Менады

Раздобыв мне программку, отпечатанную на кремовой бумаге, дон Перес проводил меня до моего места в партере. Девятый ряд, чуть вправо, ну что ж – здесь отличное звуковое равновесие. ЯЯ давно знаком с театром «Корона»: у него капризов как у взбалмошной женщины. Всегда предупреждаю друзей: не берите билеты в тринадцатый ряд партера, там что-то вроде акустического про-

вала, музыка туда не попадает. А с левой стороны в амфитеатре, как во флорентийском «Театро Коммунале»: такое ощущение, будто некоторые инструменты отдаляются от оркестра, уплывают, вот флейта, к примеру, может зазвучать в трех метрах от вас, а оркестр, оставшись без нее, играет на сцене, как положено. Это забавно, но приятного мало.

Я глянул в программку – чем нас сегодня угощают? «Сон в летнюю ночь» [1], «Дон Жуан» [2], «Море» [3] и «Пятая симфония». Как тут не улыбнуться! Ах, Маэстро, старая лиса, снова в вашей концертной программе откровенный произвол по части эстетики, но за ним кроется безотказное чутье, которым, как правило, щедро наделены режиссеры в мюзик-холлах, гастролирующие пианисты, и устроители вольной борьбы. Только со скуки можно притащиться на концерт, где после Штрауса дают Дебюсси и следом – Бетховена, что уж ни в какие ворота. Но Маэстро знал свою публику, он выбирал произведения в расчете на завсегдатаев театра Корона, а это люди обстоятельные, с настроем на удовольствие, они предпочтут плохое хорошему, лишь бы знакомо и привычно. Значит, глупо нарушать их спокойствие и пищеварение. С Мендельсоном им станет удобно и легко, потом «Дон Жуан», такой щедрый, округлый, все мелодии в памяти – хоть насвистывай. Дебюсси – другое дело, тут они почувствуют себя тонкими ценителями искусства, ведь не каждому дано понимать его музыку! А затем главное блюдо – Бетховен, этакий основательный вибромассаж, «Так стучится в дверь судьба», V – прекрасный символ победы, вот он глухой гений! И немедленно – домой, завтра в конторе дел невпроворот. Я, в сущности, питал самые нежные чувства к Маэстро, ну кто, как ни он привел настоящую хорошую музыку в наш город, столь далекий от центров мировой культуры и неискушенный в искусстве. Ведь еще десять лет назад в этом городе не подымались выше «Травиаты» и увертюры к «Гуарани» [4]. Маэстро попал к нам по контракту с каким-то бойким импресарио, и вот создал очень и очень неплохой оркестр. Потихоньку он привадил нас к Брамсу, Малеру, к импрессионистам, Штраусу, и Мусоргскому. На первых порах владельцы абонементов открыто выказывали свое недовольство нашему Маэстро, и он, подобрав паруса, разбавил свои концерты отрывками из опер. Со временем аплодисментами стали награждать и Бетховена, которого он настойчиво и упорно вставлял в свои концерты, ну а кончилось тем, что Маэстро рукоплескали за все подряд, да просто за выход на сцену, вот как сейчас, когда его появление вызвало совершенно невероятный восторг. Вообще-то в начале концертного сезона публика щедра на аплодисменты и хлопает, не жалея ладоней, да и что ни говори, мы давно полюбили Маэстро, который поклонился суховато, без излишней старательности и так резко обернулся к оркестрантам, что в нем промелькнуло что-то очень властное и жесткое. Слева от меня сидела сеньора Джонатан, я с ней был едва знаком, но слышал, что она – меломанка. Зардевшись, сеньора почти простонала:

– Вот! Вот человек, который достиг того, о чем другие могут лишь мечтать! Он создал не только оркестр, но и достойную публику! Разве это не восхитительно?

– Да, – с привычной уступчивостью сказал я.

– Иногда мне кажется, что он должен дирижировать лицом к публике, ведь мы, в известном смысле, тоже его музыканты.

– Меня увольте! – сказал я. – В моей голове, должен признаться, нет никакой ясности насчет музыки. Эта программа, к примеру, мне кажется ужасной. Впрочем, я, очевидно, заблуждаюсь.

Сеньора Джонатан глянула на меня осуждающе и тут же отвернулась, однако верх взяла ее светская любезность и мне пришлось выслушать пространные объяснения.

– В эту программу включены подлинные шедевры и она, между прочим, составлена по письмам его почитателей. Разве вы не знаете, что сегодня у Маэстро юбилей, серебряная свадьба с Музыкой? А то, что оркестру исполнилось пять лет? Взгляните на программку, там на обороте очень тонкая статья профессора Паласина.

Я прочитал статью профессора Паласина в антракте, после Мендельсона и Штрауса, которые принесли Маэстро бурные овации. Прогуливаясь по фойе, я несколько раз задавался вопросом: заслуживает ли исполнение обеих вещей таких восторгов и почему сегодня так неистовствует публика, которая, по моим наблюдениям, не отличается особой эмоциональной щедростью. Но юбилей, как таковой, – это широко распахнутые ворота для человеческой глупости, и я решил, что сегодня почитатели Маэстро впали в какое-то безумие. В баре я столкнулся с доктором Эпифанией и его семейством, и пришлось потратить на них несколько минут. Дочери Эпифании – раскрасневшиеся, возбужденные, – окружив меня, разом закудахтали (они вообще походили на каких-то птиц). Не правда ли, Мендельсон просто божественный, не музыка, а бархат, тончайший шелк, неземной романтизм! Ноктюрн, его можно слушать до конца жизни, а скерцо – это чудо, оно сыграно руками фей. А Бебе больше понравился Штраус, в нем такая сила, это истинно немецкий Дон Жуан, от его валторн и тромбонов у нее мурашки по коже. Я мысленно увидел эти мурашки. Доктор снисходительно улыбаясь, смотрел на дочерей.

– Ах, молодежь! Если б они слышали Рислера [5], если б знали как дирижировал сам фон Бюлов [6]! То было время!

Девушки смотрели на него чуть ли не с яростью. Росарио сказала, что нынешние оркестры куда лучше, чем полвека назад, а Беба решительно пресекла попытку отца усомниться в исключительном таланте Маэстро.

– Разумеется, разумеется, – сказал доктор Эпифания. – Я и сам считаю, что сегодня он просто гениален. Сколько огня, до чего вдохновенно! Мне давно не случалось так аплодировать. Вот полюбуйтесь!

Доктор Эпифания с гордым видом протянул мне ладони, такие красные, будто он только что натер свеклу. Как ни забавно, но у меня сложилось совсем иное впечатление, мне казалось, что Маэстро не в ударе, что у него, не иначе, как побаливает печень, что на сей раз он не выкладывается, а напротив – сдержан, даже суховат. Я наверно, был единственным в театре, кто так думал, потому что встретившийся мне Кайо Родригес чуть не повис у меня на шее.

– «Дон Жуан» – это грандиозно, Маэстро – потрясающий дирижер, – сказал он восторженно. – Ты заметил то место в скерцо Мендельсона, там, будто не оркестр, а приглушенные голоса дуэнде [7].

– Честно говоря, – заметил я, – для начала хотелось бы знать, как звучат голоса этих дуэнде?

– Что с тобой? – воскликнул Кайо, наливаясь кровью, и я увидел, что он возмущен до глубины души. – Неужели ты не способен услышать такое? Сегодня наш Маэстро превзошел самого себя, он – настоящий гений. Похоже, ты нарочно строишь из себя какого-то дурня.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Симфоническая увертюра немецкого композитора, дирижера и пианиста Якоба Людвига Феликса Мендельсона Бартольди (1809 – 1847).

2

Симфоническая поэма немецкого композитора и дирижера Рихарда Штрауса (1864 – 1949).

3

Три симфонических эскиза французского композитора Клода Дебюсси (1862 – 1918).

4

«Гуарани» – опера-балет бразильского композитора Антониу Карлоса Гомиса (1836 – 1896). В 1870 г. была поставлена в миланском театре «Ла Скала».

5

Рислер, Эдуард (1873 – 1929) – французский пианист.

6

Бюлов, Ханс фон (1830 – 1894) – немецкий композитор, пианист и дирижер.

7

Дуэнде – в испанском фольклоре – «невидимка», «волшебник», «колдовство», «искра Божья».