Оболочка зеро
Анастасия Иванова
Оболочка зеро
© Анастасия Иванова, текст, 2023
© Светлана Сапега, обложка, 2023
© ООО «Издательство АСТ», 2023
Глава первая,
в которой героиню одолевают помыслы, не приличествующие юной и неискушённой девушке
«Когда-то давным-давно не было ни времени, ни пространства, ни человека, ни зверя – лишь информационная Сущность, и ведала она все типы данных, и владела синтаксисом.
И была эта Сущность абстрактным метаклассом, и дочерний класс Бог был чистое благо и свет, но дочерний класс Диавол был плохо определён и неустойчив в себе.
Подкласс Бог создал множество данных и методов, совокупность которых сформировала информационную реальность. И это было хорошо. Подкласс Диавол же, дабы ни в чём не уступать Богу, сотворил подобным же образом реальность физическую.
Но и этого Диаволу показалось мало, и, дабы отвлечься от собственных тьмы и хаоса, он создал экземпляры птиц и рыб, зверей и людей. И все они были объявлены в физических телах, ибо Диавол был жесток и любил поиграться. А человека Диавол наделил ещё и сознанием, уподобив Сущности, дабы он был способен не только испытывать страдания, но и постичь всю их меру.
Какое-то время обе субсущности наблюдали из информационной реальности за реальностью физической, в которой отныне обитали разные существа. И Диавол, глядя на них, веселился и развлекался, но Бог испытывал скорбь и сочувствие. Ладно зверушки бессознательные, но люди претерпевали особенно жестокие мучения, и Бог подумал, что со стороны его второй половинки это было всё-таки немного чересчур.
И тогда людям был послан пророк, светлый отрок Илон, волею Божьей сотворивший чудо Открытия. И была сотворена первая Оболочка, и проложен путь к свету, ибо теперь можно было забыть о горестях и невзгодах физических. И познал человек информационную реальность, и она сделала его свободным. Ибо отныне он мог по собственному разумению выбирать интерфейс для взаимодействия с окружающим, без оглядки на бренное тело своё и прочие обстоятельства физического порядка.
Но путь был тернист, и…»
Энни незаметно приподняла голову над молитвенником и нашарила взглядом Сая в трёх рядах впереди. Неужто читает?
Надо же было по собственному разумению выбрать такой интерфейс взаимодействия с окружающим, чтобы вот так вот проводить каждое воскресное утро! Конечно, их религия простая и короткая – не то что те, древние. И в прошлой оболочке её было тоже предостаточно. Но всё-таки – зачем она вообще нужна, религия, нынче-то?
«Сотворение инфомира» Энни знала, спасибо мамочке и папочке, практически дословно. Прорыв в изучении нейросетей, расцвет коннекционизма, активация шестого чувства, движение за освобождение таламуса, активация седьмого чувства, еретики против дальнейших исследований мозга, зарождение менталнета, прижизненная канонизация отрока Илона Ватиканом, глобальная миграция абонентов…
Губы девушки машинально шевелились, а глаза нет-нет да и стреляли по сторонам, по скромному убранству их небольшой церковки и знакомым спинам прихожан. Больше всего доставалось спине Сая.
Саймон – это её самый старый, самый лучший и вообще единственный друг. Они с рождения вместе, в детстве у них и оболочки были одинаковые. Говорят, тяжело сохранить отношения, если знал человека в одной оболочке, а потом он взял и закачал другую. А вот им с Саем не тяжело. Они друг друга с полуслова понимают.
Хотя…
Если насчёт ума дело могло бы обстоять и получше, то на недостаток любопытства Энни жаловаться ещё не приходилось. И в сети она уже много чего повидала. И в последнее время ей от случая к случаю приходило в голову, что, когда Сай смотрит на неё своим тёплым взглядом – это же только её собственная интерпретация. У себя, в своей оболочке, Саймон и выглядит немножко иначе, и говорит немножко другое. Его и зовут-то там не Саймоном вовсе.
То есть на самом деле это она, Энни, смотрит на себя своим тёплым взглядом.
Поймав себя почти что на ереси, Энн виновато покосилась на отца Маккену, степенно расхаживающего по проходу меж рядами деревянных, отполированных временем скамеек. Ему, ясное дело, печали нет – она ж не чьё-нибудь душевное здоровье губит, а своё собственное. Но уважать всё же надо.
На прошлой исповеди Энни наконец-то поделилась с отцом Маккеной тяжким грузом, который с самой интеграции лежал у неё на душе.
– Святой отец… У меня такое чувство, будто я не на своём месте. Вообще, в жизни. Словно этот мир – вовсе не мой.
Отец Маккена покашлял. Из-за бархатной занавесочки на оконце исповедальни Энн не могла его видеть, но живо представляла себе его густые, насупленные брови, ирландский нос картошкой и обаятельную улыбку в рыжей бороде.
– Тебе кажется, что ты выбрала не ту оболочку для взрослой жизни, дитя моё?
– Я не уверена… Возможно…
– Так смени её, как только обретёшь уверенность.
– Не могу, святой отец. У меня не хватит кредитов. – Опечалившись ещё больше, Энни договорила про себя: «…в ближайшие сто лет».
– Тогда прими свою жизнь такой, какая она есть, дитя моё. Учись находить отраду в том, что тебе даровано. Ты ведь знаешь: и отрок Илон был рождён несвободным – а оковы физической реальности гораздо тяжелее твоих нынешних! – но безропотно сносил муки, трудясь и веря в грядущее освобождение, – голос отца Маккены был, как всегда, грубоват, но проникновенен: – Терпение и вера, дитя моё, терпение и вера.
Тогда напутствие святого отца немного приободрило Энни: она сразу припомнила, что у неё тут, по крайней мере, есть Сай, и это впрямь чудесно – он и понимает её с полуслова, и всегда поддержит, подскажет что-нибудь дельное. Он ведь старше и уйму всего знает. Много думает о всяком таком – об устройстве мира, например. Вот сейчас как раз подозвал отца Маккену, наверняка они что-то в этом духе там обсуждают вполголоса. Интересно, в оболочке Сая отец Маккена – тоже священник? А может, жрец? Или какой-нибудь восточный гуру?
Энн досадливо тряхнула головкой и уставилась в молитвенник. Очень, очень нехорошо для душевного здоровья думать о том, как выглядит мир из другой оболочки. Отсюда и до нечестивых мыслей об объективной реальности недалеко. Грешна, грешна.
А всё Сай, между прочим! Устройство мира и всякое такое. Только с ним они на такие темы говорят. Это он виноват, что теперь ей в голову лезет всякое непотребство, да ещё в святых стенах церкви.
До конца службы – торжественных финальных «во имя наследования, полиморфизма и благой инкапсуляции» – Энни сидела примерно, а получив благословение отца Маккены, чинно-медленно вышла из церкви с толпой прихожан и задержалась у дверей.
Солнце палило нещадно. Часы на церковной башенке захрипели, откашлялись и кое-как пробили полдень – словно кто-то колотил по огромной пустой жестянке из-под гвоздей. На веранде салуна «Два барабана», задрав ноги на перила, предавались воскресному отдыху мистер Макинтош и Джим Бейкер, безбожники этакие. Фермер Росс прокатил мимо на громыхающей телеге, и обе лошади у коновязи всхрапнули.
В детстве Энни очень любила всё про Дикий Запад. Он и до сих пор ей нравился. Только она-то надеялась, что окажется здесь этакой боевой леди вроде Шарон Стоун: роскошная шевелюра (и вьются сами, от природы), надменный прищур, парочка верных кольтов на бёдрах да трендовые кожаные штаны со шнуровкой.
А вышло что?
С тяжёлым вздохом Энн поправила чепец (голова под ним жутко чесалась), бросила горестный взгляд на своё платьице в мелкий буро-розовый цветочек и потопала к дому. Поднимая с каждым шагом облачко сухой жёлтой пыли. Сама виновата. Выбрала бы какой-нибудь Хоббитон – шагала бы сейчас босыми пяточками по сочной новозеландской травке. И вообще-то не пристало девушке ходить к воскресной службе одной.
У салуна за спиной Энн послышались быстрые шаги, что весьма её обрадовало: она на это надеялась.
– Энни! Я тебя провожу.
Саймон, как обычно, был худ, высок и светловолос. И выразительные серые глаза его, как обычно, при взгляде на неё лучились ровным теплом и дружелюбием. Но не только. Что-то с её Саем творится не то.
– Как здоровье твоей матушки?
– Спасибо, неплохо. – Энн слегка поморщилась: – Отец Маккена сегодня интересно отвечал на вопросы, да?
– Да… – Друг витал где-то далеко и едва не ступил в артефакт, созданный лошадками фермера Росса. Энни решилась на робкий вопрос:
– Тебя что-то тревожит, Сай? В последнее время ты сам не свой.
Сай бросил на неё быстрый взгляд и сперва отмерил дюжину шагов своими длинными ногами, за которыми Энн было иной раз непросто поспевать, а затем негромко спросил:
– Что у тебя за оболочка, Энни?
Энн округлила глаза и постаралась покраснеть, как положено любой приличной девушке, когда ей задают настолько из ряда вон нескромный, прямо-таки интимный вопрос. Интересоваться чужой оболочкой – всё равно что цветом исподнего: другая и другая, не твоё дело. Если только не…
О боже! Неужели?!
– Дикий Запад, – тихонько пробормотала Энн, потупив глазки и старательно изучая носки своих ботинок.
– Серьёзно? – Сай был удивлён: – Я же в нём жил подростком.
– Я знаю, – прошептала Энни совсем уже еле слышно.
Вот сейчас. Сейчас…
Саймон обдумывал следующий вопрос ещё дольше обычного: они успели свернуть с главной улицы, и Энн даже умудрилась как ни в чём не бывало обменяться приветствиями с миссис Макбейн и мисс Бергеман. Ну и наряд! Кокошник-то, кокошник – Господь всеблагой, и откуда она берёт эти расцветки?
– А у тебя никогда не бывает чувства, что ты выбрала неправильно?
Вот. Вот оно! Энн едва не подавилась воздухом, и да простит её отец Маккена:
– Ещё как!
Поворот к её дому они уже миновали и теперь шли по окраине: дома здесь уже не подпирали друг друга, стояли пореже, между ними торчали несчастные усохшие кустики с одним-двумя листочками, вот ведь климат. Сай явно направлялся к их любимому месту у речушки, в летнюю пору скудевшей до вялого ручейка. У Энни почти совсем нет кредитов… Да и Саймон не из богатых, уж ей-то известно. Но может, он что-то откладывал? Ох, вот бы на двоих закачать какой-нибудь тропический остров и поселиться там в тростниковой хижине на белоснежном пляже, но это, конечно, жутко дорого, и…
…И что он теперь-то, ради всего святого, как воды в рот набрал?!
– Но ведь это же не навсегда, – решилась прервать молчание Энн. – Если экономно вести хозяйство, я уверена, можно скопить достаточно кредитов, чтобы…
– Ах, Энни, Энни, – Саймон покачал головой, и в голосе его зазвучала такая снисходительная грусть, что Энн встревожилась. – Ты ведь совсем не видела мира. Две викторианские Англии в детстве и юности, теперь Дикий Запад – что почти одно и то же… Ты не знаешь жизни, как знаю её я.
Ручей был прямо впереди. О чём красноречиво свидетельствовала цепочка овечьих следов, намертво впечатанных в глинистую почву. Следом за Саем, обходя пучки сухостоя, Энн добралась до старой, немыслимо выгнутой ивы с толстым стволом, на котором так удобно помещались двое не слишком упитанных собеседников, и изящно присела. Сай остался стоять, глядя на воду.
– Конечно, ты гораздо опытнее… – начала Энни. Ей до смерти хотелось спросить, в какой оболочке Сай живёт сейчас, но это было бы категорически против всяких приличий. – Ты повидал уже три мира…
– Пять, – перебил Сай и, видя отразившееся на лице Энн изумление, пояснил: – Дикий Запад, который родители выбрали для меня-подростка, не годился совершенно. Пришлось покупать новую оболочку. А буквально месяц назад я скачал ещё одну.
Месяц назад! А ей ничего не сказал?!
– Не злись, Энни. – Саймон вздохнул. – Понимаешь, я должен был кое-что проверить. Если бы ты только могла понять…
Внезапно он отвернулся, подобрал с земли прутик и швырнул в воду. Энн не знала, что и думать. Что-то дело идёт не совсем так, как она ожидала.
– Понять что-о-о? – вопросительно протянула она, когда стало ясно, что продолжать Саймон не собирается.
Друг исторг ещё один вздох, способный насмерть задавить несколько человек.
– Все они одинаковые, Энни. Все эти оболочки… Это всё обман, фальшивка.
– Я не понимаю…
– Нас водят за нос. – Сай резко повернулся и напряжённо уставился на неё: – Мы утопаем в иллюзорных мирах и теряем истинное «я»! Разве не очевидно, что кому-то это выгодно?
– Э-э… – Энн недоумённо приподняла брови. – Что выгодно?
– Отлучить людей от реального мира! – с жаром произнёс Сай. Его прекрасные серые глаза сверкали, на что девичье сердце немедленно откликнулось вполне определённым трепетом. – Принудить нас позабыть настоящее и жить фантазиями!
Волевым усилием совладав с тахикардией, Энн постаралась напрячь извилины – ну, по крайней мере нахмурилась:
– О чём ты, Сай? Про какой реальный мир ты говоришь?
Помешкав, Саймон уселся прямо на землю у ног Энн и, не глядя на неё, ответил негромко:
– Об объективной реальности. О физической.
Энни опешила. Богохульство – но это ещё полбеды. Ещё же и глупость редкостная! А Саймон ведь умница.
– Сай, милый, – она решилась дотронуться до друга и погладить пальчиками грубую сюртучную ткань у него на плече. – Объективная реальность – это ведь когнитивное искажение. А физическая – так и вообще тюрьма для разума, и она давно в прошлом, и слава богу.
Сай вскинул голову:
– В прошлом? А ты знаешь, что есть страны, где инсталляция оболочек запрещена законом? Северная Корея, например?
Энн наморщила носик:
– Разве это не выдумка газетчиков?
– Что?
– Ну эта самая, Корея.
Сай в очередной раз вздохнул так, словно задался целью на выдохе сдуть Энн с лица земли. А потом вдруг вскочил на ноги.
– Я решился, Энни. Как бы ни было трудно, какие бы тяготы ни сулил этот путь – только к нему и влечёт меня сердце.
Иногда Саймона бывало трудновато понять, но основная идея до Энн дошла вполне отчётливо. «Тяготы», вы только подумайте! Нет, конечно, она не подарок – характер строптивый и нос слегка подкачал, – но бывают ведь и похуже. У мисс Бергеман, вон, шнобель вообще пол-лица закрывает. И талии нет.
Внезапно Саймон обеими руками взял её ладонь, и Энн почувствовала, как против своей воли расплывается в глуповато-счастливой улыбке.
– Сейчас я не могу сказать тебе всего. Возможно, ты поймёшь позже – а поняв, последуешь за мной по проложенному мной пути. Просто знай: я готов ко всему, готов перевернуть всю свою жизнь, и я это сделаю – или…
Поскольку глаза Энн уже были закрыты, она просто подалась вперёд и подняла лицо – и пусть то, что должно, случится. Случилось только одно: её руку выпустили.
– Я должен идти.
Обиженно распахнув глаза, Энн вскочила со ствола и уставилась в спину Сая. Даже не оборачивается! Она поспешно выкрикнула:
– Или что, Сай?!
– Или погибну! – откликнулся друг, и вскоре его фигура исчезла за корявыми палками саксаула.
В полном недоумении Энн шлёпнулась обратно на ствол. А потом в очередной раз доказала сама себе, что не очень-то подходит своему миру, громко заявив вслух:
– Вот же ж хрень!
А на следующий день Сай исчез.
Глава вторая,
в которой мы погружаемся в прошлое героини, но неглубоко
В угрюмой задумчивости Энни брела домой. Солнце поднялось в самый зенит и оттуда интенсивно пекло ей макушку. От парникового эффекта под чепцом волосы наверняка вымахают на целый фут и заплодоносят помидорами.
Думы у Энн были напряжённые. Есть лишь одна достойная причина для того, чтобы спрашивать у порядочной девушки, в какой она живёт оболочке. Взрослые оболочку меняют только ради вступления в законный брак, чтоб не мыкаться врозь с супругом, каждый в своём мире. Ну или ради детей. Ну или законченные чудаки. А она уже взрослая, аж семнадцать с хвостиком, и вовсе не чудачка.
То есть Сай почти наверняка – да что там, точно! – собирался сделать ей предложение. Ага: «сейчас я не могу сказать всего», но при этом «я готов перевернуть свою жизнь». С ума сойти, как здорово-то!
Но почему же не сейчас-то?
Наверное, из-за кредитов. Знает, бедненький, что жить им будет не на что, вот и не может решиться. Эх, была бы у неё хоть ферма, что ли… Энн стиснула кулачки и даже топнула ногой с досады, вызвав на дороге небольшое пыльное извержение: ну почему, почему она оказалась на этом треклятом Западе, в этой треклятой прерии, где порядочная девушка никак, просто никак не может заработать себе на жизнь?!
Между тем объяснить почему было очень просто.
Энни появилась на свет в столь любимой её матушкой викторианской Англии. Когда пришла пора заняться талантами девочки, оболочку было решено не менять: пусть подольше побудет с родителями, которые, кстати говоря, души не чаяли в своей малютке. Викторианская оболочка как раз входит в число разрешённых для воспитания подростков: возможности для обучения в ней более чем удовлетворительные. С доисторическим, к примеру, миром такое бы не прошло.
Энн занималась не слишком прилежно, но с огоньком. Наставница упрямо твердила, что ей вполне по силам пройти курс предметов, позволяющий овладеть какой-нибудь приличной профессией. Однако отец Энн был человеком весьма и весьма обеспеченным, так что не было ровным счётом никаких оснований предполагать, что когда-либо во взрослой жизни юной леди потребуется зарабатывать себе на хлеб собственным трудом.
В положенный срок правительство выслало на имя Энни стандартные тесты, она держала экзамен, в результате чего девушке были рекомендованы несколько оболочек на выбор. Конечно, на рекомендации можно было начхать: Энн предстояло вступать во взрослую жизнь, и решать было ей – выбирай хоть цивилизацию майя, хоть вселенную трансформеров, хоть алеутское стойбище, хоть киберпанк образца 1990-х.
Матушка Энн втайне надеялась, что доченька останется с ней, в столь милом сердцу миссис Хэймен викторианстве. Но викторианство к тому времени уже трещало на бойкой Энн по всем швам, как ученическое платьице. Ей было в нём тесно. Ей грезились скачки по безбрежной прерии, битвы с кровожадными индейцами, ночёвки под открытым небом у костра… То бишь малютка Энни мечтала о приключениях, а единственное приключение, которое грозило перепасть викторианской девушке за всю её разнесчастную жизнь, – это замужество.
(К слову, перспективы последнего с определённого момента вызывали у миссис Хэймен некоторую тревогу, и она неустанно напоминала дочке, что к нежным фиалковым глазам и курносому носику совершенно не идут баранье упрямство и зловредное неприятие компромиссов. Но эта молодёжь сегодня никого не слушает, кроме своих дурацких блогеров.)
Итак, Энн выбрала Дикий Запад. В списке рекомендованных эта оболочка числилась, даже исторический период более-менее совпадал с родительским. Матушка повздыхала, а отец, человек взглядов самых либеральных, с лёгким сердцем выложил требуемую сумму.
А дальше приключилось нечто крайне огорчительное.
– Доброго здравия, мисс Энн! Прекр-расная погодка, согласны?
Энн споткнулась, вынырнула из тёмного омута воспоминаний и заозиралась. Навстречу вальяжно шёл Джим Бейкер, да ещё шляпу перед ней приподнял этак насмешливо, поди ж ты, перед обедом уже накачался.
– Что, упорхнул ваш сердечный дружок? Вот ведь досада…
Энн вспыхнула и, гордо задрав подбородок, прошествовала мимо. Не обращать же внимание на всякую пьянь. У неё своих забот полон рот.
В день своего семнадцатилетия Энни проснулась, исполненная самых радужных предвкушений. Она спустится к завтраку, и на столе её будут ждать подарки. А новенькая оболочка уже закачана и дожидается своего часа. После торжественного ужина, после первого в жизни Энн бокала «Вдовы Клико» (в достойнейшей семье Хэймен женщины не прикасаются к спиртному, и правильно делают), после тостов в честь Энн и добрых напутствий, после огромного торта-безе и поцелуев с непременными слезами матушки, когда Энн уляжется в постель, перед сном, она инсталлирует ПО. И проснётся в совершенно новом мире, прекрасном и удивительном.
Итак, Энн спускается в столовую – и что же видит?
Отец, кажется, совершенно счастлив: он не без аппетита кушает яйца с беконом. Матушка обеими руками обнимает блюдо с тушёными почками, и вот она счастливой отчего-то совсем не выглядит.
– Эта особа… Она же одних лет с Энн…
Вот именно, отвечает батюшка, в этом-то вся и прелесть, ведь жизнь так коротка. К тому же она из «ревущих тридцатых», этот период всегда его привлекал. А вот от викторианских леди с их головными болями его, признаться, тошнит, и давно уже. Он несказанно счастлив, что его кровиночка выбрала другую дорогу в жизни.
Отец доедает омлет до последней крошки и дружелюбно смотрит на Энн.
– Но твоя дочь!
Разумеется, он желает детке всяческого благополучия. Ради неё он готов буквально на всё. Разве не он без единого возражения заказал и оплатил ту оболочку, которую она сама пожелала? Энн прекрасно устроится в жизни. Большее, увы, не в его силах, поскольку он, так уж вышло, совершеннейший банкрот – его поверенный подтвердит. Конечно, всё, что удалось спасти из его состояния, будет оставлено его дорогой супруге, какая жалость, что спасти удалось всего ничего.
Отец спокойно допивает чай, встаёт, ласково треплет Энн по голове с пожеланием удачи, а затем берёт в прихожей уже собранный саквояж и исчезает за дверью.
Матушка сохраняет неподвижность целую минуту, затем отпускает блюдо (почки весело раскатываются по половицам из дерева благородных пород), твёрдым шагом направляется к буфету, достаёт оттуда графин с портвейном и уходит в гостиную. Через какое-то время Энни нерешительно заглядывает туда, надеясь по мере сил её утешить, но матушку, очевидно, уже утешает подборка «Самые невероятные ДТП» с YouTube, и из горлышка ей вполне удобно, спасибо, дорогая.
Вот так и вышло, что Энн оказалась на Диком Западе почти без кредитов и почти без единой возможности их раздобыть.
С каждой минутой этих размышлений Энн мрачнела всё больше и к дому подходила уже чернее тучи. Вот ещё тоже – «к дому»! Да разве ж это дом?!
Первый день своих семнадцати лет Энни провела в лёгком шоке. Само собой, она знала, что новая оболочка полностью модифицирует интерфейс её взаимодействия с окружающим миром. Но не настолько же!
Ни одна инструкция не предупреждала, что наутро после твоего дня рождения в милом твоему сердцу викторианском особняке (изнутри дом, кстати сказать, изменился очень мало) появится поверенный отца, мистер Кавендиш, с известием о том, что особняк им больше не принадлежит. Ведь мистер Хэймен разорён до нитки, буквально дотла (здесь у мистера Кавендиша хватило совести слегка закашляться и временно спрятать лицо за большим клетчатым платком). Миссис Хэймен, которой мистер Кавендиш от всей души сочувствует, может рассчитывать на небольшую ренту, но ей с дочерью придётся подыскать себе другое обиталище.
Поскольку тем памятным утром миссис Хэймен вышла из спальни только затем, чтобы забрать из буфета в столовой графин с шерри, вести беседу с поверенным пришлось Энн. Изо всех сил пытаясь не обращать внимания на то, как изменились в её глазах причёска и гардероб поверенного, она поинтересовалась размером ренты.
Сколько-сколько?!
Мистер Кавендиш помялся, высказал предположение, что у её матушки, возможно, имеются собственные сбережения, а нет – так найдутся какие-нибудь родственники (и в помине не было), и отбыл.
Оставив Энн осознавать тот ошеломляющий факт, что кредитов им теперь хватит разве что на съём мышиной норки где-нибудь у чёрта на рогах. И то при условии, что они с матерью в ближайшее время научатся питаться фотосинтезом.
И вот сейчас Энни с раздражением оглядела кособокий и довольно облупленный дом, перед которым остановилась. Из соседского окна доносились звуки свары вперемешку с грохотом кастрюль и рёвом младенца. В запущенном палисаднике третий день валялись куриные кости и пустая бутылка.
Энн со вздохом достала ключ из вязаного кошелька и принялась подниматься в их съёмную квартирку по темноватой лестнице, на которой вечно пахло тушёной репой.
– Мама, это я!
Об этом Энн могла бы и не извещать: во-первых – ну а кто ещё, Джек-потрошитель? Во-вторых, непохоже, чтобы миссис Хэймен сейчас сильно взволновало бы даже это.
Уже настало время обеда, и Энн, скинув наконец ненавистный чепчик, прошла прямо на кухоньку, где достала со льда кастрюльку с бобами, луковицу и припасённую на чёрный день банку солёных груздков. Девушка зажгла газ на допотопной плите (все конфорки были в той или иной степени засорены), и вскоре лук аппетитно заскворчал на сковородке.
– Мам, обед готов!
Матушка не отзывалась, хотя Энн по опыту знала, что из каждого уголка их квартиры можно дозваться до любого другого, почти не повышая голос. Она убавила огонь, прошла по единственной комнате (четыре нешироких шага) и приотворила дверь в спальню. Миссис Хэймен ничком лежала на узкой кровати, не подавая признаков жизни.