. Поплачет она? Поплачет, успокоится. Забудет. Составит пару какому-нибудь купчине. А у юнкера больше никого в этой жизни не случится. Маменьку только, небось, вспомнит завтра, когда будут стоять у стенки, глядя в холодные глаза винтовок.

– Скажите, вы не знаете, когда человек умирает, ему всегда больно?

Тот, к кому обратился мальчишка, пожал плечами, не отрывая неподвижного взгляда от клочка неба за решёткой. Так он проводил очередной день, то поджав колени к подбородку, то лёжа навзничь, не обращая внимания на горячую ноющую боль в правой руке. Как и след от окна она ползла выше и выше, отёк добрался уже почти до плеча, но человеку было всё равно.

– Глупо, Господи… Как же глупо… Как ягнёнок на заклании… А я… Я хотел в строю, на баррикадах… Как мужчина… В бою, в сражении, чёрт возьми!!! А тут… Как телёнок… Как быдло… На бойне… Не хочу, силы небесные, не хочу-у-у-у!!!

У мальчишки началась истерика. Доктор лёг на нары, отвернулся носом к стене, устраивая поудобнее искалеченную руку. У него есть ещё целая ночь, чтобы вспоминать…

То была воистину волшебная ночь – спокойная, совсем, как до войны. Воздух мягкий от тумана. Шелест молодой листвы и надрывное щёлканье соловья, оглохшего от взрывов – не слышал он, что теперь атаки закончились и точно хотел накричаться за всё то время, что в небе и на земле гремели снаряды.

Это была оглушительно тихая ночь.

Полевой госпиталь погрузился в сон, мерцали и подрагивали ночники на палаточных шестах, изредка кто-нибудь пересохшим ртом просил воды.

Вторые сутки Доктор простоял, не разгибаясь, над операционным столом… Над развёрстыми животами, над оторванными ногами, по локти в петлях кишок, в кровавом месиве, среди развороченных от шеи до волос лиц . Сейчас был самый момент упасть и забыться на время затишья, отдохнуть, но, видимо, внутренние запасы были мобилизованы настолько, что теперь даже не тяжелели веки. Доктор сидел на земле, подстелив шинель, и курил, прикрыв воспалившиеся от отсутствия сна глаза – резало так, словно в них песку насыпали.

Он ненавидел войну всеми фибрами души: до нервного отвращения, до передёргивания, и сам же одним из первых на факультете вызвался добровольцем в полевой госпиталь и о своём выборе не жалел. Он считал, что подобные решения и называются долгом чести, а иначе – много ли от неё проку? «Я немного послужу и вернусь домой,» – неубедительно солгал он сам себе, когда запирал свою комнату, но в тот момент уже твёрдо знал, что «немного» растянется до конца, если повезёт – до победы.

За последние годы наука и техника в обеих Империях шагнули далеко вперёд, на смену пикам, требушетам и бомбардам пришли военизированные цеппелины-бомбомёты, отравляющий газ и снаряды с мириадами опаснейших микробных частиц. Оболочки их из прочной керамики заключали в себе неотвратимую смерть, и когда нашпигованные осколками солдаты начинали гнить заживо изнутри, из ран, спасти их не могло даже чудо. Это было одновременно мерзко и страшно, и в то же время завораживало: неужто человеческий разум оказался силён настолько, чтобы заставить служить себе этих грозных невидимок?

Нет… Ни в коем случае нельзя давать себе слабину – таким восхищаться недопустимо, коль уж тебе довелось стать врачом, исцеляющим раны и возвращающим жизнь…

Доктор докурил.

На посту в палатке коптила керосинка, выхватывала из полумрака копну пылающе-рыжих волос: дежурная сестра задремала, придавила локтем платок, вот он и сполз. И была это сестра Даша: молчаливое создание, заметное лишь вызывающей своей рыжиной и совершенно неслышное, конопатая, как кукушкино яйцо и от этого очень некрасивая в своём белоснежном чепце-апостольнике, открывающем только лицо. Сколько Доктор ни силился, он никак не мог вспомнить её голос: лишь пару раз за всё время он слышал, как Даша тихонько переговаривается с ранеными да мурлычет себе под нос, щипая корпию.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.