Утомленная Луна
Татьяна Волчяк
Её мир по ту сторону света, за гранью жизни людской. Её дом стены ветхие, да дверь скрипучая. Собеседники – души измотанные, внимания ждущие. Все потаённые желания видит она, все каверзы других обличает. Только самой ей, луч солнца видеть хочется, на свет живой посмотреть. Сбежать от Сумрака ненавистного, что держит в плену, с начала самого мироздания.
Татьяна Волчяк
Утомленная Луна
Глава 1
Горький, но уже привычный вкус травяного чая прокатился по моему нёбу. Обжигая изнутри давно не бьющееся сердце. Мое сердце, забывшее чувства. Забывшее, как жить.
Мир ночи не покидал, бескровно цеплялся, выжимая оставшиеся крохи надежды. Не отпускал заблудшую наивность из своего плена. Душил все попытки выбраться. Издевался, врываясь в сознание, и мучал. Каверзы нашептывал, расплаты нечеловеческие сулил всем, кто оказывался здесь. По ту сторону света.
Дом на отшибе, с низким потолком и покосившейся от ветра крышей. Ставни израненные. Углы в расселинах. И это все, что меня спасало и служило одновременно личной клеткой.
Скрипнула ветхая дверь, и того, кто вошел, я всей сутью своей почувствовала. Принес мертвенный холод, сквозняк, тянущийся из-за границ владений моих. Корявые стены вмиг задрожали, издавая свист прорехами полусгнивших досок. Добавился запах прелой травы и стоны усопших. Приглушенный плач тысячи мертвых. Заблудших невинных, негодяев, убийц, стариков и детей. Всех тех, кто жаждал внимания, успокоения в своей загробной жизни.
– Снова думаешь обо мне? – раздался глубокий, с издевкой голос.
Легкое дуновение воздуха коснулось моей щеки. Прошлось по оголенной шее, останавливаясь позади меня. Я прикрыла глаза и с обреченностью вздохнула.
Как моя жизнь могла повернуться ко мне спиной? Кривой, ворчливой старухой. Где и когда я перешла ту черту, за которой меня настигло мое проклятие? Одиночество, сжирающее надежду.
– Все еще злишься? Не пускаешь?
Не отвечаю. Делаю вид, что не слышу его тщания втянуть меня в тревожное общение. Задевающее и нервно оголяющее все струны эмоций. Лишь чувствую его присутствие. Давление невидимых уз, что стягивают, душат. От которых нет мне спасения.
– Встретимся скоро… моя…
Поставила кружку с отломанной ручкой на стол. Медленно подошла к двери и с силой толкнула ногой, закрывая ее.
– Еще не время! – крикнула в окно с открытыми, рассохшимися ставнями и мутным стеклом.
«Еще не время», – повторяю про себя, скрипя зубами.
Немного покоя, чуть-чуть тишины, и мне снова идти. Видеть, слышать, чувствовать. Печаль, обреченность, смерть.
Угли в самодельной печи совсем потухли. Открыла задвижку. Кочергой взъерошила пепел от сгоревших дров. Плотная, серая пыль поднялась и осела, пачкая пол рядом. В углу пискнула мышь. Бедняга. Не в тот дом она забралась. Пернатая подруга Ханна цепкими когтями впилась в свой ужин. Повернула голову, склонив ее набок. Посмотрела на меня желтыми глазищами. Ухнула.
– Что смотришь? Ужин поймала, вот и ешь, все равно для тебя нет ничего!
Сова взмахнула крыльями, возмущаясь. Моргнула, на долю секунды скрывая взгляд, отвернулась. Обиделась, белая засранка.
– Не надо мне свой характер показывать, и я так могу, – стала разговаривать с птицей.
А что еще остается, кругом ни единого человека, живого. Последний и тот сбежал. Да и был ли он?
– Проклятое место! – стукнула со всей яростью по каменной кладке печи, разозлилась.
– Угух? – забеспокоилась пернатая, оборачиваясь, с окровавленным клювом, торчащим из него мышиным хвостом.
Кому хуже сделала, кроме себя? Дура! Костяшки пальцев разбила. Стесала о шершавые кирпичи, рыжие.
Под кран рукомойника ссадины подставила да воду пустила, холодную. Защипало. Сильно. Струйка алой крови стекала в черноту слива, закручиваясь воронкой. Словно покинуть меня скорее вздумала, избавить от жизни нерадостной.
– Угух!
– Знаю! Не напоминай, – посмотрела я на Ханну.
Пора собираться. Замотала поврежденную руку тряпкой, когда-то бывшей сорочкой ночной. Подошла к маленькому зеркальцу на стене. Отражение вновь показало меня молодую, но с тусклым, словно потусторонним взглядом бледно-голубых глаз. Таящим в себе много веков, а то и тысячелетий печали.
– Разве это жизнь? Скажи, Ханна, как долго я здесь?
Сова возмущенно взмахнула крыльями. Развернулась ко мне спиной и, стуча когтями по деревянному полу, показно прошлась к входной двери.
Горестно вздохнув, я взяла самодельный гребешок, потянула запутанные, седые волосы. Длиной до пояса, тяжелые. Через зубцы проскальзывают, не цепляются. Заплела их в косу тугую. Отряхнула подол старого платья. Перекинула через плечо приготовленный мешочек трав и, не обуваясь, вышла из дома.
***
Едва ступила на порожки дряхлые, как ветер ударил в лицо. Завыл, ругаясь, отстраняя от пасмурных мыслей. Подталкивал в сторону последнего пристанища, уговаривал торопиться.
Ханна вспорхнула, взлетела на высокую сосну, а я, ступая босыми ногами, зашагала к погосту.
Тропинка, хоженая мною не раз, петляла среди деревьев. То проседала, то поднималась, изворачиваясь змеей. Подгоняла поспешить успокоить мертвых. Лес шептал об упущенном времени. «Замешкалась ты. Плохо. Нехорошо».
Зверье попряталось, скрылось в норах, берлогах, за широкими листьями. Чует пору нелучшую, время ночное.
– Что притихли! Иду я, иду!
Белка нос из дупла высунула, проказница, не боится. Знает, не трогаю я живность лесную без надобности. Вчера орехов мне натаскала и шишку кедровую принесла, а я в благодарность сушку яблоневую ей оставила. А вот зайцу не повезло, лапу ранил, что не вылечить, пришлось заколоть, не мучить животное, а мне бульон наваристый будет. Лиса из-за бурелома хвостом рыжим вильнула, а за пнем корявым иголки ежа блеснули. Провожают до границы, за которой нет счастья, боль одна и терзания.
Из раза в раз одно и то же. Нет мне выхода из тени ночной. Держит узницей, не пускает.
Деревья расступились, открывая могильник. Поляну неживую. Очерченную силой моей. Сдерживающей мощью лунной отмечены символы жизни по стволам деревьев. Не дают разрастись смраду усопших. Гниющему тлену и желаниям мертвых. Погибель несет мир загробный, не сулит блага стороне света.
Века стелются чередой, а мир неизменен. Там, за гранью, где жизнь кипит настоящая, сменяются поколения. Только свет все так же пополняет ряды мертвых. Присылает израненные в сраженьях души, измотанных пленников своих неудач. Обреченных на скитания в сумерках вечных. Извращенные, жуткие страхи души не дают уйти, переродиться. Здесь и встречаю их я, пришедших из мира живых.
Законы вселенной смеются: «Свет хорошо, тьма коварна». В то время как белый день порождает черноту в человеке. Не справившись с роком в мире, мертвые влачат жалкое существование, пытаясь прорваться обратно, завершить неоконченные дела.
Хрустнула сухая ветвь сосновая. Упала передо мной, перекрывая путь.
– Началось.
Бунтуют серые тени, не пускают к себе. Босыми ногами я провела по опавшим осенним листьям. Очертила круг и достала щепотку трав из мешка.
– Сохрани, сбереги, скрой от глаз. Мир защити, – зашептала и подула на ладонь, развевая полынь, розмарин, лавр с лавандой.
Ветер подхватил истолченные травы, закружил в воздухе запах душистый. Успокоил на время силу мертвую.
