Шепот тьмы

1

Делейн Майерс-Петров не была хрупкой как стекло, но иногда ей казалось, что это не так. Раннее сентябрьское утро было солнечным и теплым, на широкую зеленую площадь Хау падали тени от тонких саженцев деревьев. Над головой простиралось покрывало нежно-голубого неба, заполненное пушистыми облаками. Делейн совсем не чувствовала, что она на волосок от нервного срыва, но ее родители смотрели так, будто это сейчас произойдет.

Ее родители, которых она несколько раз просила остаться дома. Родители, которые так и не научились слушать, хотя у них со слухом все было в порядке. Родители, которые решительно проигнорировали ее просьбы и пришли на первый день занятий. Выглядели они удушающе не к месту рядом с дорогим зданием, выстроенным из опалено-красного кирпича, обвиваемого плющом. Они стояли с плакатом, на котором написали ее имя.

Лейни, мы тебя любим!

Надпись была сделана жирными черными буквами на бумаге цвета розовой жвачки. Ощущения от этого события, как и от всех событий в ее жизни, были невероятно унизительными. Несколько студентов показывали пальцем на плакат. Ее мама, сидящая под тонкими ветками молодого вяза, как будто совсем не замечала, что происходит вокруг. Располагающийся рядом с ней отец Делейн совсем не вписывался в обстановку: руки в татуировках, волосы убраны назад, в бороде заметны серебристые волосы. Выражение лица такое, будто сейчас его будут фотографировать в полицейском участке за правонарушение. Студенты на тропинке, замечая его хмурый вид, пытались держаться от него как можно дальше, насколько это вообще было возможно. Делейн была готова поспорить: губы отца были так сильно сжаты только потому, что он прилагал все свои силы, чтобы не расплакаться.

Неся на плече свою сумку и проглатывая гордость, она как можно незаметнее помахала на прощание родителям. И пока Делейн шла, она старалась не наступать на тени, отбрасываемые на асфальт, словно маленький ребенок, который перепрыгивает через расщелины на плитках – «На трещину встанешь, маме спину сломаешь». С каждым шагом в ее голове все громче проигрывалась детская считалочка. Родители поддерживали ее так, будто они зрители на стадионе Фенвей. Тени охлаждали и омрачали. Она все меньше чувствовала себя студенткой, которая только поступила в колледж, больше, как ребенок, идущий в детский сад с ланч-боксом в руках.

Это было, как она полагала, прогулкой по краю длинной темной полосы, сложно было винить ее родителей. Хрупкая и часто болеющая, она побывала на волосок от смерти еще до того, как научилась читать. Девочка попала на больничную койку, где мигал свет и шумели приборы, она вынырнула из каталептической темноты, только чтобы узнать, что слух больше не вернется. Делейн осталась наедине с тишиной в своей голове, с шепотом теней у ее ног и отчетливым ощущением, что она разбита внутри.

И с каждым тихим днем с тех пор к ней относились сугубо бережно, как к хрупкой посылке.

Она была честна сама собой, никто никогда не ожидал, что Делейн Маейрс-Петров пойдет в колледж. Доход ее родителей был скромен: таким можно оплачивать свет, а не покрывать оплату за обучение. Свободные духом, они проводили свои вечера, бронируя места на выступлениях устной поэзии в местных инди-площадках, а дни – отвозя Делейн к Волденскому пруду, чтобы она попрыгала по камням у воды. Они не вдумывались в смысл таких вещей, как капитализм, складывание постиранного, чистого, выглаженного белья и научные учреждения.

Маленькая, хрупкая Делейн как яблоко не просто далеко упала от яблони семейного дерева. Ее яблочко было подобрано пасущимся оленем и перенесено через поля и луга, оставлено далеко-далеко. Пока ее родители отрицали саму концепцию высшего образования – «Это просто дорогой кусок бумаги, Лейни. Он тебя не определяет», – большего она не хотела. Она хотела планов, свободы и обещанных возможностей, которые можно было получить от высшего образования.

Хотела получить шанс, чтобы доказать, что она не сделана из стекла, она гораздо крепче этой материи.

Она хотела, чтобы ее что-то определяло. Не невозможность слышать и тишина в ее голове, не страх темноты – она желала, чтобы ее определяли ее достижения. Не то, что она неспособна сделать, а то, чего она добилась.

Поэтому в ту минуту, как ей стукнуло восемнадцать лет, она зашла в интернет и подала заявку на стипендию. Вступительные экзамены были сложными и заняли целую неделю. Они оценивали психическое и физическое состояние, индивидуальные способности, а также нужно было заполнить много разных зловещих форм. Как только были обработаны результаты, они помогли определить ее место и на каком факультете ей бы было лучше всего учиться.

А нужная финансовая поддержка пришла с одним нюансом. Ее обучение будет полностью спонсировано при условии, что она согласится учиться на факультете, на который ее распределят.

Родители Делейн явно сомневались в принятии ее решения, но у них было отвращение к дисциплинарным разговорам, а это означало, что они никогда бы не стали вмешиваться и навязывать свое мнение. «Лейни, – говорили они, – если диплом – это все, что ты хочешь, существует множество онлайн-программ с доступной нам оплатой. Кроме того, они будут удовлетворять все твои потребности. Там нет никакой планки. Тебе ничего и никому не нужно доказывать».

Но Делейн хотела доказывать.

Не только другим людям, но и себе. Всю ее жизнь к ней относились бережно, отгораживали и отдаляли от внешнего мира как предмет, который поставили на самую высокую полку, но Делейн не хотелось быть им и собирать пыль. Стекло, как она знала, было ужасно легко сломать, но давление, которое оно могло выдержать, было огромным. Она хотела узнать, каков лимит ее возможностей, даже если для этого нужно было получить пару швов. Делейн хотела получить шанс начать все сначала и самой определять, какая она, быть кем-то другим.

Кем-то, кто бы смог покорить мир в одиночку.

Кем-то, кому было бы не восемнадцать, кем-то, кто бы не боялся темноты.

В первый день экзаменов она и еще три сотни полных надежды абитуриентов провели утро запертыми в эхо-камере публичной школьной гимназии. Она ощутила, как она часто это чувствовала в больших пустых пространствах, как по спине вниз побежали мурашки, а в глазах начало темнеть.

Ее плохой привычкой была персонализация темноты. Она представляла ее беспокойной, такой, какой была Делейн, когда ей было немного одиноко и не хватало друзей. Она боялась того, как темнота притягивала ее взгляд, как она накрывала ее, словно прилив. Пока наблюдатель объяснял правила, которые она не могла слушать, девушка царапала себя остро наточенным карандашом и прикладывала максимум усилий, чтобы не таращиться на темные уголки комнаты, в которой она сидела.

На второй день тестирований поступающих по одному вызывал маленький мужчина в крохотную комнатку, где их усаживали на стул из полипропилена со сломанными ножками. Там темнота веяла холодом и была ужасно близко. Ее ноги утонули в ней, как в неглубоком маленьком бассейне. Темнота обвила ее, как счастливая кошечка.

«Привет, – в ее воображении поздоровалась с ней темнота. – Привет, привет».

Интервьюер напротив нее пристально рассматривал Делейн и задавал ей кучу никак не связанных вопросов. Делейн расположилась на краю стула и прилагала все усилия, чтобы читать по губам, которые располагались под бахромой усов. Она ударила себя за мысли о мурчащих тенях.

На третий день Делейн решила сменить свой тупой карандаш на острозаточенный, когда наблюдательница назвала ее имя: «Делейн Майерс-Петров? – Несколько любопытных студентов подняли свои головы. – Выйдите со мной в коридор». С горящими ушами, она проследовала за тощей женщиной из спортивного зала в ментолово-зеленый коридор, где колоннами стояли шкафчики для вещей. Хлопок пожарных дверей заставил ее заскрипеть зубами.

«Собирайте свои вещи, мисс Майерс-Петров, – сказала наблюдательница. – Здесь вам больше делать нечего».

Исключение было, как удар исподтишка. Делейн очень хотелось дать сдачи. Она была готова сопротивляться. Но ее воспитывали не для того, чтобы идти до конца, она последовала указу наблюдательницы и вернулась в аудиторию, где забрала свои вещи. В тот день она лежала в кровати и прокручивала в голове все свои действия, пытаясь понять, где же она совершила ошибку. Когда сгустились сумерки, она почувствовала, как темнота в ее комнате укоризненно цокнула ей, а глубоко в груди начал надуваться шарик из стыда.

Может быть, она неправильно ответила на вопрос.

Может быть, им не нужна абитуриентка, которая не может слышать.

А может, они подумали, что она слишком странная, девушка, которая сторонилась темноты.

А затем. Затем. В одно ничем не примечательное утро вторника Делейн нашла письмо в почтовом ящике. Это был конец апреля, влажные дни тянулись бесконечно. Она забилась в уголок рядом с почтовым ящиком, с онемевшими от переживаний пальцами, и оторвала треугольный клапан конверта с надписью «Комитет грантов и стипендий», с печатью и подписью.

Мисс Делейн Майерс-Петров,

Поздравляем вас с великолепными результатами проделанной работы. Вы являетесь обладателем нашей стипендии для нуждающихся студентов. Благодаря вашим уникальным способностям комиссия решила, что ваши таланты лучше всего пригодятся на кафедре неоантропологии. В связи с этим вы приняты в университет Хау школы Годбоула на факультет неоантропологических наук. Стипендия будет направлена напрямую в университет, она может быть использована только для оплаты учебы, налогов и покупки учебников.

Ожидаем вас увидеть утром первого сентября в здании Годбоула, аудитория Б. Более подробную информацию о вашем зачислении можно прочитать на студенческом портале. Пожалуйста, при входе на сайт прикрепите документы, удостоверяющие личность. Если у вас остались какие-либо вопросы, пожалуйста, свяжитесь с отделом кадров, номер указан ниже.

В конце письма была подпись члена совета директоров. Долгое время после прочтения письма она стояла под дождем. Делейн слышала о Годбоуле, все о нем слышали. Это была невероятно престижная, но довольно-таки противоречивая программа для тех, кто увлекался оккультизмом.

Это все обман и дымовая завеса, – гласил комментарий под слитым видео, где студент Годбоула скользил между мирами. – Любой человек, имеющий ноутбук, может понять, что это монтаж. Эти студенты участвуют в мошенничестве.

Видео выглядело, как сцена из сериала «Сумеречная зона». На другом видео студент стоял прямо и уставился куда-то за камеру, ожидая подачу сигнала. Затем он кивнул и сделал шаг вперед. В этот момент его проглотило небо. Воздух раздвинулся перед ним, словно вода. Студент больше не появлялся.

«Уникальные способности» – так было написано в ее письме.

Люди использовали много прилагательных, чтобы описать Делейн все ее восемнадцать молчаливых лет. Бедненькая Делейн, которая стала больной в слишком раннем возрасте. Трусливая Делейн, все еще спит с включенным светом. Хрупкая Делейн, которой постоянно нужна нянька.

Но способная Делейн – это было что-то новое. Ей подходило это, как будто бы новенький свитер, который как раз ей по размеру.

И вот в один восхитительный день в сентябре она собрала свои вещи и ушла. Она ушла покорять мир и, может быть, кого-то еще. Доказывать, что она может все.

Делейн глубоко вдохнула и сделала шаг вперед, тень последовала за ней.

Университет выглядел как все, что она хотела. Сентябрь был создан для реализации, как кирпичи и книги, как новые начинания. Запах в сентябре был прекрасным: свежескошенная трава и петрикор, кофейная гуща и ваниль, а также едва заметный осенний аромат кислых яблок.

На дальнем краю площади возвышалось здание Годбоула. Внушительный стеклянный монолит, сверкающий на свету, как бриллиант, – структурное несоответствие среди аккуратных рядов кирпича, увитого плющом.

Даже здесь ирония не покинула ее. Стеклянная девочка, предназначенная для стеклянного дворца.

Прохлада ранней осени исчезла, как только Делейн переступила порог. Фойе было оформлено в минималистичном стиле и предназначено для эстетики. В центре комнаты на гладком мраморном стенде возвышалась бесцветная цветочная композиция из каплевидных гиацинтов.

За окном начало опускаться солнце. Каждый стук ее ботинок по линолеуму раскалывал пространство поразительным шумом, словно раскат грома, и она, как всегда, не знала, усиливается ли звук только ее кохлеарным имплантом, или же все вокруг слышат это.

К счастью, поблизости, похоже, никого не было, только Делейн Майерс-Петров и бесконечная ослепительная белизна. Она не была уверена, нравится ли ей это. Остальная часть кампуса выглядела как старые деньги и книги, кирпич, плющ и ностальгия. Но Годбоул выглядел как будущее. Он выглядел как январь: мрачный и суровый.

Делейн завернула за угол, провожая взглядом свое отражение в стекле: высокие косички бледно-персикового цвета, черная блузка, обрамленная белым воротничком baby-doll, все в стиле панк и пастель. «Громкий», – как-то назвала ее наряд женщина, чье имя начинается на «Т». Громкий, чтобы компенсировать непреодолимую тишину. Если она была одна, это означает, что она опоздала, а опаздывать она не любила.

Впереди находилась пара лифтов, двери одного из них плавно закрылись. Делейн все хуже видела фигуру внутри – серый свитер и бордовый галстук, аккуратный блеск каштановых кудрей. Одинокий выразительный взгляд встретился с ее глазами через тонкую щель.

– Эй – крикнула она, ускорив шаг. – Можете придержать…

Двери с грохотом закрылись как раз в тот момент, когда она остановилась, еще немного – и они зажали бы ей нос.

– Придурок, – сказала она металлическим дверям и нажала на кнопку большим пальцем. Один, два, три раза для большей надежности. Делейн отступила назад, чтобы подождать, пока другой лифт спустится с пятого этажа, ощущая, как мимо нее стремительно пролетают секунды.

К ее полному ужасу открылся первый лифт. Внутри стоял незнакомец. Он прислонился к стене, опершись руками о поручень, круглый циферблат его часов мерцал на свету. Под глазами цвета кофе виднелись темные круги, ровный нос, лицо обрамляли бледные выдающиеся скулы. Его рот был похож на кинжал, он не улыбался. Тени прижимались к нему так, что казалось, будто они голодны – у них были зубы, а он был чем-то вкусным. Как будто все в нем притягивало тьму. Брови незнакомца сошлись при виде нее. Он выглядел, как ей показалось, удивленным.

– Лейн, – сказал он.

2

В день, когда Колтон Прайс воскрес из мертвых, он открыл глаза и увидел, что на него смотрит маленькая девочка. На дворе стояла вторая половина марта, белое небо было окаймлено деревьями. Девочка склонилась над ним, солнечный свет стекал по ее косам. В ее руке в варежке был зажат плоский камень, приготовленный для катания.

Он задыхался от холодного, грязного воздуха. Грязь, засасывая, тянула его за одежду. Вода из пруда липла к его коже. «Тише, – говорил он. – Тише. Тише. Тише.» Он не понимал: когда он умер, пруд был замерзшим. Зимняя толща, но не настолько плотная, чтобы выдержать вес двух мальчиков на коньках.

Пока он лежал на берегу, чувства медленно возвращались в его тело. Болела челюсть. Это была тупая, бьющаяся в сердце боль, которая усиливалась, когда дул ветер. Он был мертв. Он был мертв. В девять лет он мало что знал о смерти, но он узнал ее, когда она пришла за ним. Его сердце замедлялось, пока окончательно не остановилось. Он заметил, как потемнело в глазах.

Но сердце билось, стучало под его костями. И была маленькая девочка, излучающая радугу. Радужные чулки. Радужные варежки. Радужные бантики. Он был жив, жив, жив, а девочка смотрела на него глазами совы, пристально и подозрительно.

– Ты мальчик, – прошептала она. – Или ты тень?

Его грудь вздымалась в ответ. Вода в его легких была на вкус как грязь. Он перекатился на бок, откашливаясь и отхаркиваясь. Вода брызнула на лицо. Грязь хлюпала. Подняв голову, он увидел, что маленькая девочка присела на корточки и вода из пруда стучит по ее розовым резиновым сапожкам. Прядка одной косы щекотала ему челюсть.

– Вода слишком холодная для купания, – сказала она, как будто он по собственной воле плюхался в грязь. – Тебе нужно встать.

В лесу что-то треснуло. Хлопнула дверца машины. Испуганная сорока взлетела. Она пронеслась по воздуху с грохочущим криком. Женский голос пронесся сквозь заросли деревьев бальзама.

– Лейн? Лейни, не уходи.

Потом мужской:

– Она пошла вперед к воде. Не думаю, что она тебя слышит.

Девочка протянула руку и дотронулась варежкой до подбородка Колтона. Шерсть стала красной. Она протянула ее между ними для осмотра.

– У тебя кровь.

Колтон отчетливо осознавал неправильность своего положения. Небо было таким же. Деревья были те же. Пруд был тот же. Но воздух – воздух был теплее на несколько градусов. Он с ужасом подумал, что это не тот день, когда он провалился под лед.

– Лейн!

Девочка повернула голову.

– Мама, – позвала она. – Мама, я нашла мальчика в воде!

Осознание того, что Лиам пропал, защемило что-то глубоко в груди Колтона. Он перевернулся на живот и по-армейски пополз по грязи. Несколько секунд назад его брат был там. Вышел на лед вслед за ним. Он был уверен в этом.

«Лиам, – пульсировали его мысли, пока он копался в иле и отходах. – Лиам, Лиам, Лиам!»

– Подожди! – девочка бросилась за ним. – Что ты делаешь? Ты утонешь.

Она схватила его за руку, увлекая назад. Он рванулся к ней, задыхаясь и боясь. Он хотел отпихнуть ее от себя, но его рука сомкнулась на фиолетовом манжете рукава ее куртки. Привязь. Опора для рук. Он не мог заставить себя отпустить ее. Он чувствовал, как что-то тянет его, словно нить, намотанная на ребра.

Он не хотел, чтобы это снова завладело им. Вода темная и холодная.

Странное пульсирование в коже.

Непонятное ощущение, будто из его груди вынули какую-то частичку его самого.

Маленькая девочка смотрела на него, нахмурившись. Ее легинсы были в красную, оранжевую, желтую и зеленую полоску. Тонуть было холодно и мрачно, но каждая ее частичка была яркой, светлой, живой. Ее маленькая варежка обхватила его запястье. Шов был неровным, сделанным вручную.

– Не отпускай, – умолял он. – Не отпускай меня.

– Хорошо, – сказала она бесстрашно.

Он хотел заговорить снова, но когда он открыл рот, в его легких была грязь. В его пустой груди гудело, по костям пробегала тугая пульсация. Руки болели, как будто он тащился какое-то непостижимое расстояние. Где-то неподалеку он услышал звук бегущих ног. Он зарычал, задыхаясь, захлебываясь и очень, очень боясь, и все вокруг затихло, как в гробу.

Она стояла перед ним.

Лейн. Его Лейн. Был понедельник, и вот она. Было 10:40 утра, а она была там. Это было невозможно.

Но она была там.

Она была в четырех футах от него, и во второй раз за этот день двери лифта вот-вот захлопнутся перед ее носом. Он наклонился и нажал на кнопку, остановив их движение. Она наблюдала за ним с удивительной зоркостью. Она не двигалась. Ее щеки порозовели, взгляд широко раскрытых глаз был обрамлен темными ресницами. Лейн.

Как будто он знал ее. Как будто годы не сделали их чужими. Он был идиотом. Это не должно было стать сюрпризом. Он знал, что она будет здесь сегодня. Лейн. Его Лейн. В его школе. В его личном пространстве. На его непосредственной орбите. Он был проинформирован о ее скором прибытии заблаговременно. Предупредили, на самом деле.

«Это случилось. Девочка Майерс-Петров была принята на программу. Она начнет в сентябре. Ты будешь держаться от нее подальше, Прайс, ты понял?»

Он снова нажал на кнопку. Двери загремели на своем пути, как пони у ворот. Поскольку ему нужно было что-то сказать, он спросил:

– Вы планируете сегодня войти в лифт?

Он хотел, чтобы это прозвучало радушно. Вместо этого напряжение от удивления лишило его такта. Его фраза прозвучала, как удар клинком. Она моргнула и протиснулась мимо него, вздернув кончик носа. С большей силой, чем, по мнению Колтона, того заслуживала ситуация, она уперлась в соседнюю стену.

«Это к лучшему», – подумал он с досадой.

Она выросла за эти годы. Ничего удивительного, но, ее вид шокировал его. Именно это и происходило с людьми. Земля менялась, годы сменялись, и она тоже. Ее вид сейчас противоречил его воспоминаниям. Так долго она существовала только в его голове. Застыла такой, какой он ее запомнил.

Теперь в ней не было ничего детского. Все на ней было смелым и темным. Юбка была из серого плиссированного материала, белый воротничок рубашки с зубчиками был застегнут в области горла. Все остальное было черным, вплоть до темного матового цвета губ. Волосы она заплела в две высокие косички. Как будто собиралась на конвенцию комиксов, а не в класс. Как будто это был косплей Лиги плюща, а она была Уэнздей Аддамс. Бело-русые переливы на концах становились бледно-фиолетовыми.

Этот цвет напомнил ему о пальто, которое она носила.

То самое, которое он сжимал в кулаке, когда глотал воду.

– Еще одно фантастическое оскорбление – «жаба с большой спиной», – сказал он, потому что она поймала его взгляд. Лифт пришел в движение. – Вместо «придурок», я имею в виду. У него есть много плюсов. Оно шекспировское. Уникальное. Стильное, но все же грубое.

Он не должен был с ней разговаривать.

Он знал это, но все равно не мог удержаться от того, чтобы слова не вырвались из него.

– Лично мне больше нравится «кусок дикого уродства».

Она смерила его испепеляющим взглядом.

– Думаю, я буду придерживаться слова «придурок».

Мгновенно что-то в его груди опустилось. Лифт был тесным и зеркальным со всех сторон, а Лейн смотрела прямо перед собой, делая вид, что не обращает на него никакого внимания. Это была уловка. С того места, где он стоял, ему было хорошо видно, как она изучает его отражение. Лифт поднимался между этажами, скрипя и звеня роликами. Колтон посмотрел на часы. Время было 10:42. Утренний семинар должен был начаться в 10:45, а это означало, что он опоздает. Он ненавидел опаздывать. Выдохнув, Колтон откинул голову назад к стеклу. По мере того как он делал это, юноша обнаружил, что Лейн молча разглядывает его. Ее лицо окрасилось в цвет слоновой кости. Взгляд упал на сапоги.

Лифт резко остановился, и Колтон боролся с растущим желанием ослабить галстук.

Перед ними с грохотом распахнулись двери, показав знакомое лицо. В горле Колтона застыл комок, когда Эрик Хейс шагнул в лифт, втискиваясь из-за своего внушительного роста в и без того небольшое пространство. Взгляд, которым он окинул Колтона, заставил его почувствовать себя так, словно его поймали с руками в штанах. В груди поднялась волна возмущения.

– Прайс, – сказал Хейс, наклоняясь для приветствия, которое было наполовину рукопожатием, наполовину объятием. Он был широкоплеч, чернокож и строен, как атлет, а его обезоруживающая кривая ухмылка предназначалась исключительно для Лейн. – Мне нравится твой галстук. Такое облегчение – знать, что лето вдали от дома не сделало тебя менее придурковатым. Кто твоя подруга?

– Не знаю, – солгал Колтон, потому что он не должен был ее знать, и они оба это понимали.

– Я Лейн, – сказала она. Девушка говорила с Хейзом, но смотрела на Колтона. Казалось, что она осмеливается сказать ему это снова.

– Люблю фиолетовый, – Хейс усмехнулся.

– Это очень смело. Не обращай на него внимания, – сказал Колтон, но она не обратила на это внимания.

Она улыбнулась Хейсу небольшой нерешительной улыбкой, от которой у Колтона защемило в груди. Он все еще не мог поверить, что она здесь. Маленькая радужная Лейн, которая держала его за руку. Почувствовав, что он смотрит на нее, она снова перевела взгляд на Колтона. На этот раз он не стал отводить взгляд.