Государственная измена и шпионаж. Уголовно-правовое и криминологическое исследование

§ 1. Ответственность за измену и шпионаж в Средневековой Руси и в Московском государстве

Рассматриваемый период в исторической литературе обычно именуется временем «Древней Руси», однако представляется, что его нельзя вырывать из общей истории Европы, где он носит название «Средневековье».

Первым дошедшим до нас источником права Средневековой Руси является «Русская правда», в которой состав измены вообще не рассматривался.

С принятием христианства на Руси на русское право серьезное влияние оказало право Византии, которое за религиозные, государственные и некоторые другие преступления предусматривало смертную казнь. Так, 17-й титул Частной распространенной эклоги – основного уголовно-правового акта Византийской империи того периода – устанавливал применение смертной казни, в частности, к лицам, вступившим в заговор против императора или империи, к разведчикам, подосланным врагами и т. д.[3]

В области церковного уголовного права действовали, с одной стороны, церковные уставы князей Владимира, Ярослава и др. (X–XI века), а с другой – законодательные памятники греческого церковного права. Вначале это были переводы греческих сборников церковного права Номоканонов, которые на Руси назывались Кормчими книгами. Эти книги длительное время являлись источниками права.

Как отмечается в монографии «Развитие русского права в XV – первой половине XVII века», неизвестное «Русской правде» понятие измены складывалось на практике уже с конца XI–XII веков. Наиболее распространенным было понятие так называемой земской измены, тайного перевета, то есть разного рода сношений с врагами своего государства. Раньше, чем в других землях, это понятие сложилось в Новгороде и Пскове, городах-государствах, расположенных на границах с Литвой и Тевтонским орденом. Необходимость борьбы с изменой ощущалась там особенно остро. В 1141 году в Новгороде сбросили с моста в реку Волхов Якуна, бежавшего за отъехавшим за рубеж Святославом; в 1194 году казнили изменников, предавших Новгородскую дружину Юрге. В Псковской летописи под 1435 годом упоминаются «переветные грамоты»[4].

Статья 7 Псковской судной грамоты, традиционно датируемой 1397 годом, устанавливает:

«7. А кримскому татю и коневому, и переветнику, и зажигалнику тем живота не дати»[5].

В литературе отмечается, что в статье 7 Псковской судной грамоты перечислены преступления, представлявшиеся во время составления этого документа наиболее опасными: перевет, то есть измена, кримская кража, под которой одни исследователи понимают храмовую кражу, а другие – кражу из кремля, конокрадство и поджог, причем не простой, а квалифицированный. Исследователи указывают, что «хотя летописание находилось в руках господствующего класса, мы не встречаем упоминаний о перевете в смысле выступлений народных масс»[6]. Таким образом, уже в то время измена рассматривалась как посягательство на внешнюю безопасность государства. Чаше всего под изменой (переветом) понимался переход на сторону военного противника, оказание ему существенной помощи, причинившей серьезный ущерб государству. Обращает на себя внимание тот факт, что понимание измены сформировалось именно в Новгороде и Пскове, то есть в феодальных республиках, где изменническими считались деяния, совершенные в ущерб непосредственно государству, а не князю. В понятие измены, таким образом, включалось проявление неверности государству, а не тому или иному феодалу.

Что касается зажигалника, то, по мнению исследователей, под этим термином понимался не простой поджигатель, а лицо, которое, поджигая город, посягало при этом на общественное спокойствие либо преследовало цели оказать этим содействие военному противнику. Поджог, хотя и совершенный умышленно, не всегда влек смертную казнь. Из судебного списка от 30 июня 1503 года явствует, что виновный в поджоге монастырской деревни Михалка Жук приговорен к возмещению монастырю нанесенного ущерба в размере 5 рублей. За отсутствием денег и поручительства в уплате их виновный передан монастырю до искупа, то есть до отработки долга. Так, Кормчая книга устанавливала смертную казнь через сожжение за злостный поджог: «…иже некия ради вражды, или разграбления деля имении, разжения творяще во граде огню да преданы будут». Эта норма нашла практическое подтверждение в 1547 году, когда начались пожары в Москве. Сразу же возникли слухи, что виновниками пожаров были зажигалники. Многих зажигалников «имали и пытали», а затем «казнили смертной казнью: глав им секли и на колье их сажали и в огонь их в те же пожары метали»[7]. Таким образом, в современном понимании зажигалник совершал либо акт терроризма, подобный тому, который описан в статье 205 УК РФ 1996 года, либо диверсию (статья 281 УК РФ), осуществленную в целях оказания помощи военному противнику.

Уточнение состава измены связано с так называемыми кресто-целовальными записями конца XV – начала XVI века. В этих записях давалось обязательство «никуда не отъехати», «служить князю, княгине и их детям» «в правду, безо всякие хитрости», «лиха… не мыслити, ни думати, ни делати» и «о готовящемся на государя лихе известить». Целовавший крест представлял поручителей, которые отвечали за него денежной суммой от 2 до 20 000 рублей.

Согласно литературе первое упоминание об «измене» как нарушении данного обещания содержится в записи Ивана Дмитриевича Бельского от 1562 года. Измена могла выражаться в завладении государством, то есть в узурпации власти путем самозванства – так называемое «подыскание под государство Московское»[8].

Измена в виде передачи города врагу выделяется впервые в Судебнике 1550 года, принятом при Иване IV Грозном[9].

В статье 61 названного Судебника устанавливалось:

«А государьскому убойце, и градскому здавцу, и коромольнику, и церковному татю, и головному татю, и подметчику, и зажигалнику, живота не дати, казнити ево смертною казнью»[10].

Установление в Судебнике наказания в виде смертной казни субъекту, виновному в сдаче города врагу, а также крамольнику, то есть чаще всего лицу, перешедшему на службу к другому князю, вызывалось в то время острой политической обстановкой. «В условиях войны едва ли не со всеми окружающими страну государствами, – пишет Д. Н. Альшиц, – отъезд с царской службы и переход на службу к другому государю, еще недавно считавшиеся исконным правом служилого феодала, неизбежно становились прямой военной изменой. Война создавала благоприятную обстановку для того, чтобы обвинять в неудачах, поражениях и прочих тяготах, ложившихся на плечи населения, воевод, думных бояр, дворян и приказных людей. Захватив инициативу в такого рода обвинениях, царь (Иван IV. – В. Р.) и его верные слуги могли управлять всплесками народного гнева, придавая им угодное направление»[11].

Отметим в связи с этим одно обстоятельство. Царствование Ивана IV в отечественной и зарубежной историографии обычно характеризуется как разгул террора. Между тем за время его правления (1533–1584) всего было казнено от 3 до 4 тысяч человек. В то время как при его старшем современнике – английском короле Генрихе VIII (1509–1547) – только за «бродяжничество» было повешено свыше 72 тысяч ни в чем не повинных людей, согнанных с земли в ходе так называемого «огораживания». Это составило практически 10 % тогдашнего населения Англии[12].

Анализ дошедших до нас актов русского законодательства показывает, что измена всегда рассматривалась в ряду других особо опасных преступлений, хотя деяния, составляющие этот ряд, в разных Судебниках различны. Чем многообразнее были отношения с «ыными» государствами, тем более разработанным становилось и понятие «измена». Если вначале это просто переход на сторону неприятеля (перевет), то в дальнейшем выделяются различные виды (формы) этого преступления.

Весьма подробно вопросы ответственности за измену рассматриваются в Соборном уложении 1649 года, утвержденном в царствование Алексея Михайловича, которое действовало до середины XIX века. Его значительная часть была посвящена вопросам уголовного права. Уложение было принято Земским собором, который был созван в 1648 году. В основу Уложения были положены Кормчая книга, византийское право, судебники, указы и боярские приговоры, указные книги приказов и в качестве кодификационного пособия – Литовский статут 1529 года. Статут был издан в Великом княжестве Литовском. Написан он был на западнорусском или, как считают минские исследователи, на белорусском языке. Статут, как и все средневековые правовые памятники, представляет собой сборник правовых норм, относящихся к различным отраслям права. Систематизация норм внутри Статута делала его отдельные главы как бы самостоятельными законами, посвященными определенной сфере регулирования. Статут, в отличие от древнерусских законов, делился на разделы и пронумерованные статьи, что было воспринято Уложением.

В Уложении решающим условием для существа измены признавалось не только совершение преступления, но и обнаружение умысла против великого государя: «если кто начнет рать собирать» или «с недруги учнет дружитеся» и «советными грамотами ссылатися» и «помочь им всячески чинити»[13]. Данным вопросам, в частности, посвящена глава II Уложения, которая получила следующее наименование: «О государьской чести, и как его государьское здоровье оберегать, а в ней 22 статьи»[14].

В этой главе Уложения впервые (до Артикулов Воинских Петра I) комплексно охарактеризованы наказания за любые действия (и даже за умысел), направленные против личности государя или его семьи, за бунт, заговор, измену. При этом не делается различий между преступлениями против личности царя и против государства. Они объединяются понятием «слово и дело государевы», а в последующем получают наименование «государственные преступления».

Уложение явилось первым в истории русского законодательства актом, в котором дана если не исчерпывающая, то все же относительно полная система государственных преступлений. В главе II устанавливаются признаки противогосударственных посягательств, обстоятельства, устраняющие наказуемость, а также процессуальные нормы по этим делам, закрепляется главенствующая роль розыска.

Статья 1 впервые закрепляет смертную казнь за «голый» умысел («злое дело мыслить»), направленный на жизнь и здоровье государя, хотя наказуемость «голого» умысла на практике была известна еще в XV веке. Не случайно Уложение не предусматривает ответственность за покушение на жизнь государя, поскольку уже обнаружение намерения (умысла) объявлялось преступлением. В статье было установлено:

«1. Будет кто каким умышлением учнет мыслить на государьское здоровье злое дело, и про то его злое умышление сыщется допряма, что он на царьское величество злое дело мыслил, и делать хотел, и такова по сыску казнить смертью».

Статьи 2–4 Уложения перекликаются со статьей 7 Псковской судной грамоты о переветнике, статьей Судебника 1497 года и статьей 61 Судебника 1559 года, в которых устанавливалась смертная казнь за крамолу и подмет, а также с так называемыми кресто-целовальными записями.

Понятие измены в статье 2 трактуется весьма широко, причем наказуемыми объявляются и приготовительные действия: если кто начнет «рать збирать, или с недруги учнет дружитца, и советными грамотами ссылатца», то есть переписываться, сносится с неприятелем, сообщать необходимые ему сведения, давать советы и «помочь им всячески чинить». Измена могла выражаться в узурпации власти путем самозванства (так называемое «подыскание под государство Московское») и в оказании всякого рода помощи государеву недругу. Таким образом, статья 2 имела в виду преступление против «державы царьского величества». Статьи 3 и 4 устанавливали наказание за сдачу города врагу и за оказание помощи вражеским лазутчикам:

«2. Такъже будет кто при державе царьского величества, хотя Московским государством завладеть и государем быть и для того своего злово умышления начнет рать збирать, или кто царьского величества с недруги учнет дружитца, и советными грамотами ссылатца, и помочь им всячески чинить, чтобы тем государевым недругом, по его ссылке, Московским государьством завладеть, или какое дурно учинить, и про то на него кто известит, и по тому извету сыщетца про тое его измену допряма, и такова изменника по тому же казнити смертию.

3. А будет кто царьского величества недругу город здаст изменою, или кто царьского величества в городы примет из ыных государьств зарубежных людей для измены же, и сыщется про то допряма, и таких изменников казнити смертию же.

4. А будет кто умышлением и изменою город зазжжет, или дворы, и в то время, или после того зажигальщик изыман будет, и сыщется про то его воровство допряма, и его самого зжечь безо всякого милосердия».

Следует отметить, что, в отличие от статьи 1 Уложения, где объектом преступления признавалась особа государя, в этих статьях в качестве объекта рассматривалась «держава царьского величества». Именно это деяние инкриминировалось в 1682 году Ивану Хованскому, вдохновителю стрелецкого мятежа.

При передаче города врагу в ходе сражения или при тайном впуске в город неприятельской армии (статья 3) субъектами преступления являлись воеводы или начальники. В отличие от Литовского статута 1529 года, освобождавшего их от ответственности за сдачу города в случае нестерпимого голода, Уложение эту оговорку не предусматривало[15]. Возможность подобного освобождения от ответственности за сдачу города была предусмотрена только впоследствии – в Артикуле воинском Петра I (см. ниже).

Квалифицированной смертной казнью через сожжение карался поджог города или его части с целью сдачи врагу. Статья 4 выделяла это деяние в отдельный состав государственных преступлений. Оно отличалось от поджога двора, совершенного без изменнических целей (статья 228, глава Х), хотя наказания за оба преступления близки: во втором случае простое сожжение, а при изменническом поджоге – безо всякого милосердия, то есть, очевидно, на медленном огне.