Записки бродячего музыканта

Мы

Сидели вчетвером у меня дома на кухне. Дело было вечером, точнее, зимой. Выпивали, закусывали: сальцо, квашеная капустка, соответствующие напитки. Сидели, неспешно разговаривали, смеялись. Давно не виделись – мотаемся по всему белу свету. Сашка Кельтербаум, он же Баранчик, вчера вернулся из Ирландии. Полгода работал в пабе – грязном, заплеванном, с мокрыми опилками на полу. Он пел песни. Английские, русские и цыганские. Вообще-то Санька – этнический латыш, но языков знает много и разных, даже цыганский. Я приехал из Берлина, где тревожил своим саксофоном сентиментальные немецкие души. Почти пятнадцать лет топчу альтштадты германских городов. В Берлине уже десять лет. Славный город. Мне в нём уютно, как дома. Третий – Волда-Брамс. Кто-то удумал ему этот композиторский псевдоним. На самом деле он – Волдемар Озолиньш, весёлый, заводной парень. Особенно он любил веселиться при советской власти. Тогда всем было весело! Тогда даже туалетная бумага была с веселыми жизнерадостными названиями – «Труд», «Правда» и т.д. Сплошной пафос! Да и ведро водки в те страшные, чёрные времена стоило дешевле, чем сейчас пачка сигарет. Брамс приходил к нам в ресторан вдвоём с другом, Андреем Заводиловым. Они приходили поплясать. Одевались в зэковские телогрейки, болотные сапоги и вусмерть бухие танцевали в центре зала. Исполняя фигурные па, плясуны низко наклонялись, стараясь задеть затылком пол, и громко топотали сапожищами, выколачивая барабанное соло в такт музыке. Администратор ресторана, отставной майор Виктор Андреевич, обливаясь слезами, умолял балетную пару покинуть паркет. Те в ответ радостно ржали. Андрея позже убили. Брамс, слава богу, жив-здоров. Ненавистная советская власть закончилась, в Латвию пришла долгожданная свобода, а вместе с ней – демократия и беспросветная нужда. Стало не до плясок. Водка, закуска и резиновые сапоги сильно подорожали. Брамс не сдался независимости. Он отдал за долги свою 3-комнатную квартиру и начал вкалывать. Талантов ему бог дал значительно больше, чем другим. Волда чинит автомобили – от жестянки до электроники, сочиняет песни, придумывает модные аранжировки. Добрался до русских романсов и переделал их для своей колежанки Татьяны под нынешнюю попсу – весьма деликатно, со всей глубиной и нежностью своей печальной латышской души.

Балагур! В Германии его, вдребезги пьяного, брали с автобана немецкие полицейские. Они гонялись за ним на вертолёте, потому что не смогли догнать на «Мерседесе». А чем ещё возьмёшь «Жигули ВАЗ-2101», если не вертолётом?! За эту проделку Брамс заработал депортацию и пять лет невъезда в ФРГ.

Волдемар – он старый Шумахер! Его папаша в начале конца первой половины минувшего столетия прикупил автомобиль «Москвич-403». Он был весьма бережлив и ездил только по воскресеньям. Брамс повадился открывать гараж гвоздём. Девчонки и мальчишки садились на замасленный диван, лакали досыта «Волжское крепкое». Пацаны тискали девчонкам титьки, а потом ехали кататься. Конечно, без прав, потому что годков ему, Волдыньке, было всего ничего – каких-то 15-16. Папаша был дико интеллигентный человек – профессор университета, философ. Он очень любил сына, поэтому воспитывал его весьма душевно. Говорил: дескать, нельзя так делать, сынок! И при этом нещадно порол. А сынок всё равно так делал! Тогда профессор скрутил с руля большую гайку, спрятал его под диван, а гайку занёс домой. Но Брамс нашёл баранку! И снова кирял с чувихами, прилаживал руль без гайки и продолжал гонять по окрестностям. Разгонял бедный «Москвич» до 100 км в час, снимал баранку и отдавал сзади сидящему:

– Хочешь порулить?

У пассажиров начиналась диарея, у водителя – приступ судорожного веселья. А «Москвич» летел себе по прямой без руля, на шальной скорости… Вот смеху-то было!

А ещё Волдемар Озолиньш на дух не переносил полицейских. Никаких. Ни немецких, ни советских, ни шведских. А особенно не терпел латвийских. Немецких – за то, что быстро на вертолётах летают, шведских – за то, что смеялись над бедными латвийскими артистами. Когда туристический пароход «Рига-Стокгольм» прибивался к берегу, случалась обязательная в такой момент проверка документов. По исходу пассажиров вслед уныло шагали весёлые музыканты. За пазухой и в футлярах они тащили сигареты. На продажу. Подавали паспорта. Красномордый смотритель бумаг растягивал рот до ушей и кричал коллегам-ментам по-шведски:

– Хлопцы! Ходи сюда быстро! Посмеёмся! Дывись, якие потешные латышки приплыли: Янсон, Карлсон и какой-то Озолиньш к ним затесался!

Коллеги радостно хохотали нечеловеческими голосами, вытряхивали весь товар в специальный ящик, а барыгам устраивали международный скандал и загоняли их обратно на пароход.

С молодой деревенщиной, то бишь с латвийскими полицейскими, Брамс обходился куда проще, без церемониев. Напитый до усрачки водкой, он садился пассажиром в японский автомобиль своего друга – Генки Плюшкина. А у япошек вечно всё не по-людски: руль с шофёром – справа, пьяный пассажир – слева! Происходит такая печальная ситуация: увидав в авто пьяную рожу, крадучись, подбираются менты. Брамс сидит, ковыряет в носу, охает, кашляет, грызёт ногти, швыркает, чавкает и рыгает. Глядит тусклым взглядом и ласково огрызается на крики и истерики полицейских, на их просьбу сейчас же отдать права! После нервного ментовского шума и почти мордобоя горбатенький музыкант с подлой улыбкой выползал слева, оставляя трезвого шофёра на месте – справа, и совал им в нос водительские права:

– На!!! На!!!

– У-у-у, мать-перемать… – рычали представители правопорядка и с позором уходили. А господин Озолиньш испытывал очередной приступ хамского торжества и гадкой радости…

Совсем недавно наш друг вернулся из круиза. Туристический лайнер опять загнали в долги, компанию объявили банкротом, а деньги спрятали. Зарплату музыкантам, конечно, не заплатили. Хозяева любят дурить музыкантов – хобби у них такое. О! Музыкант!.. Взяли – и обдурили! А уже после нас дурят всех остальных.

Я тоже однажды выручал свои инструменты аж из самого Питера. Приходим в порт – парохода нет!

– Его в Стокгольме за долги арестовали! Промотали судно. – Этой новостью нас огорошили совсем не моряцкое начальство, а нелегальные портовые таксисты-бомбилы.

Арендованный во Владивостоке теплоход «Русь» перегнали на ремонт в Питер. С ним вместе, в гримёрке, уплыли наши костюмы и инструменты. Спасибо питерскому спекулянту Славке Воробьёву – он выручил наше имущество.

Напротив сидит и косит лиловым глазом наш друг Юрис Пашкевич – Юрка Алхимик. Начинал он неплохо. Не ахти как шумно, но заметно. Поначалу юный семиклассник, участник кружка художественной самодеятельности Клуба железнодорожников, резал с гитарных проводов штекера-пятёрочки. Это такие маленькие металлические пупсики с пятью ножками, их втыкают в усилитель. Эти маленькие штучки молодой и талантливый гитарист Юрик перепродавал коллегам по кружку. Цена – один рубль. Деньги мгновенно исчезали в дощатом грязном буфете через дорогу. Бормотуха «Волжское крепкое» стоила как раз 1 р. 07 коп. Почти один штекер. Когда Юрик проглатывал пару бутылок, на его милом мальчишеском лице появлялась кривая усмешка, а глаза сходились в кучу, к переносице, и нежно смотрели друг на друга. За это он поимел прозвище Юрка Кривой. Школьник незаметно мужал, взрослел, учился жить, и юное дарование переименовали в Юрку-Алхимика. За то, что начал хитрить, крутить-вертеть – короче говоря, химичить. Он уже вырос и как-то незаметно, постепенно превратился в пьяницу и арапа. Поступил в музыкальное училище – выгнали, воспитанником в военный оркестр – выгнали, в спортклуб «Локомотив» заниматься мотогонками – выгнали. Из нашей родной эстрадно-концертной конторы его выгоняли раз пятнадцать.

В шестнадцатый раз его уволили за драку. За драку с негром. Откуда у нас, в Латвии, появились негры? Это был Роланд Водд, наш, советский негр. Он пел в оркестре Александра Тролла.

Кривой к тому времени вырос в классного исполнителя на ударных инструментах и пел, мерзавец, красиво! Высоким звонким тенором. Он пел лучше, чем заезжий негр, поэтому брал призы на всяких конкурсах.

Проведя ночь в вытрезвителе и отмотав 15 суток, драчун-барабанщик на всех обиделся и в знак протеста уехал в Тульскую филармонию.

Гастроли закончились, вернулся. Но не один – привёз с собой поющего бас-гитариста Валерку Попереченко. Украинца, родом из славного города Гуляй-поле, столицы анархиста батьки Нестора Петровича Махно. Валерка начал играть в нашем ансамбле, за это мы его надрессировали петь по-латышски.

. – Мэнесс хайсма-а-а, – старательно выводил он с хохляцким «гэ».

Гордый и сдержанный латгальский народ стонал от такой наглости и удовольствия.

Валерка остался в команде надолго, невзирая на свой махновский диалект, а Юрку я снова прогнал.

Но каким, гад, был барабанщиком, этот безалаберный Алхимик! Музыку играл на своих «Амати» – песня по-другому звучала, когда он садился за свои горшки и железки …

Сейчас поёт под минуса в кафе «Таверна», именуемом в простонародье «Шалман». Жуткая забегаловка с пьяными сиськастыми шалавами. А ещё – строгает мебель на заказ. Хорошую, модную, дорогую мебель – дуб, ясень, лак, мат. Но денег всё равно нет: месяц строгает, два киряет.

Так и сидим потихоньку вчетвером. Компания небольшая, но вполне приличная. Видимся редко – раскидало всех, разбросало. А увидимся – хорошо, весело! Смеемся, вспоминаем лабушские фокусы и похождения. Чего же не смеяться? Жили дружно, прикольно. Юрка заговорил про деревенский клуб, в котором мне сподобилось директорствовать. Недалеко от города. Поэтому городские приезжали к нам на танцы. Назад домой они шли ночью пешком, 12км. Алхимик был не ходок – он оставался ночевать в мастерской художника. Он много пил и часто сплетался с поклонницами в экстазе деревенской страсти. В основном это были сытые, жопастые и твёрденькие специалистки по овощеводству и совсем ещё глупенькие молоденькие доярочки. Последним прямо из объятий юного барабанщика приходилось бежать на работу, часа в 4 утра. На утреннюю дойку животных.

Но была одна красавица – совсем другой экземпляр. Это была девушка грамотная, образованная. Она работала бухгалтером. Девушка трезвая, рассудительная и очень …ливая. Эту интеллигентную даму звали Люда Матвеева. Исключительно энергичная, темпераментная и ненасытная особа. Крестьянская молодежь собиралась после танцев под окнами клуба посмеяться и послушать её душевные, сладострастные возгласы. Широко распахнув свои крепкие деревенские ножки, Людка кричала всегда одно и то же:

– Мама, мама! Ой, Юрис! Ой, Юрис! Ой, мама!.. – Только имена иногда путала.

Укрывались возлюбленные огромным бархатным покрывалом алого цвета. Им накрывали гробы, когда ставили в клубе покойников. На ночь жмуриков заносили в художественную мастерскую, чтобы они в одиночестве не скучали в большом зрительном зале. А утром усопших возвращали обратно, на всеобщее обозрение скорбящих. За это мастерню звали «покойницкая». В данной местности было модно вешаться и стреляться. Не знаю, почему, но работы в этом плане хватало.

Вспомнили, посмеялись, выпили-закусили… Годы пролетели быстро, мы как-то одновременно повзрослели. Уже перевалило за полтинник – а всё как дети. Смешно, что мы не понимаем своей взрослости, пока не глянем в зеркало.

– Кто это? А… так это я! Седой… Глаза грустные, как у бассета. Хорохоримся!.. Это хорошо…

«Das Leben ist ein Kinderhemd – kurc und beschissen», – так говорят немцы. По-нашему это звучит примерно так: «Жизнь – как детская рубашка: коротка и обкакана». Где-то так примерно.

– Жень! Надо всё это записать, потом книжку издадим.

– Зачем? Кому это интересно? Кто о нас вспомнит?

Мы – обыкновенные работяги от музыки. Больших музыкантов мало, поклонники знают о них всё, журналисты придумывают всякие истории – хорошие и очень хорошие. Они на виду. Шумят, машут руками, рассказывают по телеку небылицы, то и дело громко хохочут и много выпивают. Ради потехи блистательные артисты убивают своих отцов, женятся на матерях, стоят возвышенно-мохнорылые на пьедестале, а также соревнуются между собой. Вульгарно разменивают себя на дешёвку, выворачивают наизнанку личную жизнь – кто отдал больше алиментов бывшей жене, у кого моложе муж и толще бёдра. И выглядят, в основном, как подкрашенные покойники. Они жалуются трескучими голосами, врут, как сивые мерины и сплетничают. Хотя в наше время, когда всякое скотство и мерзость называется свободой и демократией, это вызывает всеобщую зависть и восхищение у телесмотрящих. Но их мало, больших артистов – каких-то 3-4%.

Остальные артисты – они с мозолистыми руками. Их пастбище – концерты в маленьких городках, кабаки, танцплощадки, свадьбы и похороны. Кто нас знает, кто нас вспомнит? Иногда вспоминают мельком – мол, есть такие! В кинофильме «Старший сын» Н.П.Караченцов утешает Е.П.Леонова:

– Не грусти, папаша, где же ещё быть музыканту, если не на свадьбе или похоронах! И в печали и в радости!

Нет, стоп!.. Гарик Кричевский! Низкий поклон тебе от всех нас, дорогой друг!

– А в кабаках товарищи мои гостям играют песни надоевшие….

Вот, пожалуй, и всё упоминание о нашем огромном племени бродяг-музыкантов. Есть, правда, ещё одна орава исполнителей. Они называются «звёзды». Их пачками клепают на «фабрике», раздевают и заставляют за деньги голыми бегать по сцене. При этом они издают звуки под аккомпанемент фанеры, а из фанеры, как известно, слов не выкинешь. Стараются изо всей мочи! Даже при записи своих дисков эти исполнители поют под фонограмму, утомляя наш слух, наш ум и даже зрение. Они изображают из себя «нечто», негодуют, топают ножкой, летают только бизнес-классом и указывают в райдере цвет туалетной бумаги. Вертятся, как белка в колесе. У них всё хорошо! Только непонятно, кто кого вертит: то ли они – колесо, то ли колесо – их. Это шоу-бизнес, художественная самодеятельность. Способ продвижения непрофессионалов. За дурные деньги. Крепко настукавшись лбом, они исчезают, растворяются. Наступает климакс музыкальных желаний. Когда смотрельщики телевизоров ими наедятся, звёзд выбрасывают на помойку, а фабрика месит тесто дальше – следующую партию на поедание. Невкусно? Но едят! Хотя на этой фабрике больше отходов, чем продукта. Телепопса так быстро шагает вперёд, что музыканты за ней просто не поспевают, а из телека валит и терзает наши головы поносно-жизнерадостный позитив.

Ребята! Звёзды! Кончайте «звиздеть»! Лучше один раз жизни посмотрите, как выступают артисты Берлинского «Фридрихштад– паласта». Они всё делают по-настоящему: отдают душу, поют сердцем, от них идёт мощная энергия. Даже балетные девочки «поют» своими очаровательными ножками! Никакой фальши, всё предельно искренне. И в основе всего – труд. Ежедневный, много-много лет. Мозоли на сердце, репетиции в балетном классе до «цыганского пота» – и заслуженные зрительские овации.

Один мудрый достаточно пожилой человек как-то поинтересовался:

– А что, Вовка Соляков – это хороший музыкант?

На что я ответил:

– Если Вовка неустанно, двое суток отбубенит здесь, в Латгалии, на деревенской свадьбе, где гуляют сплошные дремучие бородатые староверы, и ему за это не дадут по морде или сапогами по почкам – это очень здорово! Это – головокружительный успех! А уж когда отсыпят денег и насуют в футляр водки с закуской – тогда он считается очень хорошим музыкантом!

Больших артистов критикуют профессионалы, и за большие деньги. Нас – наши слушатели. Они нам платят деньги. Или не платят.

Отчаянно, безумно люблю и уважаю свою работу. Честное ремесло – никого нельзя подвести или обмануть. Всё может быть хорошо или не очень. Но не надо суетиться, лезть в душу, стучать лысиной по паркету. Всё должно быть искренне, нефальшиво. В нашем деле нельзя ничего переделать или клеить отмазки.

– Сыграйте, пожалуйста, вальс «Истраченный покой».

– Ой! Я забыл дома ноты!

Играй или быстро смывайся – иначе нарвёшься! Тотчас получишь по голове. Тут же, на месте, в ресторане или на свадьбе. Бац – и вылетаешь, а вслед – твои гармошки и саксофоны! Идёшь домой поддатый, но избитый. Народ на светских тусовках безбоязненный и откровенный. Хмельной народ – решительный. Начхать ему на твои ноты!

Другим специалистам всё можно! Хирург может, если что, скажем, ещё раз отхватить руки-ноги или, наоборот, пришить. Опять же, токарь: запорол железку – в мусорник! Своровал новую заготовку – сделал другую деталь! А у нас? Что дунул – то услыхали люди. Назад не вернёшь. А уж свадьбы!.. У нормальных супругов свадьба бывает раз в жизни. Тут выкладываемся до конца! Плеснул в топку стакан водки, доел тарелку до конца – и вперёд! Потеем, упираемся, рот не закрываем! Почти тридцать лет здороваюсь с семейной парой, а недавно играл на свадьбе их сына. Приятно? Да! Это дивиденды от моего труда.

Недавно Алхимик оформлял золотой юбилей. Доченька «молодожёнов», пятидесятилетняя расплывшаяся тётка, вертелась перед ним по-всякому и заламывала руки. Тридцать лет назад дама отвергла поползновения молодого и красивого музыканта. И через много лет Юрис отомстил. Жестоко и цинично. Он утащил с собой её дочку. Девушки! Будьте бдительны! Не теряйте того, чего не воротишь назад. Молодость не бесконечна!

…Что-то пишу… Что получится – не знаю. Сейчас все пишут – артисты, коммунисты, социки, нацики, воры, менты. Товарищ Горбачёв тоже пишет. Даже песни запел под аккомпанемент известного музыканта. Хотя давно бы мог за все свои проделки если не в монастырь уйти, так хотя бы застрелиться. Нет! Душа просит песен. Весело ребятам. И поп-звезда – туда же. Холуйствует помаленьку… А ведь считался своим парнем, мы его песни в подворотнях пели…

Я не вхожу в эти номинации. Я – работяга. И эти записки – про нас, работящих, немного наивных, очень доверчивых ребят. Пишу по-честному, как есть. Ведь в музыке что самое главное?

Первое – быть честным.

Второе – вовремя разделить деньги.

ОТСТУПЛЕНИЕ.

В толстых книгах есть главы, разделы, прологи и эпилоги. Я назову их по-своему. К примеру «Европа», «Мы» или ещё как-нибудь. Вспомню музыкантские байки и хохмочки. Занимаясь на улице музыкальным делом, надолго остаёшься наедине с самим собой. Идут… идут… идут люди! Играю час… два… пять. Немыслимое количество людей постепенно сливается в один безудержный поток. Останавливаются. Слушают, смотрят оценивающим взглядом. Многих цепляет музыка. Чувствую: зашевелились, зашелестели души!

Другие ползут безумно-безразличные. Наигрываю старенький мотивчик. Нравится!.. Опять обступили, подпевают. Любопытствуют:

– Кто ты? Что ты? Откуда? Зачем?..

Тысяч пять за день пройдёт мимо. Вот наглядишься! Безумно интересно! Играю в одиночку, долго… Намузицируюсь – вдоволь! Думаю – до изнеможения. Важно, чтобы думы были не злые, не обидные. Публика всё чувствует, даже мои нелепые меланхолические мысли. Люди – те же, что и в концертных залах, только вместо билета – оплата в футляр. Иногда залезаю к ним в души с остервенением, в другой раз – затаив дыхание, с лирическим спокойствием. Наблюдаю. Буду называть наблюдения – мысли из меня. Начну описывать любопытные встречи и разные винтообразные лабушские шутки. А ещё – европейский народ, их жизнь. Хорошая, кстати, жизнь, сытая и довольно скучная. Сытая смерть, как говорит гитарист Коля Явир.

…Много интересного остаётся в моей замороченной голове!

ЕВРОПА. МЫ.

Славные они люди, берлинцы! Во-первых, безумно любят музыку. Во-вторых, отчаянно вежливы и любопытны. Представьте: колоннада возле магазина «Dussmann». Роскошное место для нас, погружённых в свои мысли музыкантов. Здесь всё шикарно – здания, витрины, книги, CD-диски и охранник с картонкой на груди. Это мистер Райс, сын американского военного лётчика-оккупанта. Он окончил немецкую школу и говорит с прикольным американским акцентом – как будто ему язык укоротили. Потрясающе добрый, юморной и приветливый дядька.

Народу тут… – всякого! Прежде всего – «пиджаки». Это бредущие с работы чиновники в белых рубашках. Левой рукой они тянут телеги с бумагами и компьютером. Во рту – папиросы, в правой руке – мобильник. Мобильник – это всемирная эпидемия, хвороба человеческая. Каждый второй берлинец если не говорит на ходу, так пальцем тычет в цифры. А вот, смотрите, идут наши дорогие бабульки – самые душевные, самые щедрые создания на свете. И, к слову, самые платежеспособные.

– От тых бабтей наше жиче залеже! – заявил как-то поляк Дарек. Это он о том, что наша жизнь зависит от этих старушек. Святая правда! А вот семенят вкрадчивыми шагами гомосексуалисты с грустными собачьими глазами. С каждым днём их становится всё больше и больше. Почему?..

Светоч гомосексуализма всея Германии, херр Воверайт – большой придумщик. Он работает бургомистром Берлина и потому вознамерился объявить город столицей горячей, неистребимой и неземной однополой любви. Он сам, лично, открывал на Aleksandеrplatz подземную уборную. Специализированную, сделанную для этих беспокойных пацанов. Чтобы они там, в уборной, знакомились и всё такое. Бургомистр перерезал семицветную ленту, а также сказал речь для способствования этому славному делу. Будучи человеком творческим, градоначальник Вови обожает собирать в Берлине гей-парады. Мальчишки, девчонки, большие разноцветные дяденьки и тётеньки, предварительно шырнувшись, нюхнув или подкурив анаши, под громкую музыку ездят на платформах грузовиков или идут, вприпрыжку, сзади. Кто с кем! Дама с дамой целуются, парень с парнем обнимаются, шарят друг у друга в штанах, что-то ищут… Кто с собакой, кто с любимой козой! Показывают в брючные прорехи свои интимные места, обе половинки! Пляшут под музыку, осклабившись. Дня три напропалую по всему Берлину шароёбятся. Радостно!

Молодёжь в столице какая-то неинтересная. Небрежно одетые, в серых майках и стоптанных кроссовках. Девчонки – всё больше криволапенькие, угловатые, везде торчат косточки. И бутылка в руке – пиво или пепси. Молодое поколение выбрало, наконец-то! Многие на великах. Всезнайки-журналисты пишут, что, гарцуя на велосипедах, Европа бережёт здоровье. Глупости! Они берегут деньги. Месячный проездной на все виды транспорта стоит более семидесяти евро. Перекиньте сумму на общепонятный водочный эквивалент – получается примерно пятнадцать бутылок. Дороговато.

Или, к примеру, подъезжает на велосипеде молодая, невзрачная особа. Слезает, снимает и складывает в рюкзак куртку, стягивает с шеи коровью цепь, пристегивает велик, чтобы не спёрли – и в магазин. Любопытно, а что у неё в рюкзачке? Бутерброды, одежда на случай непогоды, питьё, пачка табаку. В Германии мало кто курит сигареты – дорого. Всё больше самокрутки крутят, как у нас во времена Гражданской войны. Молодые девчонки тоже мусолят, тоже бумажки вертят. И в рюкзачке у них нет ничего лишнего, типа косметики, расчёски и прочей дамской дребедени.

Примерно через час дамочка выходит с книгой в руке, улыбается, кладёт в футляр денежку. Отстегнулась – поехала… Пишу это не с иронией. Это наблюдение или сравнение. Как мы жили тут и там, как сейчас живём. Какие мы похожие или разные. Это страшно интересно, особенно когда видно то, что недоступно другим.

ЕВРОПА! ЕВРОПА!

…Кого только ни встретишь на её гладких улицах. Артисты – со всего света. Хорошие и плохие, наглые и перепуганные на всю оставшуюся жизнь. Поют, играют, пляшут, скачут, кувыркаются. Бренчат в балалайки, визжат цыганско-молдавскими скрипками. Крутят рычаги шарманок. Шарманщики – это самый вредный и мутный народ, как правило, аборигены, германцы. Это главные игроки на улице – жалостливо-сиротским звуком своих коробок они наматывают нервы окружающих на шарманочные рычаги. Вреднее этих «пап Карло» только шотландцы в клетчатых юбках с гнусавыми дудочками и бурдюком под мышкой. Это волынщики. Вот где неутомимые! Гудят… гудят обиженно-хлипким звуком… Народ на километр в округе сходит с ума, бьется-колотится об асфальт – а им, пастухам несчастным, всё нипочём! Они сами себе голова.

Но хватит о грустном.

Давайте о наших.

ПОЛТАВСКИЕ.

Далеко в Украине, на просторах нашей бывшей необъятной родины, раскинулся чудный город Полтава. Он расположился на крутых берегах реки Ворсклы. Чем же знаменит этот прекрасный город? Давным-давно наши расколошматили в этой местности шведское войско во главе с их королем Карлом № 12. А ещё знаменит этот город своими грандиозными музыкантами. За это Полтава заработала прозвище города-спутника Берлина. Их тут столько, полтавских!.. Почему их так много?

Случилось, кто-то из полтавских поехал в Берлин, поиграл, намузицировал денег и вернулся домой. Народ заинтересовался:

– Ну как там?

Не по годам припонтованный артист сидит, киряет и надувает щёки:

– Чуваки!.. Вы здесь сидите, гниёте в своих сраных кабаках, а я в Берлине… такие башли, мля…

При этом он продолжает потчевать всех окружающих водкой и швырять деньги по сторонам. Понты, дело известное, дороже денег! Народ завидует, чмокает губами и кивает головами. Затем, в отчаяньи, хватает свои балалайки и тоже, сломя голову, мчится в Берлин. Пропившийся охламон через неделю летит вслед. Поздно! В Берлине уже пол-Полтавы!