Завтра никто не умрет
Сергей Зверев
Завтра никто не умрет
Вода бурлила за каменным парапетом. Серая пена жадно вылизывала стены желоба. Тонны грязи, химии, канализационных нечистот лились нескончаемым потоком в Финский залив, добавляя местной экологии дополнительный урон. Завывал ветер.
Туманов поднял воротник, натянул поглубже кепку с ватиновыми наушниками. Поискал глазами солнце на небосклоне, не нашел – небо затянула сплошная муть. В январе в этом городе солнце едва встает над горизонтом – отсюда черные ночи и нерадостные серые дни. Он сунул в зубы сигарету, потянулся за зажигалкой, но тут заметил что-то в воде, всмотрелся. Еще один утопленник плыл по течению – всплывал, погружался, словно катился на санках с волнистой горки. На этот раз мужчина. На прошлой неделе была женщина. Вода заливала бескровное лицо, пустую глазную впадину, разорванное горло. Явно не утопленник. Злую собаку спустили на человека. Или зверь двуногий напал – самый злой хищник. Преступность цвела махровым цветом, людей убивали много, часто; грабежи, теракты, насилие становились неотъемлемой частью городской жизни. Пойманных преступников лечили – как и положено – пулей. Но меньше их не становилось. Люди боялись выходить из квартир, общаться с другими людьми. На милицию надежды не было, кто мог, запасались оружием. По оценкам аналитиков, в городе действовало не менее тридцати хорошо организованных, сплоченных банд. Одиночек же не считал никто. Петербург напоминал осажденный город. Только в центре, наводненном патрулями, поддерживалась видимость сносной жизни, да и то не всегда она отличалась от несносной.
Туманов проводил глазами уплывающий труп. Синопская набережная была практически пуста. Единственное береговое кафе в зимнее время не работало. Зажигалка бастовала – гореть на ветру ее в Китае не учили. Он спустился по лестнице к воде, прикурил под защитой парапета. Хлопьями повалил снег. Погода подбрасывала сюрприз за сюрпризом. Словно мало людям наказаний. Зима в этой некогда столице Российской империи была неморозной, Нева не леденела. Но накануне Нового года навалило столько снега, что город, казалось, захлебнулся. Засыпало дороги – их почти не чистили, обрывались линии электропередачи, крыши зданий трещали и падали под давлением снежной массы. После праздников пришла оттепель, и все поплыло. Ночью подмерзало, днем таяло. Солнце пряталось, дули жуткие ветра, валил снег, переходящий в дождь. Уровень Невы приблизился к критической отметке; через месяц-полтора начнется половодье, и тогда этот город не спасут ни молитвы, ни коммунальщики. Коммерсанты знали, как можно заработать: завезли в город массовое количество резиновой обуви. До весны как до вселенского счастья, а всю уже раскупили...
Уезжать пора из этого города, думал Туманов. Но как он уедет? Высочайшего соизволения не поступало. Месяц назад отцы-руководители повелели сидеть на съемной квартире, ждать указаний. Клялись, что выпишут «демобилизацию» в случае примерного поведения. Слабо верилось, но он отлично знал, что такое невыполнение приказа. Проходили. Не та организация, с которой хотелось бы играть в развивающие детские игры...
Он посмотрел на часы, достал сотовый – посмотреть, не пропустил ли важное сообщение. Молчали «отцы». Непонятно все это. Одинокий прохожий с тросточкой и в старомодной ушанке покосился в его сторону. Человек с мобильником в «новой» России был уже не в диковинку (в отличие от эпохи НПФ, когда гражданам запрещалось пользоваться сотовой связью), да и станции работали во всех крупных городах. Но массовым явлением этот человек пока не стал. Цены кусались – на железо, на эфир. У подавляющей массы россиян не было средств на «выполнение данной операции». Правление патриотов отшвырнуло страну в далекое прошлое, а нынешняя бестолковая власть и вовсе погрузила в бездну. Не хватало только лозунгов про «светлое никуда» – они бы отлично смотрелись на городских улицах.
Туманов начал замерзать. Выбросил окурок, побрел с продуваемой набережной в сторону Невского проспекта. Дома в центральной части города не ремонтировали много лет. Штукатурка осыпалась пластами, кладка теряла кирпичи. Улицы и переулки зарастали грязью. Дворников в жилищных конторах, ввиду мизерных зарплат, почти не имелось. В ушедшую эпоху на стройках, в коммунальных хозяйствах трудились «иностранцы» из Средней Азии, нынче гастарбайтеров днем с огнем не найти. Фашистов при этом не убавилось – на место посаженных и убитых являлись новые. Злобно гавкали из подвалов и подворотен – все эти «черные волки», «русские братства», «Единый Национальный Центр», «Белая Европа»...
Он перебрался через Невский проспект. Нацелился на Тележную, где в связи с ноябрьской коммунальной аварией и последующим вскрытием теплотрассы не было движения. Покосился на здание, где неделю назад прогремел взрыв. Кто-то «забыл» на крыльце благотворительной миссии «American Help» пакет с гексогеном. Взрывом разворотило крыльцо (сама же миссия не пострадала), разбило вывеску и начисто смело безобидную аптеку в соседнем полуподвале, в которой лишь по счастливой случайности не оказалось покупателей (аптекарша, сидевшая в подсобке, оглохла и потеряла дар речи). Место взрыва оперативно оцепили, и компетентные органы, недолго думая, возвестили, что это никакой не теракт, а поступок из «хулиганских побуждений». Миссия не при делах, взрывчатка предназначалась аптеке, и незачем по пустякам нагнетать напряженность. Вопросов у общественности была масса. Из какого мыла «хулиганы» варили гексоген? В каких пропорциях следует добавлять к взрывчатке стиральный порошок и серу? Правда ли, что в миссию поступали звонки с угрозами от неизвестных лиц, а секретаршу Кимберли Кларк несколько дней назад пытались слямзить – причем не с целью сексуального знакомства, поскольку в этом городе и красивее видали? Сосед по подъезду, комментируя событие, очень метко обозвал местные правоохранительные органы «правоохренительными».
От улицы Тележной было два шага до Миргородской, где Туманов снимал угол в коммунальной квартире. У окружного бюро по трудоустройству толпились люди. Контора была закрыта – сотрудники обедали. Безработные стояли кружком, угрюмо косились на редких прохожих. Кто-то шутил под запертой дверью – безработные, мол, тоже обязаны ежедневно являться на свою безработу. «Примкнуть к рядам?» – мелькнула невеселая мысль. Целый месяц он уже слонялся без дела. Деньги кончались. Работодатели молчали, как та аптекарша после взрыва...
У кафе напротив филиала Института геодезии и картографии топтались голодные мученики науки, горестно пересчитывая медяки. Можно к бабке не ходить – еще чуток поголодают (зависит от уровня порядочности) и отправятся на разбой или на другие виды деятельности, сулящие реальный доход. Преступность среди студентов ничуть не меньше, чем среди взрослых людей. Туманов не смотрел им в глаза. Поднялся на крыльцо, обстучал ботинки. Вышел через пару минут, придерживая под полой увесистую бутылку. И снова клял себя последними словами – алкаш, транжира, чудак с переменной согласной. Такими темпами он обнищает к понедельнику. Не может пить, как все нормальные люди, самогон от «тети Таси», метиловый суррогат? В крайнем случае, заводскую водку «Меньшиковъ» – пойло эконом-класса, воспетое в поговорках и анекдотах?
Его «забросили» в город на Неве три месяца назад. По каналам «Бастиона» прошла молния: Туманова вызывают в Северо-Западный округ. Пять часов над облаками в утробе транспортного «ИЛа». Не пропустили ни одной воздушной ямы, но сели без ущерба – на грузовой полосе в Пулково.
– Павел Игоревич, только ВЫ знакомы с этой гадостью. Во всяком случае, других информированных людей в списке живых мы не нашли, – вещал шеф петербургской штаб-квартиры «Бастиона» генерал-майор от «инфантерии» Карагуев Петр Яковлевич. – Вещество «Бласт», оно же «Хайфлаер», оно же «Блоссэм», оно же «Вирти»... занятное наркотическое изделие специфического воздействия. Мы читали ваше досье, знаем, что в вашу бытность главным аналитиком Н-ского филиала концерна «Муромец» на Н-ском же фармзаводе...
– Позвольте, Петр Яковлевич, – перебил Туманов старшего по возрасту и званию. – Да, я не спорю, это вещество с подачи лиц, стоящих за марионетками из Национал-патриотического фронта, производилось исключительно на Н-ском фармзаводе – что даже в те смутные годы было засекречено. Больше оно нигде не производилось. Лавочку прикрыли три года назад. Блокировали все каналы от производителя в Европу и прочий мир.
– Вам предстоит внедриться в одно из местных ОПС, Павел Игоревич, – невозмутимо поведал генерал. – Вещество переправляют в Финляндию. Причем весьма изобретательно – поймать контрабандистов мы не можем. Ошибка исключена – тот самый наркотик. Засада под Выборгом, ловили других, но так уж вышло. Обычная милицейская практика. Один из перевозчиков погиб в перестрелке, другой скончался в камере, не дождавшись допроса, – понятно, не от старости. Наркотик, обнаруженный в тайнике под сиденьем, отдали в лабораторию на экспертизу. Через таможню они, конечно, не суются – решают свои проблемы менее самоубийственным путем. Куда уходит наркотик из Финляндии и уходит ли вообще, мы не знаем. Разумеется, мы далеки от мысли, что в России вновь налажено производство. Это дорого, и требуются не только деньги, но и владение технологией, а уж об этом мы, прошу поверить, позаботились. Распродаются старые запасы, пролежавшие в укромном месте несколько лет.
...Работать пришлось не в Питере – в Выборге. Он начал замечать за собой нехорошую особенность – рисковал бездумно, ходил по самому краю. Собственная жизнь превращалась во что-то не очень важное. И к алкоголю начал проявлять нездоровый интерес. Два месяца он работал под прикрытием, взаимодействуя с выборгскими чекистами. С трудом, но вышли на след банды. Внимание привлек один чиновник из «временной» городской администрации. Всецело положительный, семьянин. Ответственный, исполнительный, бесконфликтный. Всего лишь раз за карьеру прогулял работу, и то по уважительной причине – его убили. За чиновником, когда копнули, потянулся длинный шлейф неблаговидных знакомств. Зачем нужна власть, если ею не злоупотреблять? Контакты с финской транспортной компанией с симптоматичным названием «Мура», с владельцем единственного в городе ночного клуба, с некими тихими парнями, которых злые языки причисляли к окружению авторитетного бизнесмена по кличке Амфибрахий – большого знатока и ценителя классической поэзии. А главное, с неким Вальцманом, «гражданином мира» с неугомонным шилом в заднице. Вальцман на поверку оказался гражданином Лялиным – бывшим заместителем господина Кравцова, убитого несколько лет назад, а при жизни возглавлявшего Н-ский филиал концерна «Муромец», а также курировавшего Н-ский фармацевтический завод, где и производилось злополучное вещество. Причины гибели чиновника остались за кадром. Вальцман тоже долго не протянул – дожил ровно до того дня, когда выяснилось, что старые запасы наркотика (в принципе, непортящегося) хранятся в сухом подвале овощной базы вблизи станции Лещиха. «Неудачно упал с лестницы», – объяснил общественности старший следователь. Можно ли удачно упасть с лестницы, следствие не уточнило. Вдоволь насмеявшись, органы стали действовать. Вальцман и его товар угрозы уже не представляли, оставалось разоблачить выборгскую группу и ее финских коллег. Место выбывшего из криминальной цепочки «гражданина мира» занял Туманов. Информацию об этом выскочке преступники собрали быстро. Действительно, Павел Игоревич Туманов в канувшую эпоху трудился в структурах «Муромца», был близок к Кравцову, и ничто ему не мешало быть теневым подручным Вальцмана. Прочей информации о богатой на события жизни Туманова бандиты, разумеется, не получили. Операция готовилась долго, кропотливо, пришлось неоднократно пачкать руки. Но дело того стоило. В одну ночь накрыли всех членов банды на российской стороне – кого в постели, кого в ночном клубе. В последнем был жаркий фейерверк. Не желающих сдаваться уничтожали на месте. Туманов притворился мертвым – разбегающиеся в ужасе посетители и повязанные члены банды видели, как он картинно упал, обливаясь кровью. Питерская киностудия много лет не подавала признаков жизни, но любезно предоставила аксессуары для съемки спецэффектов – в частности, мешочек с краской. Пришлось полежать минут десять, а потом объяснять собравшемуся его «добить» омоновцу, что роль покойника исполняет приглашенный актер, по совместительству агент под прикрытием. «Блестяще, Павел Игоревич, – похвалил Карагуев. – А с шайкой-лейкой на территории Финляндии мы сами справимся. Знаем, как вы мечтаете об отставке, ваше право, заслужили. Думаю, вопрос решится, нужно лишь немного подождать. Поезжайте в Питер, вам сняли комнату на Миргородской улице, живите спокойно. Вашему здоровью ничто не угрожает. С вами свяжутся».
И вот он месяц не мог найти себе места. В первые дни воздерживался от прогулок, сидел в четырех облезлых стенах, потягивал горькое пиво, уныло смотрел в телевизор, вещающий на двух каналах. Постепенно повышал градус содержания алкоголя в крови, разговаривал со стенами – явно нехороший признак. В подпитии начал появляться на улице. Поначалу бродил в окрестностях Миргородской улицы, потом освоил прилегающие территории, заходил в питейные заведения, часами торчал на набережной, если погода позволяла. Контактные телефоны внезапно перестали отвечать – в трубке звучали короткие гудки. С отчаяния он подался на явочную квартиру в дебри Васильевского острова. Надавил на звонок, приложил ухо к двери. Из соседней квартиры выбрался мужик, уставился на чужака, как царь Петр на бородатого боярина.
– Нет их, – процедил мужик сквозь зубы.
– Кого – ИХ? – не понял Туманов.
– Стариков, что здесь жили, – пояснил сосед. – Съехали на днях. Вещи грузчики таскали. Откуда я знаю, куда они поехали? По мне хоть на Луну...
В тот же вечер Туманов перенес тяжелый панический приступ. Лечить его пришлось безотлагательно, содержимым сосуда из мутного стекла...
За три часа его отсутствия на съемной жилплощади ничего не изменилось. Даже под градусом он помнил, кто он такой, и не забывал осматриваться. Пусть паранойя, зато живой. Или нет... что-то изменилось на съемной жилплощади? Туманов подобрался. Внимательно осмотрел предметы скудной обстановки, рваные обои в горошек, закрытую форточку, кушетку, которую вчера по пьяному делу передвинул подальше от двери. Мнительным стал? На цыпочках прошелся по комнате еще раз. Колченогий стол с автографами всех жильцов за сто лет (и Туманов не был исключением), телевизор, по которому он намедни в пьяной злости засадил кулаком, нанеся обширные повреждения, несовместимые с дальнейшим использованием в быту; галерея пивных и коньячных бутылок под раковиной – Туманов маниакально не желал с ними расставаться. Воздух какой-то не такой? Чужим духом пахнет? Простейший способ сойти с ума? Кому понадобилось посещать его пустые «апартаменты»? Замок на месте, а убить можно и менее хитроумно. Павел втянул носом воздух, прислушался. Дело к вечеру, старый питерский дом жил обычной жизнью. Внизу сверлили, вверху бранились – у истерики, как обычно, женское лицо. На кухне гремела кастрюлями старая колдунья Фрося. За стеной храпел сосед Анатолий. Пейзаж за окном все тот же – боковая сторона примыкающего здания – ни окон, ни дверей. Если встать на цыпочки и глянуть вниз, можно увидеть узкий проход между домами. По ночам там гнездятся наркоманы, и прохожие не ходят. Месяц назад, после успешно проведенной операции, Туманов приехал на эту хату, любезно предоставленную руководством (могли бы и коттедж устроить), и в тот же вечер безбожно надрался. А утром такого в зеркале насмотрелся – лучше не вспоминать. И те же страхи терзали – казалось, за дверью кто-то стоит, мерещился шепот, шорохи, давили стены...
Он проспал наваждение. Извлек из старого серванта граненый стакан, плеснул в него виски, выпил залпом и уставился на фотографию в траурной рамочке. С фото на Туманова взирала худощавая привлекательная женщина. Возможно, ей было под сорок, но возраст даму не портил. У нее были вьющиеся темные волосы, скуластое лицо, большие глаза, аппетитные ямочки над ключицами. Женщина щурилась – за спиной фотографа сияло солнце. На ней был легкий сарафан с почти невидимыми бретельками. За спиной женщины простиралось море, виднелась пальма, корчил рожицу в объектив малолетний абориген. Павел вновь впал в оцепенение – с ним всегда случалось подобное, когда подолгу смотрел на фото. Начинала тоска грызть. Он провел пальцами по ее лицу, сглотнул, сморгнул набежавшую слезу. Махнул второй стакан и побрел на койко-место.
Туманов очнулся от робкого постукивания в дверь. Так стучать могла только Людмила – соседка из глубин коммунального коридора. В этой квартире комнат – не счесть. И энергетика таинственно-мистическая. Одинокая женщина, без мужа, без детей, простая упаковщица на почте (любимая поговорка: почта России – и пусть весь мир подождет). Простая питерская женщина. Пугливая, брезгливая, суеверная, боящаяся встретить старость в одиночестве. Павел доковылял до двери. Людмила вошла, обняла его, немытого, выпившего, прижалась к небритой щеке. Он чмокнул ее в нос. Морщинки прочертились в уголках рта. Людмила тихо засмеялась. Она была еще привлекательной, следила за собой. Эта женщина спасла Туманова от черной депрессии в канун Нового года, когда он был белее муки и пил ударными дозами. Пришла к нему – а он тогда еще не знал, что в этом мире есть какие-то соседи, навела порядок, легла к нему в постель. Не мучила вопросами, кто такой, не выспрашивала факты биографии. Проснувшись, он обнаружил, что в постели пусто. И это правильно – женщина должна быть отзывчивой, но ненавязчивой. «Терпимо было вчера?» – спросила она, кутаясь в халат, когда Павел, опухший, с одним открытым глазом, возник на кухне. «О, да...» – замялся Туманов. «Понятно, мужчина, – улыбнулась Людмила, – тошнило, но не сильно. Это обнадеживает». С тех пор визиты в его постель стали регулярными. Он излечился от депрессии, а вот от тяги к веселящим напиткам – нет.
– Умирающий мой, – соседка погладила Туманова по щеке, – Мы не виделись два дня, и это не пошло тебе на пользу. Хорошо провел время? Надеюсь, не работу искал?
– Еще чего, – фыркнул он. – Что такое работа, мы не знаем, но если это то, о чем мы с ужасом думаем...
Людмила засмеялась, прижалась к его рубашке, которую давно следовало постирать. Он не был расположен сегодня к амурам. С потенцией порядок, а вот в душе – полнейшее запустение. Отсутствовал, видимо, в нем разъем для полноценной связи с другими женщинами. Она почувствовала неловкость в его движениях, вздохнула, покосилась на фото на серванте.
– Я никогда не спрашивала, кто это...
– И продолжай.
– Как она умерла?
– Как умирают все люди, – Туманов помялся. – Давай не будем об этом... И кстати, – встрепенулся он, отметив перемены в лице женщины, – прошу учесть, что это не Ипполит, ее нельзя в окно и рвать на мелкие кусочки...
– Ладно, – Людмила оторвалась от него, запахнула халат, тоскливо посмотрела по сторонам. – Ты знаешь, Семеновых на первом этаже обокрали. Пришли вчера с работы, а в доме Мамай побывал. В окно залезли. А Петр Сергеевич как раз намедни зарплату получил. Спрятал в вентиляционную решетку – ни ума, ни фантазии... Как в анекдоте – сначала жили бедно, а потом их обчистили. Анна Юрьевна плачет без остановки, а милиция даже не приехала – сказала, что очень занята. Ты кушетку переставил? – заметила Людмила. – По фэн-шую?
Какие слова мы знаем.
– По пьяному наущению, – пошутил он. – Мы с кушеткой решили, что здесь нам будет удобнее. А еще я телевизор разбил, пустые бутылки побоялся выбрасывать...
– Хорошо, отдыхай, я все понимаю. – Женщина подошла к нему, встала на цыпочки и с наслаждением чмокнула в безобразную щетину. – Доставлю тебе сегодня удовольствие в постели – оставлю в покое... Только не глупи, хорошо? – Она вышла из комнаты, бесшумно прикрыла за собой дверь. Потом вернулась. – Зайдешь ко мне утром? Стыдно эксплуатировать мужчину с такой тонкой душевной организацией, но у меня, кажется, люстра падает. Крючок прогнил. А остальных не допросишься. Ты – единственный мужчина в этом коммунальном раю.
Она ушла. «Жениться на этой женщине? – внезапно подумал Павел. – А что такого? Индусы, вон, на деревьях женятся».
Не хотелось заниматься самоедством. Женщина к нему со всей душой, а он – свинья неблагодарная. Надо менять что-то в этой жизни. Туманов выхватил мобильник, набрал номер, выслушал серию отрывистых гудков, со злостью бросил телефон на кушетку. Не отзываются отцы-благодетели. Телефон со стуком упал на пол, он изумленно уставился на него – забыл, что переставил кушетку. Поднимать средство связи он не стал – модное техническое устройство превращалось в ненужный вес в кармане. Схватился за бутылку, как за спасительную соломинку, плеснул в стакан, выхлебал, с недоумением обнаружил, что бутылка уже пуста, а он ни в одном глазу. Надо что-то делать. Глянул за окно. Уже стемнело. Это нормально. Давно подмечено, что вечерняя темнота лучше утренней...
Заведение кабацкого типа с незатейливым названием «Орион» располагалось на Гончарной улице, в двух шагах от его холостяцкой берлоги. Заведение было приличным – дрались и стрелялись в нем редко. Народ активно потреблял и закусывал. Цены не кусались – в противном случае кабатчик давно растерял бы клиентуру. В углу гуляла компания чернявых кавказцев. Пока в пределах приличия – вполголоса общались, хихикали. В компании присутствовали две блондинки – не самых благочестивых нравов. В другом углу сидела парочка армейских офицеров. То ли по службе прибыли в Питер, то ли лечились в местных госпиталях. Война на Кавказе, по мнению некоторых, благополучно завершилась. Войска генерала Окатышева нанесли серию поражений (в пенальти – как шутили злые языки) повстанцам и иностранным наемникам, окружили и почти полностью уничтожили крупную группировку под Владикавказом, освободили Чечню, Ингушетию, Карачаево-Черкесию, восстановили контроль над Дагестаном, над трассой «Кавказ». Однако грузы 200 и 300 шли с Кавказа непрерывным потоком – словно не было победных реляций и постановления Директории о переходе с «военного положения» на «чрезвычайное». Вряд ли кто-то объективно понимал, что в действительности происходит на Кавказе. Офицеры решили забыться – заказали два графина водки. Прекрасный способ внезапно перенестись в будущее...
Вошли два неприятных существа мужского пола, расположились у окна за пальмой. Перед ними сидела разнополая парочка. Смазливый паренек влюбленно смотрел на печальную женщину намного старше его. Он гладил ее худую руку, что-то говорил, не прерываясь, нервно комкал салфетку. Спутница улыбалась – тонко, грустно, снисходительно. Туманов подавил усмешку. Он тоже в ранней юности прислушивался больше к гормонам, чем к родителям. Хорошо хоть не женился в состоянии аффекта. За соседним столиком картина была другая. Пара выясняла незадавшиеся отношения. Пока не лаялась. Мужчина оправдывался, дама делала страдальческое лицо, шипела, что она «слышала собственными глазами...»
– Еще по одной, сударь?
Туманов повернулся. Он сидел за стойкой. Глаза прыщавого бармена перебегали с его лица на опустевшую стопку.
– Вы так любезны, милейший. Дайте-ка подумаю... А почему бы нет, собственно?
В углу начинались «межэтнические» волнения. Кавказцы подвыпили (словно и не запрещает им Аллах), веселье нарастало, они срывались на визгливые гортанные выкрики. Один начал хватать светленькую проститутку за выпуклости. Девица знала, на что шла, была готова на многое, но, видимо, не на все. Она оттолкнула от себя волосатого ухажера, резко поднялась и, фыркая, подалась виляющей походкой к стойке бара.
– Эй, прелесть, ты куда? – заголосило лицо сомнительной национальности. – Вернись, я все прощу!
Остальные ржали, как породистые жеребцы. Бравые офицеры на другом конце зала сурово сомкнули брови. Таким парням бессмысленно доказывать, что не все выходцы с Кавказа заслуживают пули (или хотя бы качественного избиения). Выглянул из-за шторки плечистый вышибала, задумался – как бы провести ближайшие пять минут. Кавказцы утихли, за путаной никто не бросился.
– Шибанутые какие-то, – буркнула девица, взбираясь на рослый табурет рядом с Тумановым. – Тапком бы таких давила. Сплошной нервоз от этих типов.
«Хорошее слово», – подумал Туманов.
– Смени работу, Анжела, – в шутку посоветовал бармен.
– Ага, кабы я была девицей, – фыркнула путана. – Меня уже однажды лечили от денег, спасибо. Уж лучше в койке подохну с упырем, зато с бабосиком на кармане... Ну, что ты мне, Виталя, пялишься в декольте? Там все красиво. Выпить лучше налей.
Туманов покосился на украшенную запудренным синяком девичью коленку. Поднял стопку, медленно втянул тягучую сорокоградусную жидкость. Алкоголь сегодня не действовал.
– Красиво пьешь, мужчина, – крякнула девица.