Хаыршах поднял голову. Духи остались позади. С серого склона сползала серая грязь и лилась в серую реку под серыми небесами. Птица встала и подошла к воде, глянула на свое отражение. Клюв разбит, в черепе трещина, зато черные глаза живо клубятся, пыхтят ядом.
Птица заклокотала, захрипела, и объятый ужасом мир услышал ее жуткую песню. Из придавленных к земле кустов, из-под камней и переломанных корней поваленных деревьев полезли на свет извивающиеся черви.
14
На въезде в Чауянати, столицу Ланхрааса, карета замедлила ход и потащилась сквозь прорывавшуюся в город толпу. У высоких золотых ворот со страховидными чудищами на башне шатались беззаботные стражники в сложных чешуйчатых доспехах с красноватым и золотым орнаментом, донимали прохожих – нахально копались в торговых повозках, растаскивали по карманам всё приглянувшееся, с мерзкими шуточками щупали мужчин и женщин и стегали плетками тех, кому «не к лицу хитрая морда». Совсем интересных уводили за угол, где угрожали, плевались и вымогали взятки. Собравшиеся у ворот крестьяне, ремесленники и мелкие торговцы все как один были тощие, оборванные, грязные от бесконечных дождей, зато каким разнообразием типажей отличались от них стражники! Толстые и тонкие, высокие и низкие, заросшие и лысые, чистые и чумазые, старые – и даже дети лет по двенадцать, не больше. Эти мелкие вели себя особенно нагло – лыбились с надменностью скудоумных королей и, довольные своей малолетней властью, подгоняли дрожащих от холода крестьян пинками.
– Что за балаган тут? – Сардан выглянул из окна и едва не получил локтем в лоб. – Ой… стражи намело, как мусора ветром.
– Тут всегда так, – сказала Шантари. – Посмотрите на музыкантов у стены? Они играют торжественный королевский марш.
Трое тощих оркестрантов в углу исполняли что-то запутанное и очень пьяное.
– Почему они голые? – проворчал недовольный зрелищем Сардан. – Их как будто из борделя выгнали.
– Возьмусь предположить, что одежда для них слишком большая роскошь, – сказала Шантари.
Лошади остановились совсем. Отовсюду гомонили, но Сардан не мог разобрать ни слова – только Шантари понимала местную речь. В стены кареты постукивали локтями, шуршали плечами. Где-то рядом стражники таскали за рукава протестующего мужчину, тот отбивался ногами, и толпа рассеивалась водоворотами при каждом пинке.
– Это надолго, – сказала Ашаяти.
– Нет, нас сейчас пропустят, – невесело улыбнулась Шантари. – Но сначала помнут хулигана.
– Что там случилось?
– Стража обыскивала корзину дубильщика и раскидала по земле всю кожу. Дубильщик стал сопротивляться, и его обвинили в неуважении к страже и королю.
– Так их никто не уважает, – развел руками Сардан.
– Вот они и надеются исправить это кулаками.
Джэйгэ косо поглядывал то в окно, то на демоницу, нетерпеливо скрипел ногтями по стенке кареты.
Вокруг пастуха с козами собралась целая делегация. Загибая пальцы, напряженно морща лбы, досмотрщики силились пересчитать животных, матерно спорили и нервничали от насмешливых взглядов. Стражники умели считать лишь до пяти, а коз было девять. В конце концов стадо разделили и большую часть, несмотря на нерешительные протесты пастуха, увели куда-то за угол.
Разъяренный разбитым при осмотре кувшином сборщик пальмового масла махал руками и остервенело рвал одежды – себе и окружающим. Дальше у стены стражники с копьями стучали древками по головам торговцев солью. Те, затравленные и покрасневшие, что-то лебезили быстро-быстро, дергали руками и не знали куда спрятать дерзкие взоры. Стражники смотрели на торговцев с такой злобой, что даже презрительные взгляды их как будто рычали.
– Вон те, у стены, пожаловались на высокие поборы за въезд в город, – сказала Шантари. – Стражники не стушевались и обвинили ябедников в подстрекательстве и измене. Теперь выбивают признание – откуда подговорили жаловаться, из Сенегримы или из Ракасинги? Когда торговцы умоляют прекратить избиение и говорят, что им больно, стража допытывается – откуда вас подговорили сказать, что вам больно, из Сенегримы или из Ракасинги? Когда торговцы просят не забирать весь их товар и все деньги – вы сами можете догадаться, что говорит стража. В любом случае, потом и этих обвинят в неуважении к королю.
К музыкантам, игравшим торжественный марш, присоединился еще один, с барабаном, и музыка над площадью загремела с новой силой – диссонантная и такая рыхлая, будто ее тоже били ногами. Вопли стенающей толпы звучали хором в этой трагикомичной опере.
Карету Шантари, дорогую и внушительную, с золотой отделкой, со скелетом на козлах, пропустили без досмотра. Стража на воротах почтительно посторонилась.
Чауянати жался к узкой бухте на берегу океана. Столичные дома были традиционно многоэтажными, и каждый верхний этаж обязательно строился уже нижнего. Крыши с башенками венчали шпили с фигурками натов, местных духов. Несмотря на богатую резьбу, сложные орнаменты с россыпями мелких деталей, колонны с изощренными капителями – всё было покрыто однообразным белым штуком, чтобы сиять на солнце благочестиво и скромно. Но белые камни Чауянати покрывала серая пыль, которая во время дождя свисала с карнизов комьями, а в сухую погоду разносилась по городу пеплом.
Карета вскоре выбралась из предместий и покатила по аккуратной мостовой. За цветущими изгородями высились роскошные дома столичных богатеев, у дверей толпились пугливые слуги. Вдоль тротуаров торчали прихотливо изогнутые фонари, разъезжали, позвякивая колокольчиками, помпезные экипажи, а в тени обвешанных цветастыми украшениями деревьев гуляли люди в пышных одеждах, дамы обмахивались веерами пестрых расцветок и замысловатых форм. Богачи Чауянати и лошадей одевали в платья.
За поворотами, куда порой сбегала дорога, виднелись прикрытые роскошью главной улицы побитые глиняные домики столичной бедноты, заросшие тропинки, запряженные людьми телеги и нищие, босоногие дети. И торчавшая щитом стража не давала этим мирам соединиться.
Джэйгэ смотрел в окно хмуро, и взгляд его скользил по одеждам прогуливавшихся в парках толстосумов так же, как скользят по нежной коже острые когти.
На стене висела большая – на весь этаж – афиша о выступлении какого-то модного певца, а рядом стоял мужчина в строгой деловой одежде и распевал во всю глотку похабную песню. Неподалеку, ничуть не смущаясь, прогуливались состоятельные господа с детьми и благосклонно улыбались исполнителю.
– У нас такие песни и в притонах петь стесняются, – скривился Сардан.
– Это зазывала, – протиснулась к окну Шантари. – Распевает песни, что будут исполняться на концерте. Вон и афиша с портретом. Один из здешних певцов. Я встречала его как-то по приезде в Ланхраас несколько месяцев назад. С красавцем на портрете, конечно, ничего общего. Вздувшийся красный нос, вялые щеки до плеч, губы вечно в слюнях. Фу!.. Он, кажется, родственник кого-то из министров, или знакомый, или родственник знакомых, короче – свой человек, ручной, выступает, где хочет. Все концертные площадки Ланхрааса под управлением властей, и разрешения играть на них выдаются только личным, карманным. Этому, щекастому, когда я уезжала пожаловали дворец – за заслуги перед народом и искусством. Уже не первый дворец, насколько мне известно. А каковы заслуги – вы слышите. Надеюсь, успеем отъехать, пока не началась самая вакханалия. Не буду рассказывать, что сейчас случится, у меня от такого язык отвалится. Но что поделать? Где творчество меряют золотом, там искусство – порнография. У возвышенного нет шансов перед пошлым. Можно забрызгать грязью чистоту, но не всё в мире отмывается. Гляньте, например, сюда.
Шантари кивнула на коротышку под пестрой афишей на углу. Он стоял в окружении коленопреклоненных слуг и плевал им в лица.
– Еще один зазывала. Это выдержки из спектакля на афише. Два часа артист со сцены оплевывает сидящих вокруг него. И это весь сюжет – больше там ничего не показывают.
Возле толпы бегал второй зазывала и кричал режущим голосом:
– Приходите все! Приходите все! Блистательные выступления народного кумира Ланхрааса, прекрасного и бесподобного, исключительного и нестареющего Тхуньяна Мауко! Незабываемое представление великого артиста, лауреата всех королевских премий! Два народных спектакля в одном! Классическая пьеса «Ведерко соплей» и новинка сезона – «Новое ведерко соплей»! Приходите все! Насладитесь великим искусством Ланхрааса! Начало – после обеда!
– Кто-то ходит это смотреть? – скривилась Ашаяти, не разобравшая речи зазывалы.
– Признаюсь, я ходила.
– Тьфу, я никогда тебе не доверяла!
– Не по собственной же воле, не нужно на меня смотреть с таким презрением! Месяца три назад меня пригласил один из больших чиновников, который думал таким образом заполучить мое расположение. Лучше бы пирожное подарил… Искусство Ланхрааса – это искусство его элиты, а гнилое дерево дает гнилые плоды.
– Гнилое дерево не дает плодов, – поправил Сардан.
– Может быть и так. Природа умнее людей.
Наконец карета свернула в сад, проехала по заросшей кустами аллее и остановилась у громадного особняка с островерхой башней на углу.
– Моя скромная развалюшка, – прокомментировала Шантари.
В «развалюшке» было четыре этажа с огромной лоджией наверху и витиеватыми узорами на карнизах. Отдельно располагались флигель для прислуги и окруженный цветами погреб для вина, большой фонтан со статуями и прогулочная площадка в саду.
– Скромность ваша добродетель, госпожа, – произнес пораженный роскошью Сардан.
– Скажи честно, где ты заработала такое богатство? – сказала Ашаяти.
– Богатство не зарабатывают, моя милая, его отбирают. Тебе ли не знать? – печально улыбнулась Шантари
Меланхоличный кучер вяло сполз на землю, поднял руки кверху, чтоб покрутить уставшие кости, а тем временем из дворца посыпались скелеты. Они окружили свою госпожу и, не проявляя особого почтения, потащили всех в дом. Один Джэйгэ, насупленный и мрачный, остался стоять на ступеньках крыльца.
– Прошу вас, – улыбнулась ему Шантари и показала на вход.
– Я должен найти Сююрин, – сказал Джэйгэ.
– И куда вы пойдете, молодой человек? Мои милые слуги, – она кивнула на орду мельтешащих кругом скелетов, – перевернут весь Чауянати от вшивых темниц до будуаров принцессы скорее, чем вы научитесь говорить хотя бы слово на ланхри, а это один из трех местных языков. Мои пустоголовые красавцы куда смышленее и полезнее, чем вы воображаете. В этой стране еще не родился человек, что посмел бы не ответить на их вежливые вопросы, и нет такой двери, которую они не сумели бы растворить. Ни у кого не хватит сил солгать, глядя в их честные, пустые глаза. А пока они ищут, проходите в дом, пусть ваша подруга увидит вас свежим и отдохнувшим. Женщины не любят вонючек. И еще, у меня создалось впечатление, что вы до сих пор не придумали, как пережить с ней встречу…
Джэйгэ набычился, обернулся, бросил взгляд на улицу со странными домами, на людей в странных одеждах, которые говорили на странном, совершенно непонятном языке – и вошел в дом. Шантари осталась в дверях – раздавать указания слугам.
