Что за разговор? Записки актера

Считается, что «структура сказки» – это её основа, скелет, и структуру можно выразить не только словами, что всё разнообразие сказок на земле мнимое и сводится к вполне определённому числу этих структур. Они, по сути, есть структуры глобальных событий, происходящих с человечеством…

Кто усматривает в сказке её структуру, тот может, опираясь на неё, сочинить новую сказку своим языком, с новыми подробностями. Поэтому есть мнение, что национальность сказки – всего лишь национальный костюм, в который она одета её пересказчиком, это язык и этнические бытовые подробности.

Чтобы проверить, возможна ли такая адаптация, я написал русскую сказку, используя структуру из африканского фольклора.

Что говорят

Рассказывают, что в городе Алалту жил человек по имени Текле, у которого было стадо коз. И вот однажды он отправил своих коз на пастбище с пастухом. День был жаркий, и пастух, забравшись в тень под скалу, мирно уснул. Пока он спал, одна из коз забралась на кукурузное поле и стала там пожирать спелые желтые початки. Пастух проснулся и бросился за козой. Он махал руками и кричал: «Ра! Ра!». Так всегда кричат пастухи, когда гонят коз.

Но коза не двигалась с места. Она грустно смотрела на пастуха и продолжала жевать.

– Ра! – снова крикнул пастух.

– Ну что ты кричишь всё «ра» да «ра», – сказала вдруг коза, – взял бы палку да выгнал меня.

– А ведь правильно! – сказал пастух.

Он взял палку и ударил козу. Тогда только она сдвинулась с места. И так он бил её, пока не согнал с кукурузного поля. А вечером Текле вышел доить своих коз. И когда очередь дошла до козы, которая забралась в кукурузу, то молока у неё не оказалось.

– У этой пусто, – сказал Текле пастуху, – в чём же дело?

– Не знаю, – ответил пастух.

– Он бил меня, вот в чём дело, – произнесла вдруг коза.

– То, что у неё молока нет, с этим бы я ещё мог мириться, – сказал Текле, – но вот, чтоб коза из моего стада разговаривала, этого я не потерплю. Что скажут соседи? Придётся её зарезать.

Козу зарезали и наварили мяса. Потом Текле взял самый большой кусок, дал его служанке и сказал:

– Отнеси это моему соседу. Скажи, что я сегодня зарезал козу и хочу поделиться с ним мясом.

Служанка взяла мясо и направилась к дому соседа. Она не отрываясь смотрела на мясо, так как была очень голодна.

– Возьми кусочек, – сказало мясо.

– Это ещё что? – удивилась женщина.

– Бери, бери, не бойся, – уговаривало мясо.

– А ведь и верно, – сказала служанка.

Она отщипнула кусочек мяса и съела. Придя к соседу, она сказала ему:

– Текле зарезал сегодня козу, и он делится с тобой мясом.

– И со служанкой тоже, – сказало мясо, – она съела кусок по дороге.

Сосед вошел в дом и захлопнул за собой дверь.

– Отнеси его назад Текле, – крикнул он из-за двери. – Зачем мне мясо, которое разговаривает?

Женщина отнесла мясо назад и сказала Текле:

– Он благодарит тебя, но мясо ему не нужно.

– Почему же ему не нужно мяса? – спросил Текле.

– А потому что оно разговаривает, – сказало мясо.

– Что, что ты говоришь? – изумился Текле.

– А кроме того, она съела кусок по дороге и принесла не всё, – добавило мясо.

– Нельзя терпеть в доме мяса, которое говорит! – воскликнул Текле.

Он отнес мясо к реке и бросил его в воду. А когда Текле был у реки, мимо его дома проходил бедный крестьянин. Он увидел, что на земле валяется козья шкура, и отнес её домой, решив, что в хозяйстве шкура пригодится. Дома он повесил шкуру в сенях, на стропила под потолком, чтобы высушить её. На другой день крестьянин вернулся с поля поздно вечером. А жена его не знала, когда он вернется, и легла спать. Когда крестьянин пришел домой, было уже темно и дверь его дома была заперта. Он постучал, но жена продолжала спокойно спать. Он постучал еще и крикнул:

– Эй, отвори мне дверь, я устал и проголодался!

А козья шкура, что висела в сенях, сказала:

– Не буди соседей. Толкни дверь и входи. Обед на столе. Бери и ешь.

Крестьянин рассердился. Он толкнул дверь, вошел и увидел, что жена спит на своей подстилке.

– Я устал и проголодался! – закричал крестьянин. А ты хочешь, чтобы я обедал один. Я весь день гну спину в поле, а тебе лень даже меня покормить!

В гневе он схватил палку и хотел ударить жену.

– Стой! – сказала ему шкура. – Только пьяный бьет жену!

– Это ещё что? – Крестьянин так и застыл от изумления с палкой в руке.

– Тише! Ты своим криком и мертвого подымешь, – сказала шкура.

– Вот тебе и на! Шкура разговаривает! – изумился бедняк. – Ну нет, в своем доме я этого не потерплю. Что скажут соседи?

С этими словами он снял шкуру со стропил, бросил её в очаг и сжег.

На другой день, когда крестьянина и его жены не было дома, к ним забрались воры. Они нагрузились вещами и уже хотели уйти, как вдруг зола в очаге заговорила:

– Намажьте золой губы, и вас никто не узнает.

– Неплохо придумано, – согласились воры, и каждый из них подумал, что это сказал его товарищ.

Они наклонились к очагу, намазали лица золой и пошли к двери. Но только вышли они на улицу, зола у них на губах стала кричать:

– Держите воров! Держите воров!

Крестьяне услышали крик, выскочили на улицу и схватили воров.

Вот уж правду говорят: рот не закроешь…

В селе Верхние Оличи, что на реке Сёстрице, жил Никита по прозвищу Кит. Сам он был из городских, но вот уж лет десять, как ушёл из семьи, поселился в деревне, завёл огород и держал небольшое стадо коз. Были у него и помощники, тоже городские – двое молодожёнов – Игоряшка с Оксанкой. Квартиру свою они сдавали, а деньги копили на покупку дома в деревне. А пока что жили у Никиты, Оксанка стряпала да в огороде Киту помогала, а Игоряшка с козами управлялся. Кит своими помощниками был весьма доволен, ведь в качестве платы они просили только крышу над головой да харчи за общим столом.

Вот однажды пригнал Игоряшка козье стадо к месту выпаса, а сам под кустом улёгся: день был сильно жаркий. Пока он спал, одна из коз забралась на свекольное поле и стала пожирать ботву с грядок. Игоряшка проснулся и бросился выручать совхозное добро, не ровён час, увидит кто из деревенских. Он кричал на козу, махал руками и ругался, как заправский пастух.

А коза – ни с места и, глядя на Игоряшку квадратными своими зрачками, продолжала жевать сладкую ботву.

– Пошла, мать твою так да разэдак, свинья рогатая! – не унимался Игоряшка.

– Ну что, материшься, как пацан деревенский! – сказала вдруг коза. – Взял бы дубину да огрел меня как следует, глядишь, и вышел бы толк.

– И то верно, – сказал Игоряшка.

Ухватил он свою пастушью палку и ну лупить наглое животное. Он охаживал её то с одного боку, то с другого, до тех пор, пока коза не покинула свекольные гряды.

А вечером, когда Никита доил своих коз, и очередь дошла до любительницы свёклы, молока у неё не оказалось.

– Смотри-ка, – сказал Кит, – у этой и на чашку не набралось. Эй, пастух, в чём же дело?

– А я почём знаю, – проворчал Игоряшка.

– Да излупил он меня палкой, вот и всё дело, – произнесла вдруг коза.

– То, что у моей козы молоко пропало, ещё куда ни шло, – сказал Кит, – но говорящую козу у себя в стаде я не потерплю. Деревенские и так на меня косо смотрят. Веди её в сарай, Игоряшка, нарушать будем.

Козу зарезали, наварили мяса. Кит взял самый большой кусок, положил на блюдо и сказал:

– Сходи-ка ты, Оксан, в Нижние Оличи да отнеси этот кусочек Василь Борисычу. Он всегда нас своей убоинкой угощает. Сало, что прислал прошлой осенью, до сих пор едим.

От Верхних Оличей до Нижних вдоль реки километра два будет. Взяла Оксанка блюдо с мясом и пошла бережком в Нижние Оличи. Шла она не спеша, то и дело останавливалась и разглядывала мясо, время-то было обеденное.

– Отломи кусочек, – сказало мясо.

– Это ещё что? – удивилась Оксанка, чуть не выронив блюдо.

– Да бери, не стесняйся, – уговаривало мясо, – вон с краю и отрезать не надо…

– И в самом деле, – сказала Оксанка, отщипнула кусок и съела.

Вот и Нижние Оличи показались. Дом Василь Борисыча крайний, у самой реки. Василь Борисыч на лавочке под окном сидит, Беломор покуривает.

– Доброго здоровья, Василь Борисыч, – сказала Оксанка, ставя на лавку блюдо с мясом. – Никита привет передавал, коли в наших краях будешь, заходи в гости. Вот прислал тебе Никита кусочек мясца (козу нынче зарезали), угощайся на здоровье. Святое дело – с соседями делиться.

– И с соседями, и с теми, кто к соседям угощенье носит, – сказало мясо. – Ну и кусок же она по дороге оттяпала!

Василь Борисыч, как услыхал такое, беломорину свою загасил и, не говоря ни слова, мигом поднялся, зашёл в дом и дверь за собой заложил. Только крикнул из-за двери:

– Неси назад чёртов кус! На хрена мне говорящее мясо, чтоб я сдох!

Делать нечего, вернулась Оксанка назад и сказала:

– Василь Борисыч благодарит тебя, Кит, но мяса ему не нужно.

– Деревенские от мяса отказываются? – изумился Никита. – Что же это такое стряслось?

– А то и стряслось, что мясо разговаривает, – сказало мясо.

– Что говоришь?.. Во дела! – оторопел Никита.

– А кроме того, – добавило мясо, – она не всё ему отнесла, по дороге отхватила кусок и съела.

– Чтобы в моём доме мясо разговаривало? – крикнул Никита, – не бывать этому!

Он собрал всё мясо, отнёс к реке и забросил его в воду подальше от берега.

В то самое время, когда Кит топил в реке мясо, мимо его дома проходил почтальон Ваня Шепель (Шепелем его звали по причине шепелявости). Видит Шепель: на траве козья шкура валяется. «Ну и хозяева, – подумал, – мясо едят, а шкуру выбрасывают, одно слово – горожане!» Поднял он шкуру и понёс домой: не пропадать же добру! Дома, как водится, присолил шкурку и растянул на мосту для просушки.

На другой день Ваня вернулся с почты поздно, уже затемно. Жена его, Клавдея, не дождавшись мужа, улеглась спать. Ваня торкнул дверь – заперта, окликнул жену – молчок. Осерчал Ваня и огласил окрест всё, что он о жене думает. А козья шкура, что сохла на мосту, сказала ему в ответ:

– Не ори, соседей разбудишь. Зайди в избу со двора, там не заперто. Обед на столе, бери да ешь.

Ваня так и сделал. Вошёл в избу, зажёг свет, видит: обед на столе под полотенчиком, а жена дрыхнет на печи.

– Ах, ты колода старая, – завопил Шепель, – так-то ты мужика встречаешь! Я, как пёс бездомный, весь день от избы к избе с проклятыми газетами шаманаюсь, а дома мне тоже, как псу, обед в миске оставляют… На печи она угрелась! Вот я тебя сейчас кочергой-то поворочу…

И Шепель, захватив кочергу, собрался было исполнить угрозу.

– Стоять, гусь почтовый! – крикнула с моста шкура. – Пьяный что ли? Только пьяницы бьют своих жен.

– Какого чёрта? – ошалев от услышанного, пробормотал Шепель, приоткрыл дверь и потихоньку выглянул на мост.

– Ну и разорался, – продолжала шкура, – небось, на погосте все мертвецы из могил повыскакивали!

– Вот те на! – крякнул Ваня, разглядывая свою находку. – Говорящая шкура! Теперь всякий скажет: «У Шепелявого шкуры разговаривают!» Ну уж нет…

С этими словами схватил он шкуру и, вбежав в избу, сунул её в печь-лежанку, там оставались угли.

Ваня подбросил ещё сухих полешек и спалил шкуру.

На другой день, когда ни Вани, ни Клавдеи дома не оказалось, в избу к ним зашли воры. Они собрали в тюки всё, что им приглянулось в доме, и двинулись было вон, как вдруг зола в лежанке проговорила:

– Намажьте лица золой, и вас никто ни за что не опознает.

– Правильно придумано, – согласились воры, каждый решил, что слова эти сказал его товарищ.

Они открыли створку лежанки, наклонившись, вымазали лица золою и направились к двери. Но только они вышли на улицу, как зола на их губах стала кричать:

– Воры! Держите их! Не дайте ворам уйти! Все соседи, кто был в домах, выбежали и схватили воров.

Вот уж правду говорят: «В зубах не удержал – в губах не удержишь» или «На чужой роток не накинешь платок». Хотя и на свой роток ни платок, ни подушку иной раз не накинешь…

Однажды мне повезло: я был принят в театр кукол. До сих пор не покидает меня уверенность, что театр кукол – это первоисточник театра вообще. То есть театральные герои – это не люди, а кое-кто другие… Говорят, Шекспир писал именно для театра кукол. Во всяком случае, масштаб страстей героев Шекспира вполне соответствует такому театру.

«Золотой ключик» из моего детства (не фильм, а сама история) впоследствии отомкнул в моём ремесле весьма значимую дверцу. Мне открылась возможность пользоваться своим телом как куклой, а куклой как своим телом. Неистребимый образ Пиноккио-Буратино всю жизнь не давал мне покоя. И чтобы хоть как-то избавиться от этого наваждения, я написал сказку:

Гороховый квартет

(Сцены из жизни кукол)

Развитие событий вовсе не обязательно содержит некую дидактику… – Фантастическая история про мальчика-с-пальчик, когда горошина становится человечком, означает, что он и в самом деле никто…

БУРАТИНО

ПЬЕРО

МАЛЬВИНА

ЧИКИТО

Проезжая часть улицы; у стены неподалёку от помойки сидит Буратино; он сочиняет стихи.

БУРАТИНО:

В моём маленьком кармане

Много есть всего,

Только нету круглых «мани» —

То есть, нет там ничего!

ГОЛОС:

Я сижу в твоём кармане,

Напеваю: «Мани, мани…»;

Обожаю всех дразнить;

В школу нас не заманить.

Буратино лезет в карман; из кармана выпрыгивает Чикито.

БУРАТИНО:

Ты кто?

ЧИКИТО:

Я стишок, меня зовут Чикито.

БУРАТИНО (разглядывая стишок):

Я буду звать тебя Стихито,

это я тебя сочинил.

ЧИКИТО:

Зачем я тебе, Буратино? Подари меня

кому-нибудь, и от таких, как я,

у тебя отбоя не будет.

БУРАТИНО:

А откуда вы берётесь?

ЧИКИТО:

Из-за дверцы под лестницей.

БУРАТИНО:

Врёшь, малыш! Дверь заперта.

ЧИКИТО:

Ко всякой дверце есть свой ключик.

Когда кто-то что-то кому-то дарит,

хотя бы в мыслях, дверь открывается…

Будь щедрым, Буратинчик, и гости

вроде меня не переведутся в твоём

доме.

БУРАТИНО:

Да кому ты такой нужен! Я и сам

болтаю с тобой лишь от скуки.

ЧИКИТО:

А как насчёт Пьеро, твоего друга?

Я мог бы подсказать ему пару рифм,

ведь он обожает стихи.

БУРАТИНО:

Он обожает Мальвину, а она тащится

от стихов. Поэтому Пьеро день и ночь

их кропает.

МАЛЬВИНА (из окна проезжающего экипажа):

Я всё слышала, грубиян! И всё же,

когда ты всё-таки решишь подарить

мне этого малышку, я возьму его, но

при одном условии: если ты сам приве-

дёшь его ко мне.

БУРАТИНО:

Конечно! Для того, чтобы выглядеть

полным дураком, таким же, как твой

Пьеро!

МАЛЬВИНА:

Ты такой же дурак, как и Пьеро, только

дурак невоспитанный! Можешь выбро-

сить своего малыша на помойку. Про-

щай, дурачок!

Экипаж отъезжает.

ЧИКИТО:

Кто эта красавица?

БУРАТИНО:

Мальвина – местная зануда и училка.

Нравится?

ЧИКИТО:

От её голоса прямо дыхание перехвати-

ло… И она ужасно красиво выглядит!

БУРАТИНО:

Понятное дело, девчонка.

ЧИКИТО:

Но ведь ты не девчонка, а боишься вы-

глядеть некрасиво – это как понять?

БУРАТИНО:

Подрастёшь – узнаешь… Я бы пода-

рил тебя Мальвине, раз уж она тебе по

вкусу, но не бежать же теперь вслед за

ней, как какой-нибудь Пьеро.

Из помойки вылезает заспанный Пьеро; декламирует, не замечая Буратино.

ПЬЕРО:

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?[2]

БУРАТИНО (передразнивает):

В моей заднице сидит

Гвоздь по имени «Зачем»,

Моя задница кричит:

А «Зачем» во мне зачем?

ПЬЕРО:

Сам ты пошёл в задницу!

БУРАТИНО:

А ты пошёл туда, откуда взялся! (Потасовка.)

МАЛЬВИНА (из окошка вновь проезжающего экипажа):

В общественных местах воспитанные

мальчики ведут себя прилично!

Пьеро подбегает к экипажу, целует протянутую Мальвиной руку; Буратино не трогается с места.

МАЛЬВИНА:

Не ругайся, прежде чем,

Не пихайся, прежде чем

Не узнал зачем «зачем»

И зачем – зачем «зачем».

К Буратино:

Буратино, я передумала и готова

прямо сейчас взять себе твоего малышку.

БУРАТИНО:

Я хотел было отдать его тебе, но теперь

тоже передумал. Ты в стихах да и везде

видишь только «воспитанность» или «не-

воспитанность». Так что лучше уж я вы-

кину своего малышку на помойку.

МАЛЬВИНА:

Ты неисправимый чурбан! (В гневе отъезжает.)

ЧИКИТО:

Буратино о себе слишком высокого

мнения, правда, Пьеро? Он ведёт себя

слишком прилюдно. Такое, говорят,

случается с теми, кто вместо школы

для человеков, выбирает школу Ка-

рабаса. Вот скажи, Пьеро, зачем ты

живёшь?

ПЬЕРО:

Я живу, чтобы сочинять стихи для

Мальвины, которую обожаю.

ЧИКИТО:

А зачем на тебе этот дурацкий костюм,

колпак и столько пудры на лице?

ПЬЕРО:

Затем, что влюблённый должен быть

бледным, печальным и вообще сам не

свой.

БУРАТИНО:

Наконец-то я раскусил тебя, дружище

Пьеро! На самом деле ты живёшь,

чтобы выглядеть бледным и печальным

идиотом. А чтобы у тебя это здорово

получалось, тебе и нужны Мальвина,

стихи, пудра и прочее.

ПЬЕРО:

Хорошо. А тогда зачем живёшь ты?

БУРАТИНО:

Пусть Стихито за меня скажет.

ЧИКИТО:

Пусть каждый за себя говорит!

БУРАТИНО:

Ладно. Я живу, чтобы всех смешить

и передразнивать и вообще чтоб не

скучно было.

ПЬЕРО:

А я помню, кто-то собирался

ходить в школу.

БУРАТИНО:

В школу ходит только тот,

Кто кретин и идиот.

То есть, это папа Карло хотел,

чтобы я ходил в школу… Ну ладно,

мне захотелось сделать ему что-то

приятное.

ПЬЕРО:

Значит, ты живёшь не только от скуки,

но и чтобы делать кому-то приятное?

Ты что, сбился с пути, деревянненький?

БУРАТИНО:

Отстань! Ты говоришь сейчас, как твой

папа Карабас.

ЧИКИТО:

Никто не шагнёт, не взлетит,

Не убавит в весе ни унции,

Если собственный его вид

Дороже ему его функции.

Мимо в третий раз проезжает экипаж Мальвины; (дверца экипажа открыта настежь; Чикито запрыгивает в экипаж, Буратино и Пьеро прыгают на запятки; стук колёс удаляющегося экипажа).

Интерьер экипажа:

огромная зала, обитые кожей стены, множество маленьких окошек с занавесками; из мебели – диваны, кушетки, столы с закусками и напитками; на полу – ковры с подушками; Мальвина полулежит на одном из диванов, листает модный журнал.

МАЛЬВИНА:

Здравствуй, Стихито, тебя ведь так

зовут?

ЧИКИТО: