Божий храм, а над ним небосвод
Анна Бру
Божий храм, а над ним небосвод
Через овальное под лестницей окно
С первой книгой Анны Бру читатель встретился больше года назад. Это был стихотворный сборник «Неведомо зачем», издательство «Алетейя», СПб. Его презентация успешно прошла в мае прошлого года в Москве, в Доме русского зарубежья им. А. Солженицына. Это был интересный, памятный вечер. Звучали ажурно мелодичные стихи поэтессы:
В абсурде фиолетовой ночиНожи в тортах торчат, как минареты.Из спичек воздвигаю я КижиВ дыму твоей последней сигареты.И ранние, по ощущенью мира, строки Анны:
Сбивая варежкой сосульки на Покровке,Я пробегу по тротуару без труда.Стучит капель по барабанной перепонке,И впереди уже грядет моя судьба.* * *Теперь в руках мы держим новый сборник поэтессы. Здесь лишь несколько уже знакомых нам стихотворений. А большинство – или прежде не печаталось, или не так давно написано, – и нам представлена возможность для себя их открывать.
Палитра красок поэтессы необъятно широка. Иссиня-чёрный фон трагических стихов («Евдокия», «На смерть Ю.П.») сменяется беспечно-беленьким, окрасившим стихотворение «Платочек», которому за три четверостишья придётся много раз подкорректировать свой тон.
Потом вдруг возникает выплеск цвета ярко-энергического, взрывного:
Далёкой юности желанья уцелели:Любовь, вино и быстрая езда.Лишь стоит прочитать внимательней, за часто явно нарочитой простотой стихотворений Анны Бру скрывается многополярный, многоликий мир столь самобытной поэтессы.
Ирония, сквозящая из некоторых строк, отнюдь не дань постмодернизму. Скорее, это чисто русская привычка посмеяться над собой:
Так вот и я, лохмата и смугла,Росла как саженец, оторванный от почвы,Цеплялась корешками, как могла,За небо – в сандалетах без подошвы.* * *С особым интересом и вниманием мы, напоследок, приоткроем избранные главы из «Панк-хроник советских времен». Исторически эта книга написана Анной по-английски. Выбрав для данного сборника специально разрозненные главы, писательница их перевела. Благодаря этим авторским переводам сделалась возможной встреча российского читателя с прозой поэтессы. Знакомство, прямо скажем, интригующее.
«Когда дверь открывается, я вижу Землю под лестницей в овальном туманном окне и представляю, как покину это место навсегда», – едва не первое воспоминание малышки.
Хоть велико желание обрисовать события «Панк-хроник», но вряд ли следует пускаться в пересказ. Читатель сам, нам представляется, не сможет оторваться.
Глубокими и самобытными стихами, захватывающей, аскетичной, жесткой прозой – сильна уверенность, что равнодушным эта книга не оставит никого.
Олеся ТрунинаСтихотворения
Евдокия
Моей бабушке, принявшей мучительную смерть, обварившись кипятком
С безотказностью так, шаг за шагом,Испытала терпенье судьбы.За колючим насмешливым взглядомТы скрывала тоску голытьбы.Ты томилась по праздничным платьям,По серёжкам, ботинкам из кож,По горячим и крепким объятьямМолодца, что лицом так пригож.На работе, и нощно, и денно,Жизнь свою проживала в пару.На людей ты смотрела надменно,Возвращаясь домой поутру.В Колизее, на старом бульваре,Где ночами крутили кино,Утопая в сигарном угареПоэтесса глотала вино.На ситро, бутерброд с колбасою,Денег хватит, а после – конец.Удавиться ль своею косою?Или, может, пойти под венец?Шепот нервный застрял за зубами,Заскорузла в ожогах дыра.В кипятке, как в бурлящем Цунами,Обварилась Дуняша вчера.Свечи белые пахнут гробами,Встал часов беспощадный завод,И над скорбно крещёнными лбамиБожий храм, а потом небосвод.«Застыло время, может, навсегда…»
Зое
Застыло время, может, навсегда,Тюльпан поник в зелёных панталонах.Весь мир стоит. Не ходят поезда.И я как будто снова молода,Купаюсь на подстриженных газонах.Что сделалось, и чья во всём вина?Спокойствие клонится к зоне риска.Оставьте девочку, пускай поёт онаНа крышах Амстердама по-английски.«Звенел трамвай, скрипели сани…»
Звенел трамвай, скрипели сани,Снег таял прямо под ногой.Жива, наперекор гаданьям,Я шла к метро по мостовой.Ты провожал меня глазами,Не думал ты, что не вернусь.А я шептала лишь губами:«Тебя я больше не боюсь».«Вы поднялись из-за стола…»
Володе Морозову
Вы поднялись из-за стола,Салфетка пала мёртвой птицей.Так, в атмосфере торжества,Простилась я с самоубийцей.Осенний ветер дунул из-под двери,Взглянули вы на нас, как на чужих.Я знаю, что никто мне не поверит,Но вы уже не числились в живых.Мне позвонит одна из ваших бывших,Что вас нашли висящим на ремне…И что нам делать, вас любившим,В пропахшей водкой тишине?«Есть зависть к тем, что умерли так рано…»
Есть зависть к тем, что умерли так рано,В зените славы, в блеске красоты.А жизнь всё капает из сломанного кранаВ мерцающей вельветовой ночи.Жертва
Кольца Садового угрюмое ненастьеОбрушилось внезапно с облаков.Её он держит крепко за запястьеВ одном из прилегающих дворов.Упрямых глаз бездонные глубиныКак омуты чернеют подо льдом.Неловкий шаг – зелёная от тины,Она всплывёт, отвергнутая дном.Визг тормозов, сирены воют,Ко лбу волос прилипли завитки.Её у Склифосовского обмоютИ швы из шёлка разукрасят ей виски.«Воспоминания, как жгучие сапфиры…»
ПФК
Воспоминания, как жгучие сапфиры,Бушуют в аметистовой волне.Судьба нас растранжирила по миру,Вчера тебя я видела во сне.Мы исчезаем гордо и степенно,Не теребим гнедого старого узды.Друг друга будем помнить непременно,Мясницкую и Чистые пруды.Детские забавы
Девчонка в парусиновых туфляхОсталась в этой жизни без присмотра.Она мечтает вечно жить в стихахИ есть кусочки яблочного торта.Её пальто запачкано бензином,Одёжка выцвела, и вытерлось сукно…Немногим беспризорникам даноТак грациозно уколоться героином.«Я молодою головой на старой шее…»
ДБ
Я молодою головой на старой шееКручу из любопытства, как дитя.Далёкой юности желанья уцелели:Любовь, вино и быстрая езда.В аллее отцветающих магнолийПо-прежнему тянусь к тебе рукой.Ты разделил со мной скитальческую долю.Готов ли разделить со мной покой?«Сбивая варежкой сосульки на Покровке…»
Сбивая варежкой сосульки на Покровке,Я пробегу по тротуару без труда.Стучит капель по барабанной перепонке,И впереди уже грядёт моя судьба.А у черёмухи в Машковом переулкеУж набухают изумрудные листы.Я отправляюсь по бульварам на прогулкуВ браслетах из кудрявой бересты.В утробе
Земных полей далёкий небосводМанит меня мерцающей полоской,Тревожный зов околоплодных водКак будто шёпот в Тишине Матросской.Отголоски
Родившись затруднительно и в муках,В день осени, дождливый и сырой,Очнулась я в дешёвых серых брюкахНа лавочке в метро на «кольцевой».Заглатывая жёлтый мрак туннельный,Держусь за поручень, как птица за червя.Дыханье моей музы из вселеннойЯ чувствую у своего плеча.Локомотива электрическая силаМеня уносит – может, навсегда?С туманных сопок западных КуриловЛуна глядит раскосо на меня.Моргает она белыми глазами,Вся праздничная в облачном манто.И, спрятавшись за теми облаками,Скрывает оспой поражённое лицо.Прощай, Цветной бульвар, моё почтенье!Бубнят в аллее сонно циркачи.Пьют пиво с воблой после представленьяСвободного паденья короли.Вероятность
Я в облаках, с подносом из пластмассы,Жую салата вялые листы.Мотора реактивные фугасыРевут, не испугавшись высоты.Забыты мною лестницы и стулья,И мусор, и бензин на мостовой,Забыты шляпы, туфли, пчёлы в ульях,Забыты тополя на Беговой.Вернусь ли я когда – никто не знает.Умру ли я от пули басмача?Иль до смерти меня кто укачает?Или взорвусь, на демонстрации крича?А, может быть, меня пырнут кинжалом.А, может, глыба свалится с небес.А, может, скорпион достанет жаломИ мне могилой станет темный лес.Судьбы моей я старая игрушка.Руки уж нет, и зрение не то.Кукует всё ещё моя кукушка,И я ношу любимое пальто.Прощание
Москвы-реки тяжёлая водаПокачивалась сонно на рассвете.Глаза твои застыли навсегда,И лужа крови ссохла на паркете.Лежишь теперь, прозрачная, в гробу,Как птица, что с небес, и голубая.Ты отыскала наконец свою судьбуИ сгинула навек, нас всех прощая.«Смолк колокола звук, пропев вечерню…»
Брату
Смолк колокола звук, пропев вечерню,И выплыла холодная луна,Чтоб осветить дорогу в богадельнюИ стен её пастельные тона.Красавицы-природы безразличьеБушует на могиле за рекой.Москвы золотоглавое величье,Храни души измученной покой.«Определённо холодны…»
Определённо холодныВо льду московские пруды.Сверкает снег, алмазов полный —Беспечный баловень воды.Скользим, в полночном звёзд сияньи,По Чистым призрачным прудам,И от горячего дыханияЛуна разбилась пополам.Розы твои
В абсурде фиолетовой ночиНожи в тортах торчат, как минареты.Из спичек воздвигаю я КижиВ дыму твоей последней сигареты.Пластинка нашей пламенной любвиПроиграна на скорых оборотах.Шрапнель ещё свистит из-под иглы,Минуя сердце, отупевшее в заботах.Но ты – ты преподносишь мне цветыВ залог привычного земного постоянства,Как будто свет давно исчезнувшей звездыВ таинственном космическом пространстве.Мы обнимаемся. В объятьях осторожность,Страсть миновала, вся исчерпана до дна.Моей души сиротской беспризорностьВ букетах роз твоих погребена.Барабаны судьбы
От стройных утончённых кипарисовДо голубых нетронутых снегов,Давно знакомый запах барбарисаМанит из незапамятных веков.Галактики холодное дыханьеПокрыло уже инеем виски.Моё маниакальное сознаньеВсё в русле высыхающей реки.Пускай цветут вишнёвые аллеи,Пускай шумят кудрявые дубы.На голос предков я, с букетом из камелий,Откликнусь барабанами судьбы.Каренина
В тревожном колокольном перезвоне,Усопших поминая про себя,Каренина застыла на перронеВ последние минуты бытия.Стихов любовных Вронского тетрадкиС мостами вместе сожжены вчера.Стотысячных мехов ненужных лапкиНебрежно падают с красивого плеча.Манит испарина шипящего гиганта.Она, стряхнувши бремя всех забот,Воспринимала стук колёс, как бой курантов,Вдыхая жадно ядовитый креозот.Сменился семафор на перегоне,Торговка суетится у лотка.Осталось одиноко на перронеЗатоптанное кружево платка.Связь поколений
Я не могу отчаянно не думатьПро барабаны и оранжевый закат.Когда я двигаюсь в тумане тропкой пумы,Мне представляется, что вижу я АрбатГде б ни была – воспоминания бушуют.Бьют по мозгам, и даже мозжечку.И мне неведомо, что дети облюбуют,Куда мой правнук путь проложит по пескуЯ потерялась в суматохе поколенийМежду Америк, Африк и Москвы.Вся жизнь моя прошла в преодоленьиГраниц, законов строгих и сумы.Межпланетный визит
Явилась я с далёкой АндромедыБез чемоданов, сумок, барахла.Обутая в резиновые кеды,Гляжу на золотые купола.Я световые вёрсты нанизалаНа чётки, что купила в Бухаре.Я помню, как девчонкой приезжалаНа площадь трёх вокзалов на заре.Москва ещё жива, спокойно дышит,В морозном воздухе струится пар из труб,Что смотрят ввысь. Мотор ревёт и пышет.Секунда – и к созвездиям рванут.В столичных улиц гибкую поверхностьЯ снег втопчу упругим башмаком.А дальше – в вековую бесконечностьОт тяжести московских катакомб.«Твоё лицо у белой занавески…»
Твоё лицо у белой занавескиЖелтеет акварелью, как во сне.Твоих волос курчавых арабескиВоспоминанья взбудоражили во мне.С триумфом умирающей калекиПочти с улыбкой смотришь из окна.Таким твой профиль врезала навекиБольницы Градской истощённая стена.Москва 80-х
Колокола звонят наперебой,Промчалась «Аннушка» три четверти квартала.Вперёд, вперёд, вперёд по мостовой,А, может, даже дальше – до Урала!От палуб ресторана «Джалтаранг»Рукой подать до древнего Бомбея,Где возле вод реки священной ГангРастёт бамбук, сандал лелея.Жизнь как река, течёт от мели к мели,От омута до омута. У днаБурлит, свирепо пенится у ели,Что выросла на острове одна.Так вот и я, лохмата и смугла,Росла как саженец, оторванный от почвы,Цеплялась корешками, как могла,За небо – в сандалетах без подошвы.«В середине реки каменистой полоской…»
Н. В. Гоголю
В середине реки каменистой полоскойОкружён валунами таинственный остров.Словно в радуге, светятся ветви берёз,Чаши лилий плывут в царство музы и грёзОблака не видны в серебристых потёмках,Серый волк наконец убаюкал ребёнка.Месяц ясно глядит на красотку в гробу,Звёзды падают с неба в печную трубу.Колдуны собрались ворожить на заре,Слёзы сосен бегут по шершавой коре.Вурдалаку невмочь – солнце встало опять.Бог Перун поутру повернул Землю вспять.Вот и я – далеко, за зелёные горы,Полечу на метле в голубые просторыОна
Откуда в беспризорнице-малышкеГорит идея маленького счастья?Она когда-то родилась в манишкеС таинственным браслетом на запястье.Но Рок её удерживал в узде.Ведь на планете родилась она. Нигдене миновать возмездья на Земле,Где в ожидании она ломала руки…Оно
Забрезжил свет голубенький.Ну что ты стонешь, миленький?Ты плачешь, будто маленький,И нос твой очень красненький.Случилось что-то мнимое,Оно – непоправимое,Такое неопрятное,Безумно необъятное.Нашёптано подружками,Они такие ушлые.Оно такое грязноеИ челюстями лязгает.Платочек
На мне платочек беленький шифоновый,И свет вокруг сверкающий неоновый,Чулок поехал новенький нейлоновый,А ты всё ждёшь меня, как околдованный.Ты ждёшь меня у поворота левого,С Садового кольца от снега белого,Под небом почему-то цвета серого,В пальто покроя старого нелепого.Трущобы опустели здесь от холода,Юродивые умерли от голода.И вроде бы нет никакого поводаБояться электрического провода.Post mortem
Я в этом измерении погибла.В другом – ещё как будто не была.И кажется, что в сердце боль утихла.А, может быть, я вовсе не жила?На свете том не надо кругозора,Не надо деньги делать и платить.Булыжные неровные узоры,Во сне иль наяву, мне не забыть.Реальности размыты горизонты,Межзвёздный ветер пахнет высотой,Седые колорадские курортыРастаяли на солнце подо мной.Поэтический момент
Сойдя с подножки «Северной стрелы»,В советской грубой «парке» на ватине,В тумане сером сумрачной зимы,Бутылку крепкой водки по путиЯ взять решила в винном магазине.Мой друг, по сути уличный поэт,Вздохнул почти пророчески и с грустью,Взглянув на мой потрёпанный берет,Приобретённый где-то в захолустье.Его стихов возвышенных абсурдМне импонирует сегодня, как ни странно,И на перила резко сброшенный тулупОткрыл вдруг бурю поцелуев ураганных.В подъезде вымершем осипшим баритономЧитает он забытые стихиСреди колонн, как в древнем Парфеноне,Где пахли розами тончайшие духи.«В ночи слепые небоскрёбы…»
В ночи слепые небоскрёбыМне шепчут в ухо – быть беде.Бездомных тощие утробыИ их урчанье в темноте.В моей душе растёт тревога,Что ты исчезнешь под луной.Куда ведёт тебя дорога?И где твой берег, мой родной?Разговор с Врубелем
Как устрица в сияньи перламутра,Я утопаю в скользком бытие.Дела свои откладывать на утроНе принято на нашем корабле.Под парусом, луну опережая,Босые, чтобы устоять,На палубе, святых всех проклиная,Мы время поворачиваем вспять.Я помню, как молчал ты отрешённо,Как дождь стучал в каютное окно.Как я болтала что-то нерезонно,Как пили чай и красное вино.Ты говорил – процесс творенья важен,Что смерть холстов не главное теперь.Что Демон жив, нам жизнь ещё докажет —Есть в прошлое невидимая дверь.А мы седеем, выглядим серьёзно.Плывём на корабле в небытиё.И молния из серой тучи грознойРасходует сверкание своё.«Разделена с тобой бездушною толпой…»
Разделена с тобой бездушною толпой,Глотаю слёзы, чтоб не зарыдать.В собор Исакия, французский долгострой,Я забрела, но не молиться, не стенать.Сверкает серебро, Мадонна в злате,Непостижимого символика – алтарь.Колоколов тяжёлых медные набатыЗажгли в душе моей божественный пожар.Гремя карманной мелочью нескромно,Я покупаю белую свечу.Чтоб не остаться в старости бездомной!Чтоб заплатить последнему врачу!Среди толпы я оказалась одинокой.Не нужны мне богатство и любовь.Мне б умереть на дикой Ориноко,Пролив турецкую и взбалмошную кровь.«Мечтаю, что мы встретимся в Гаване…»
Мечтаю, что мы встретимся в Гаване,Среди лимонов и оранжевой хурмы,Песочно-ананасовой нирваныИ джаза экзотичной кутерьмы.Большое небо что-то обещает,Гостеприимна атлантическая мель.За друга моего я поднимаюБумажным зонтиком украшенный коктейль.«Вера! Надежда! Любовь!..»
Старому другу
Вера! Надежда! Любовь!Почему я не знала вас раньше?Мы друг друга увидели вновь,Пьём ситро из фарфоровой чаши.Может, наши потуги убоги?Посреди отшумевшего лесаПризрак Музы, олень златорогий,Окружён дымовою завесой.Весь в дыму, он сверкает надеждой,Белоснежный красавец-прыгун.Остальное течёт, как и прежде,Огибая зелёный валун.«Устав от старых пошлых слов…»
Устав от старых пошлых слов,Я улетаю с островов.Мой самолёт перед разгономСосредоточенно притих.Взревёт, покрытая бетоном,Земля, рождая новый стих.Я, как актриса Голливуда,В очках от солнца и в платке.Трепещет нервов амплитудаВ зажатом крепко кулаке.«Я телеграфный столб, я трансформатор…»
Я телеграфный столб, я трансформатор,Эмоций напряженья не боюсь.Поэт в ночи – с зарёю сублиматор,В дела я ваши просто не суюсь.Гремят оглобли, лошадь ошалела,Свирепый ветер воет у плеча.Мне нравится, что жизнь так оголтела,Что денег нет, но есть одна мечта.«Окно вдруг вдребезги разбилось…»
Окно вдруг вдребезги разбилось,Упала птаха на ковёр.Шехерезада мне присниласьИ чёрный шёлковый шатёр.Её гадалки лик прекрасныйНе позволял её убить.Она рассказывала сказки,Чтоб жизнь свою чуть-чуть продлить.И я пишу свои поэмы,Сама не знаю почему.Продлить ли жизнь? Решить дилемму?Загадка сердцу и уму.Хотелось бы летать по мируИ плыть морями без преград.Играть по праздникам на лиреИль на гитаре невпопад.Я и ты
Останкинская башня, как торпеда,На воздухе морозном, на Земле.В каракулевой шапке, как Рогнеда,Я покупаю рыбное филе.Мой князь Владимир ждёт у переходаС Арбата на Калининский проспект.И, как ни отвратительна погода,В руке его живых цветов букет.Гвоздики, астры, розы из поэмы.Как трогательны пестик, лепестки.Пусть нежен запах белой хризантемы,Но я люблю простые васильки.Не надо, не смотри, как будто знаешь,Что я хочу с тобой поговорить.С немым вопросом голову склоняешь,Как будто можешь чем-то удивить.Меня, весьма шальную сумасбродку,Во мне есть анархистка и поэт.Ты лоб мой прожимаешь к подбородку,Мы стали как танцующий дуэт.Тюльпан и роза – колкая иголкаЗавёрнуты в прозрачную слюду.У храма стонет тётка-богомолкаИ нищий слёзно просит на еду.Мне стыдно за каракуль и букеты.Мой князь, смотри, страдает голытьба.Зря в прошлом мы палили из мушкетовИ с Жанной Д'Арк горели у столба.«Я не умру, а растворюсь…»
Я не умру, а растворюсьВ седом мерцании рассвета.Я проплыву в зефире лета,Как дым из дула пистолета.Чудеса
Где помидоры падают с деревьев,Где огурцы растут на облаках,Я превратила платье из отрепьевВ руно из злата в сказочных стихах.Представить можно всё, что хочешь,Придумать глупенький сюжет.Скажи – зачем ты саблю точишь?Зачем ты чистишь пистолет?Калейдоскоп
В эфире белом МонтереяПарад стареющих сердец.И я, как школьница робея,Брожу меж радужных колец.В аллее – турок в панталонах,Туристам он гадать устал.Вот мальчик с саблей из картона,Почти как красочный Шагал.И все фигуры в поднебесьеЗову я вежливо с собойПройтись по древнему полесью,По камням, скрытым под водой.Ключи от якоря причалаЗвенят, как тройка в рюкзаке.Здесь мир амфибий (я мечтала),Все люди в рыбьей чешуе.Смотри – увесистые тучи,Как будто в злате саквояж.И берега – всё круче, круче.А ты – из прошлого мираж.Вино
Спасибо предкам, что придумали вино.Мы знаем наперёд, что в гроб дубовыйНас упакуют строго, всё же – но…Мы продолжаем и продолжим пить вино,Поскольку плоти вечной жизни не дано.«Безлюдно. В облаках голубизна…»
Безлюдно. В облаках голубизна,Щеки коснулась веточка сирени.Далёкая московская веснаКо мне вернулась без предупреждений,Волною мои мысли теребя,И в этот миг я вспомнила тебя.Как мы бежали беззаботно по Неглинной,Как я что силы поспевала за тобой,И твою руку, что ты подал мне невинно,Твою манжету с сигаретною дырой.И нашу близость – исступление? Случайность?Иль предназначенность. Чужого – не воруй.И в переулке – неожиданный и тайный,Почти что первый и последний поцелуй.Тропическая фантазия
Чернее ночи от загара,В песчано-галечной броне,На берегах МадагаскараБреду по пляжу, как во сне.Здесь нет ни библий, ни корана,У дам – открытое лицо.Макну в чернила океанаЯ голубиное перо.Письмо с восьмого континентаОтправлю быстрою стрелой.Тогда ты с ящиком «Дербента»Внезапно встанешь предо мной.Пески и небо пышут зноем,Фонтан – лазурная вода.Слепят своею желтизноюЛимонов спелые глаза.На смерть Ю.П
Как пирамид египетских вершиныТорчат локтей шершавые углы.Здесь псевдоангелы в перчатках из резиныУкладывают мёртвых на столы.Оконца утонули в жёлтой краске,Застыла вечность в формалиновых парах.Водою мёртвой, как в известной русской сказке,Тебя прозектор обмывает впопыхах.Уложит он в дубовую коробкуТебя, чтобы от жизни оградить.Мы будем пить токсическую водку,Тебя помянем. Нужно дальше жить.В транзитном крематория угареДержу я ландыши вспотевшею рукой.Биенье сердца, как весла удары,В озёра слёз, не выплаканных мной.«Потемнело небо синее…»
Белле Ахмадулиной
Потемнело небо синее,Вот опять гощу в России я.Пиво жадно пьют бездомные,Продаются туфли модные.Речь славянская на улице,Осенний дождик будто наплевалВ Большой и Малый переулок Харитоньевский,Где Пушкин с Вяземским в былые дни гулял.День не погож. Хрустя рубашкой накрахмаленной,Не торопясь, бреду по Крымскому мосту.В стене кремлёвской, революцией закаленной,Ножи неона режут бахрому.У Моссовета голуби, как туча,Мечтают улететь на Истамбул.Вспорхнули вдруг. Узду рукой могучейКнязь Долгорукий крепко натянул.Без разницы – что посуху, по лужам,Вдыхая сигарет моих дымок,Я чую приближенье вечной стужи,И в горле собирается комок.Прошло ли всё? Забыто? Стёрто в памяти?Комфортна ли кладбищенская тишь?Завяли уже флоксы у Москва-реки.Поэтов из могил не воскресишь.Мертвецы и поэты
Мертвецы и поэты тревожат сознанье,Наши души усталые, наши тела.Удержаться пытаемся где-то в изгнаньи,На забытых квартирах, сгоревших дотла.Как побитые молью истлевшие шали,Мы висим по шкафам, провоняв табаком.Вспоминаем, как наши адепты стоналиВозле нашей ноги над крутым каблуком.Нас почти уже нет, мы парим в поднебесье,Как подхваченный ветром опавший листок.Наши тени бредут в отшумевшем полесье,Серпантин в волосах превратился в песокИ назойлива дума: я в белом шифоне,С чёрной лентой атласной на юной грудиМолчаливо тотальна. В том мёртвом сезоне,Ты с багряной зарёю меня не буди.
Панк-хроники советских времён
Никогда никому ничего не говори
Джером Давид Сэлинджер «Над пропастью во ржи»Начало
Мои первые воспоминания не так уж плохи. Мне помнится, как я смотрела в замочную скважину. Год 1958-й от рождества Христова. Я в коридоре, в котором семь дверей. Одна из них ведёт в мир. Сегодня и каждый день она закрыта, пока кто-нибудь из моей родни её не откроет. Я жду и надеюсь.
Когда дверь открывается, я вижу Землю под лестницей в овальном, туманном окне и представляю, как покину это место навсегда.
Я родилась в Москве, в СССР, в 1956 году, внепланово. Мои родители, за четыре года до моего рождения, были вовлечены во взрывоопасные и непредсказуемые отношения. Один был похож на электрический провод: тонкий, интенсивный, сильно заряженный, с плохой изоляцией. А другая – тихая, гладкая, как медуза, но ядовитая. Всем было ясно, что они друг другу не подходят, кроме них самих. Они боролись за совместный призрак счастья, уничтожая в этой битве всех и вся. Я результат этой неистовой борьбы. Я их гибрид.
Однажды мой отец с балкона 5-го этажа выбросил на тротуар холодильник. Никто не пострадал, нам повезло.
Моя мать в один из конфликтных дней методично изрезала на мелкие кусочки шубу, привезённую из Чешской республики. Шуба принадлежала одной из поэтесс – подруг моего отца. Нам повезло опять. Никто не был убит.
Молчаливая выносливость, благословенный, удивительный дар не относился к ниспосланным моим предкам достоинствам. Моя мать, какие бы действия она ни предпринимала и как бы ни кипела внутри, никогда не срывалась на крик. Она поджимала губы, отец мой закипал, и в дело шли тарелки, ложки, стулья, колбаса. Отыскать эту колбасу и съесть – было пределом мечтаний. Закатившись под диван, докторская колбаса вкусно пахла, и казалось, что светилась в темноте от собственного аромата. Но дотянуться до неё не удавалось. Один из воинствующих предков выбросил в окно швабру, ручку которой можно было использовать, как инструмент. Окно было дырой во вселенную, куда время от времени бросали всякую всячину. Однажды мой отец выбросил в окно свои стихи «Голубая кукла в кимоно». Восстановить он их не смог, они исчезли. Загадочность и неопределённость главенствовали в нашей семье. Никто никогда не знал, чем закончится очередная битва.