Ветер летящей зари

Светлой памяти Пелагеи Поликарповны Шаминой, бабушки моей, посвящаю

Ветер дышит, где хочет, и

голос его слышишь, а не

знаешь, откуда приходит и

куда уходит

Иисус Христос

Есть ветер такой,

Что волос не растреплет

Не шевельнёт даже листьев

А просто вдруг налетит

Неизвестно откуда

И заставит подумать

Внезапно прошелестев на

Рассвете:

Что-то от нас далёкое

Существует на свете

Стефан Раичкович.

От автора

"Идёт ветер к югу,

и переходит к северу,

кружится, кружитсяна ходу своём,

и возвращается ветер на круги свои".

Екклесиаст, глава 1, стих 6.

Всё было, всё есть, всё будет…

Вместо пролога

Что – если настала бы тишина,

Не на день – навсегда?

Отражение долгого сна –

Тишина навсегда тишина…

Тишь – бездонная пропасть -

Улететь, раствориться, пропасть

В ней, в тиши…

В ней —

Нирвана…

Тишь – она -

Отражение долгого сна.

Мир сошёл бы с ума –

Шум исчез, гам исчез – тишина,

Как немое кино –

Суета, толкотня и —

Тишь –

Она —

Голубое окно

К себе, если не спишь.

Если сам с собой в тишине,

Если мир ликует в весне…

Отражение долгого сна,

Избавленье и боль —

Тишина

Глава 1

Чёрной тенью метнулась из ослабших пальцев и закачалась гудящим маятником трубка. Я до боли, так, что побелела ладонь, ударил, (хотя зачем? – ведь он же не виноват!) серый ящик. Чёрт!.. Эти цифры … Они набирались с трепетной надеждой, всё во мне затихло. Чего я хотел бы сейчас – это чтобы там подняли трубку, этот кусок пластмассы, ставший весом равный моей судьбе. И когда пискнула последняя цифра, и когда длинный безжалостный гудок пронзил сердце, внутри что-то оборвалось и мир замер. И только во мне тягуче медленно раскачивался маятник. Вот остановился и он; время застыло.

Я хотел стряхнуть это тягостное оцепенение и ударил, ударил безмозглую штуку, отказывающуюся мне помочь. Телефон захлебнулся рваным режущим уши писком, но я уже ничего не слышал… Из забытья меня вывел бесцеремонный стук.

– Ну, сколько ещё можно пиздеть – люди ждут! – мордастый тип, весь в коже, сверкнул золотым ртом.

– Извините… – послышался мой голос, словно записанный невесть когда на ленту и только сейчас воспроизводимый.

“Золотой зуб” сделал ручкой и захлопнул дверцу. К нему судьба оказалась благосклонней, – уже через пару секунд он, скалясь, отрывисто что-то кричал в трубку, выплёскивая далёкому собеседнику всё накопившееся нетерпение.

Эх, судьба, – всплыло в голове, – если она – дама, то здесь применимо – чем больше женщину мы любим, тем меньше нравимся мы ей. Хм… Жизнь… Судьба… Да. Если у вас депрессия, то не о чем больше жалеть…

Глава 2

Солнце стояло в зените, когда я преодолел часть расстояния до своего убогого (убого – убога, мы все живём у Бога, – каламбур, однако!) жилища.

Тень задыхалась под ногами. Вминая её в расплавленный асфальт, я брёл в никуда… Если тебе надоело жить, то прольётся масло на рельсы трамвая…

Визг тормозов лишь на миг вернул меня в покинутую реальность.

– Ты! Что!? Придурок!

Хлопья звуков, плавно кружась, сыпались с белёсо-голубого свода и падали в бездонный колодец, забитый облачной ватой. Тело моё встряхнулось.

– Твою мать! Глухонемой, что ли?! – чёрные зрачки, полыхая гневом, надвинулись; искры посыпались на самое дно – Твою мать! – и, почти участливо, – чокнутый… Ну и хуй с тобой.

Меня куда-то потащило.

– Вот это – тротуар, а то – улица. Надо по тротуару идти. Понял? Ну… Топай!

Глава 3

Что ни случается – всё то к лучшему, – встряска помогла – иначе я так бы и затерялся в этом, ставшим сразу чужим лабиринте. В короткое мгновение прояснения увидел я табличку – оставалось всего-то, да ладно, какая там разница… Вот это меня и угнетало.

Я растягивал эти жалкие метры как кондом. Я убивал время, а оно убивало меня. И всё же то, что я задумал, эта проклятая ситуация, этот миг развязки, кульминация, апогей или, наоборот – перигей приближались неотвратимо – расстояние сокращалось.

Я ещё имел возможность… Канавой улицы миновать дом и отдаться суетному потоку. Он подхватил бы меня, как в паводок пьяная свободой река кружит дерево, сорвавшееся с яра, омывая пеной некогда величавый ствол, и унёс. Унёс в иллюзорную неизвестность бордового вечера, полного хрустальных миражей и томных ароматов. Но я не мог.

Мир ещё существовал, – но меня в нём не было. Я принял решение ещё до того, как… Ну не связала Фортуна оборванную нить и … Отступать? Хм… просто уже не было причин. Не было! И от осознания этого глаза подёрнулись влагой…

Видимо злой дух следил за мной – мир размыло именно в тот момент, когда я зашёл в подъезд и поднялся к двери. На ощупь я вставил ключ и вошёл. Лёгкое дуновение осушило слёзы. Дверь, щёлкнув шлепером, отсекла остальной мир. От удара из-под номера выпал маленький, сложенный вчетверо, листок – мелькнула лишь светлая тень.

Глава 4

Дальше я действовал с завидной решительностью. Перво-наперво навёл полный порядок – даже пыль, веками копившуюся на полках, вытер. Взял томик, наугад открыл – Руах1, хм… Кисло усмехнулся. Потом аккуратно сложил книги; накрыл пледом пишущую машинку. Умылся и с наслаждением почистил зубы, машинально отметив: надо б к стоматологу, и сам себе улыбнулся в серебряный туман. Отражение среагировало адекватно, но вместо улыбки я почему-то увидел осуждение.

– И ты, Брут! – сказал я ему – Грустно… В этом мире даже отражение против. Ну… Хрен с тобой, дорогой! – и нараспев прочёл, скорее для себя, – “Как ни жаль – всё ж когда-то умрёшь: раз посеял печаль, значит, лихо пожнёшь…”

Засим я с ещё большей энергией продолжил наводить марафет. Горящие волны уходящего дня плеснули в окно. Несчастливая любовь – потухшие облака над морем…

Запираться не стал, оставил все, как есть (почему-то стало жаль двери, – небритые садюги-слесаря с их ломами, фомками и другим снаряжением). Брр! – пусть всё будет цивильно. Будильник зазвенел остатками завода. Уже можно вставать… – Забавно! – автоматически отметил я, – комедия ля финита!

Глава 5

Как говорят: “Ху есть ху, а все мы – актёры большого театра”. Вот и способ был потому несколько артистичный выбран, но такая уж художественная (видимо от слова “худо”) я натура; не буду описывать все его тонкости и достоинства. Это был мой выбор. И точка. Точка и ша!

Процесс происходил в две стадии: сначала расслабление, ну а потом и отбытие, если получится. Получиться же, по моим расчётам, должно было стопроцентно.

На первом этапе, как ни странно, меня одолела бессонница; до стадии второй времени оставалось ещё порядочно, и я решил заняться мемуарами; а что? Чем чёрт не шутит!? Да и записку полагается черкануть – по традиции. Я перещёлкнул цвета – в начале было заглавие.

"Любопытство движет всем и всеми…" Любовь пытать – искать, аскать – шиза какая-то! Фраза спланировала на лист. Я догнал колёсики водой, прикрыл глаза и представил, как главный редактор и издатели (первый отвергнувший "несчастного" (издатели стали вторыми), друзья, критиканы и просто тусовочный люд, стоят у гроба и перешёптываются, – А вы знаете, коллега… Я иногда в нём замечал… М-да… Какой талант… Ах! и как рано… Вай-вай-вай…

Отчего-то это “Вай-вай” меня взбесило, и я решил ускорить ход событий. Моя рука ещё что-то карябала, когда в глазах замерцало, виски сжал тугой стальной обруч; из желудка потянулись ледяные щупальца; члены оцепенели. Холод коснулся сердца и дополз до макушки. Сумерки очей сменились ночью, и я провалился в заклубившуюся тьму.

Прошла вечность… или миг? Незаметно посветлело. Всё приобрело синевато-чёрный окрас.

– Надо бы включить свет, – подумал я и обнаружил, что настольная лампа включена, но света от неё как от одинокого светлячка в мрачном сыром бору.

По углам шевелились расплывчатые тени. Там, где висело зеркало, зиял вход в тоннель, словно занавешенный водой. Мне даже показалось, что там мелькнуло нечто розовое и хвостатое (не поросёнок!). Раздавались странные звуки.

– Начинается! – вспыхнуло в мозгу. Кошмара мне только и не хватало! Вот и решился с жизнью! Да я в гро… – моя речь оборвалась на полуслове – странное полупрозрачное, светящееся тёплым бело-розовым внутренним светом крылатое существо стояло? в дверях.

Я услышал голос, правильнее было бы сказать, голос звучал во мне самом.

– Ты сделал выбор?

– Да! – ответил я почти гордо.

Повисло неловкое молчание. Наконец, светлый гость нарушил его:

– Пойдём.

– Куда это? – насторожился я.

– Туда, – он возвёл “очи горе”, – давай руку.

Если это – сон, то… – я протянул руку и…

Комната и всё в ней поплыло. Вначале я испугался. Затем пришло состояние, похожее на обкурку, но гораздо светлее и приятней – просто неописуемое! Мы воспарили сквозь потолок, крышу и: алмазы, аметисты, рубины, сапфиры засверкали, заиграли на тёмно-синем своде космического собора. Полная Луна горела, словно серебристо-алая лампада. По ней пробегали разноцветные полосы. Мостом из самоцветов уходил вглубь Вселенной Млечный путь; звал и манил в беспредельность звёздных скитальцев…

С красот неба я перевёл взор на грешную Землю. Город спал, укутанный туманным одеялом. Поверх него заботливая Ночь разостлала тонкое кружевное покрывало. Мерцающий узор из огней автомашин, сполохов неона, казалось, дышал, а фея продолжала вышивать люрексом дорог и златом окон матово-чёрную бязь, вкрапляя нежно-розовые жемчужины фонарей и бисер светофоров.

Старый Город нежился в меланхоличном потоке. Шпили его соборов царапали облака и казались ирреальными, принесёнными из древних легенд каким-то неведомым волшебством.

– Всё – прах. – вернул меня из сказки голос, – Творец – вечен.

И, помолчав, продолжил, – вы – рабы материи, разум же ваш – беспределен.

И, не успел я спросить о Добре и Зле, снова заговорил:

– Не знаю… Вам всё дано, и сверх того… Сейчас смотри же…

Мы поднялись выше облаков, к самым небесным сокровищам, и повисли в эфире. Если бы я хотел, то мог бы спокойно погладить Большую Медведицу. Интересно, какая шёрстка у звёздных животинок?