Александр Тиняков. Автоматически реабилитированный

Писатель больше всего боится забвения. Казалось бы, публикация произведений избавляет от него, но это не так. Тысячи лет назад выбитые на камнях надписи скалывали, слова с пергамента соскабливали и смывали, писали новое, свое. Позже книги сжигали, и не только потому, что они вредны – попросту печки топили, и в огонь летели последние экземпляры; а с увеличением тиражей и сжигать оказалось не надо – большинство книг, бумажных или цифровых, не замечают. Совершенно. Почти всё написанное, изданное, опубликованное тут же погружается в реку забвения. Вместе с именем автора.

Вынырнуть из этой страшной реки едва ли кому удается. По сути, мы читаем, скажем, из русской литературы пусть золотые, драгоценные, но крупицы. Протопопа Аввакума из XVII века, двух-трех авторов века XVIII-го, десятка два XIX-го, десятка три-четыре XX-го. Еще кое-кого знаем лишь по фамилии, а другие творившие, для нас – пустой звук.

Может быть, это справедливо, вернее – закономерно. Даже самой богатой в смысле духовной культуры нации невозможно иметь слишком широкий первый ряд. Иначе он потеряет ценность. Соответственно, небесконечен и ряд второй. Остальное – сотни тысяч писателей и миллионы их произведений – исчезает бесследно или оседает в подвалах архивов в ожидании энтузиаста-исследователя, который может вывести автора и его наследие на свет божий.

Серебряный век породил множество талантливых поэтов. Живут в русской литературе несколько имен. Еще несколько появляются в антологиях, кто-то упоминается в статьях и монографиях через запятую… Время от времени литературоведы пытаются вернуть читателю очередного забытого сочинителя, издатели выпускают сборники стихов, но почти всегда это заканчивается неудачей: сочинитель вновь уходит в небытие.

Воскреснуть в литературе – такое же чудо, что и в реальной жизни.

Чудо произошло с тем, кто, казалось, был забыт прочно и навсегда; кто писал о себе в тридцать восемь лет от роду и за девять лет до смерти: «…к сожалению моему, судьба неудачника отяготела надо мною и, вероятно, я не только не добьюсь известности и успеха, но погибну безвременно от голода и нищеты. ‹…› неудачником рожденный и в гроб должен сойти неудачником, не поведав о себе ничего и никакого следа в жизни не оставив».

Человек, как говорится, предполагает, а Бог (или некие другие силы) располагает. И теперь этот человек на слуху. Более того, на него возникла чуть ли не мода. О нем пишут литературоведы и историки литературы, его лирические стихотворения, красиво оформив виньетками, выставляют на своих страницах в интернете девушки с нежной душой, а стихотворения иного рода – декаденты, панки, некрофилы, изотерики наших дней.

Евгений Евтушенко не только включил его произведения в «Строфы века», но и посвятил ему свое, где есть такие строки: «…недопроклятый русский поэт,/кому даже в земле ни объятия,/ни проклятия,/столь долгожданного, нет».

Зовут этого «недопроклятого» Александр Иванович Тиняков.

Интерес к нему возник в начале 1990-х, и не потому, видимо, что тогда было многое рассекречено, стало доступным исследователям (получая не так давно в архивах и библиотеках его прижизненно изданные книги, рукописи, письма, материалы о нем, я видел, что большая часть их была затребована и в 1960 – 1980-е годы); нет, скорее всего, противоречивая фигура Тинякова, его необычная судьба оказались созвучны происходящему в ельцинский «переходный период», да и тому, что продолжает происходить сегодня.

«…О жизни Тинякова можно было бы написать увлекательный роман, особенно если бы о ней было известно лучше, чем нам сейчас», – предположил составитель и автор предисловия к первому после семидесятипятилетнего перерыва сборнику его стихотворений Николай Богомолов.

Замечу, для написания биографического романа не нужно особенно много материалов о жизни героя, но в общем полностью согласен – жизнь Александра Ивановича (это не фамильярность – его именем-отчеством назвал один из очерков, а вернее, по сути, рассказ, Георгий Иванов) тянет на роман. Психологический, приключенческий, исторический, морализаторский… Но я ограничусь очерком жизни и творчества.

Орловская земля щедра на литераторов. Тургенев, Тютчев, Лесков, Фет, Апухтин, Якушкин, Писарев, Бунин, Зайцев, Пришвин, Андреев, Вольнов, Потемкин, Блынский, Шорохов… Всё это красавцы, большинство – настоящие русские богатыри. Изумительные лирики и пейзажисты (включая и Дмитрия Писарева). Но почти всех объединяют и странные, с изломами, роковыми поступками судьбы, которые нельзя объяснить только изломами русской истории. Дело здесь скорее в особенностях натуры.

Лириком и пейзажистом по природе своей был и Тиняков. Правда, с первых же шагов на писательском поприще он обратился к вроде бы совершенно чуждому тому миру, в каком родился и рос, своей собственной природе декадентству. Смешно ведь – декадент из мужиков, Шарль Бодлер Мценского уезда. Но попытаемся понять, откуда это взялось и посмотреть, к чему привело…

Родился Александр Тиняков 13 (25 по новому стилю) ноября 1886 года в селе Богородицком Мценского уезда Орловской губернии. Ныне это – Свердловский район Орловской области. В районе два Богородицких; нужное нам – теперь в нем двадцать с небольшим жителей – стоит на реке Оптухе, впадающей в Оку. Природа классически русская: равнины, рощицы, овраги. Над этим всем – широкое поле неба.

Правда, в уголовном деле Тинякова, хранящемся в архиве Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области местом его рождения указано село Становой Колодезь. Впрочем, это рядом, каких-то несколько километров.

В своей повести в документах «”Исповедь антисемита”, или К истории одной статьи» («Литературное обозрение, 1992, № 1; сокращенный вариант – «Ной», 1994, № 8), давшей старт десяткам и десяткам статей о Тинякове, Вардван Варжапетян пишет: «Крестьянский сын, он и гордился и стыдился за мужицкое свое происхождение; выдавал себя то за нищего, то за наследника богатого орловского помещика, радовался, читая на конвертах “Его высокородию А.И. Тинякову”».

В утверждениях Тинякова, что он то из крестьян (подчеркну – государственных, а не крепостных), то нищий, то наследник богатого помещика нет противоречия. Его род по отцу действительно был крестьянский. Но еще в 1860-х прадед купил первое имение (300 десятин земли), затем второе (600 десятин), третье, четвертое… Это были богатые помещики, но не дворянские, не купеческие, а именно крестьянские. (Кстати сказать, почти не освещенное литературой сословие.) Порядки в таких имениях царили отнюдь не аристократические.

Отец время от времени лишал непутевого, оторвавшегося от их среды сына наследства, не высылал денег, и тот превращался в нищего, выпрашивающего у знакомых дворян-литераторов поношенные костюмы. Потом отец прощал, и Тиняков превращался в наследника… (В скобках замечу – в полном собрании сочинений Льва Толстого, том 74, «Письма 1903 года», Александр обозначен как «шестнадцатилетний сын купца, церковного старосты».)

Дальше я буду периодически цитировать «Отрывки из моей биографии» (так, с высокомерной скромностью, назвал семь листочков из школьной тетради в клеточку, ныне хранящихся в Пушкинском Доме, сам Тиняков), написанные в апреле 1925 года по просьбе библиографа Петра Васильевича Быкова. Этот документ до сих пор является, в общем-то, единственным источником сведений о детстве и отрочестве нашего героя.

Хотя род Тиняковых на Орловщине известный (советую обратиться, например, к работам орловского краеведа Василия Агошкова). Дед поэта Максим Александрович был фигурой поистине знаменитой – богач, жертвователь на строительство храмов, настоящий образец патриархального семейства. Жители Станового Колодезя отлили его бюст, который пропал после революции.

Но в семействе этом кипели нешуточные страсти. Вот что вспоминал Александр Иванович в своих «Отрывках…»:

«Всех своих многочисленных сыновей и замужних дочерей, а также и внуков, он держал в полном у себя подчинении. Помню, как в 1897 г. по его настоянию его старшая внучка, моя кузина, вышла замуж за нелюбимого человека. Таких слез, какие проливала она, – да и почти все ее близкие, – перед этой свадьбой, я не видал и на похоронах. Эта самая кузина была моей первой страстной любовью: у меня до сих пор цела ее карточка с надписью от 1893 г. (мне шел тогда 7-й год).

На мою жизнь дед пытался повлиять только однажды – в 1897 г., когда отец решил отдать меня в гимназию. Дед решительно воспротивился. Но и отец, во всем ему подчинявшийся, на этот раз настоял на своем.

Теперь я думаю, что дедушка был по существу прав. О моих психических особенностях, в частности о моих литературных способностях он, конечно, тогда знать не мог, а среднего ребенка из такой патриархальной крестьянско-кулацкой среды отдавать в гимназию безусловно не следовало, так как для того, чтобы вести хозяйство и торговлю и выжимать из крестьян пот, вовсе не нужно знать ни Цезаря, ни Овидия, ни геометрию, ни русскую литературу. Дедушка был мудро последователен, а отец проявил здесь очень нездоровый уклон, разросшийся впоследствии до того, что он даже и дочерей не только отдал в гимназию, но и отпустил их потом на высшие женские курсы, правда, – не без борьбы. Это я считаю явным признаком разложения праведной патриархальной жизни.

Предки моей матери происходили из мещан г. Орла. Дед с материнской стороны – Лука Федорович Позднеев (+1895 г.) также был человеком выдающимся. Не получив никакого образования, он играл видную общественную роль в городе, в 1881 г. был в числе депутатов, поздравлявших императора Александра III с восшествием на престол, принимал у себя на дому архиереев и губернаторов. С семейными он также обращался деспотически. Его старший сын отравился, потому что дед мой не позволил ему жениться на любимой девушке. Хотя этого моего деда я не люблю, но в данном случае считаю его правым, а к памяти моего дяди-самоубийцы отношусь с величайшим отвращением, хотя я и никогда не видал его, т. к. в год его самоубийства мне не было еще года от роду.

Отец мой – Иван Максимович (+1921 г.) унаследовал от деда его коммерческие способности и до значительной степени его властный, крутой характер. Но дедовской силы в нем все же не было. Надо, впрочем, сознаться, что и внутренние жизненные условия, выпавшие на его долю, оказались значительно тяжелее, чем те, среди которых жил дед.

Дед был женат на крестьянке из родного села; она нарожала ему здоровых, грубоватых ребят и до глубокой старости (+1906 г.) хлопотала по хозяйству, следила за каждой тряпкой и щепкой, за каждым куриным яйцом и грошом.

Отец же мой женился на горожанке, взятой из семьи состоятельной и на вид почтенной, но уже тронутой вырождением. ‹…› Мать моя – Мария Лукинична (+1919 г.) также не была психически здоровой женщиной. Ей бы надо было уйти в монастырь, сидеть за пяльцами, вышивать алые розы на белом шелку, мечтать и молиться. Там бы она была обезврежена. Но ее выдали замуж за грубого, земного, напористого человека, соединили огонь и лед, и – в результате – еще одна патриархальная русская семья оказалась подточенной изнутри.

Я до сих пор ненавижу мою мать, хотя я знаю, что никто в жизни не любил меня так глубоко, так мучительно и беззаветно, как любила меня она. Но я знаю также, что если бы мой отец женился на здоровой деревенской девке, я не был бы литератором-неудачником, издыхающим от голода и еще больше от всевозможных унижений, а заведовал бы теперь где-нибудь Откомхозом, и была бы у меня смачная, мясистая баба, крепыши-ребята, а в кармане хрустели б червонцы и позвякивали полтинники…

Было бы долго рассказывать здесь о моих семейных отношениях, о моей борьбе с отцом, закончившейся только с его смертью, о моих детских и юношеских впечатлениях. Это – тема для целого романа, и, если б я выбился когда-нибудь из невероятной нищеты, я написал бы его».

Вот из такой среды вышел один из самых колоритных персонажей Серебряного века.

«Писать прозой» Тиняков начал еще до поступления в гимназию; первые стихи сочинил в пятнадцать лет. В конце 1902 года бросил Орловскую гимназию, одним из преподавателей в которой был уже тогда известный литератор Фёдор Крюков, и впервые серьезно рассорился с родителями.

Что он – шестнадцатилетний – делал несколько месяцев, где жил – практически неизвестно. От того периода осталось очень мало документов. Например, коротенькое письмо Зинаиды Гиппиус от 2 мая 1903 года, извещающее, что стихи Тинякова не могут быть напечатаны в журнале «Новый путь».

Еще один документ – письмо Тинякова Льву Толстому от 17 сентября 1903-го, отправленное из Орловской губернии: «Я был у Вас в Ясной Поляне в январе, когда Вы были больны. В ответ на мое письмо Вы ответили мне коротенькой запиской, в которой, между прочим, не советовали разрывать с родителями. Вы дали этот совет, не зная меня и моих обстоятельств, но тем не менее мне тогда же пришлось последовать ему. Я возвратился в семью и даже в гимназию».

Письмо Толстого, на которое ссылается Тиняков, неизвестно. В своем рассказе «Дедушка» (журнал «Урал», 2017, № 1), я попытался представить последние часы жизни Александра Ивановича, его воспоминания о детстве, юности, мысленное раскаяние перед дедом Максимом Александровичем (умершим как раз в переломном для нашего героя 1902-м) и сочинил то пропавшее письмо Толстого:

«Возвращайтесь домой, помиритесь с родителями, дедушкой. И, пожалуйста, не становитесь современным поэтом. Современные поэты – люди ненормальные. Вы крестьянин, а крестьян в свете не любят. И в литературном кругу тоже. Будете на побегушках у дворянских фуражек, смеяться над вами будут – и погубят».

Забавно, что теперь это сочиненное письмо можно найти в интернете в некоторых очерках о Тинякове, представленное как подлинный документ…

Дошедшее до нас послание Толстому Александр отправил через несколько дней после своего литературного дебюта: 14 сентября в «Орловском вестнике» было напечатано стихотворение в прозе «Последняя песня» за подписью «Одинокий».

Этот псевдоним, по общему мнению литературоведов, был позаимствован у шведского писателя Стриндберга – как раз в 1903-м вышел роман с таким названием. Впрочем, быть может, на него Тинякова натолкнуло название деревни Одинок, находящейся от его родного Богородицкого в трех десятках верст.

Первые публикации Тинякова-Одинокого были в надсоновско-декадентском ключе.

Но писал он и другое:

В декабре 1903 года Тиняков побывал в Москве, где завел первые литературные связи – с Серафимовичем, Леонидом Андреевым, Брюсовым. «Знакомство с первыми двумя мне не дало почти ничего, но зато Брюсов на долгое время стал моим литературным учителем и предметом моего поклонения».

В 1904 году состоялась публикация в московском альманахе «Гриф», затем стихотворения печатались в «Весах», «Золотом Руне», «Перевале», «Голосе жизни», «Аполлоне». В конце 1904 года Тиняков посылает своему знаменитому земляку Ивану Бунину подборку для журнала «Правда» и вскоре получает сердитый, но честный ответ:

«…А кое-что мне прямо не нравится – как напр<имер> стих<отворение> „Мертв<енно>-бледн<ые> крылья“… с его „скорпионовекими“ выкрутасами в роде какой-то „свечи“ в какой-то совершенно для меня непонятной „Заброшенной“ дали, написанной почему-то с больш<ой> буквы, и мелких декадентских новшеств, состоящих в употреблении во множеств<енном> числе таких слов, как „шум“, „дым“, и т. д.».

Впрочем некоторое время Бунин не терял надежды сделать из Тинякова реалиста.

Автором «Скорпиона», возглавляемого главным символистом России Валерием Брюсовым, Александр Иванович, кстати, как раз не стал (в отличие от Бунина)… Вообще отношение Брюсова к нему странное: на протяжении лет он давал молодому последователю надежду на издание книги, обещал протекции и печатные отзывы о его стихах, но ничего этого не сделал. Может быть, причина была в том, что Тиняков публиковался на страницах главного конкурента «Скорпиона» в Москве – альманаха «Гриф»? Не исключено, что Александр Иванович, столь приятный честолюбию Брюсова как последователь его символистских теорий и практик, был все-таки поэтом (по крайней мере в то время) более чем посредственным, и мэтр не хотел «мараться» похвалами. Есть мнение, что корень публичного молчания Брюсова о Тинякове – любовный треугольник: Брюсов-Нина Петровская-поэт Одинокий.

Вскоре после выхода первой тиняковской книги «Navis Nigra» в 1912 году, на которую Брюсов, вопреки обещанию, не отреагировал ни рецензией, ни хотя бы несколькими словами в печати, их отношения практически сошли на нет… В 1915-м в письме Владиславу Ходасевичу наш герой напрямую называет своего учителя «бездарным».

Тиняков в 1904 – 1916 годах – достаточно заурядный стихотворец, плодовитый литературный журналист и рецензент (особенно после переезда в Петербург в 1912-м), эксцентрическая личность. Периоды поистине каторжного писательского труда сменяются шумными запоями, от которых его лечат в психиатрических клиниках; заискивание перед более успешными собратьями по перу перерастает в озлобление. Тиняков то революционер-эсер, то монархист. Хотя черту он не переходит. С ним ведут переписку очень многие литераторы, в числе которых Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Николай Гумилев, Алексей Ремизов Игорь Северянин. Он «на дружеской ноге» с Александром Блоком.

Но отношение к Тинякову несерьезное. Он сам давал к этому повод: не смотря на поражавшую современников начитанность и память, постоянно просил совета, кому-нибудь подражал. И в жизни, и в стихах.

«…сквозь романтическую наружность сквозило что-то плебейское», – через три десятилетия напишет о Тинякове 1900-х в то время его приятель, а позже враг Владислав Ходасевич.

Сборник «Navis Nigra. Книга стихов. 1905 – 1912 годы.» он готовил тщательно и долго. На обложке поместил и свой псевдоним, и настоящие имя и фамилию. «Чтоб не спутали с другим Александром Тиняковым или другим Одиноким», – иронизировали современники.

Но, наверное, готовил слишком долго – книга вышла в год, когда читателей увлек только что народившийся акмеизм, когда критики ругались из-за будетлян и эго-футуристов. Запоздалого символиста Тинякова, которому тогда исполнилось двадцать шесть, почти не заметили. «Всегдашние дети вчерашнего дня», – охарактеризовал собранное в «Navis Nigra» Николай Гумилев.

Несколько коротких и, в общем-то, дежурных рецензий за авторством Бальмонта, Городецкого, Гумилева, М. Чуносова (Иеронима Ясинского), Ходасевича привлечь к книге широкое внимание не могли. По сведениям литературоведа Николая Богомолова из девятисот экземпляров за год было продано лишь семьдесят пять.

«…В публике моя книга успеха не имела, и мне никогда не дано было изведать тех сладостных и упоительных (пусть хоть мимолетных!) – радостей, которые выпали на долю С. Городецкого, потом – Игоря Северянина, еще позже – Есенина и которые теперь каждый день выпадают на долю самых бездарных и безмозглых бумагомарак». К такому заключению Тиняков придет в «Отрывках…» спустя тринадцать лет.

Приведу два полярных стихотворения из «Navis Nigra». Первое отсылает нас одновременно и к Бунину и к Бальмонту:

Впрочем, немногочисленные читатели отметили совсем другие строки:

Здесь слышится желание эпатировать, чувствуется игра и надуманность. Но придет время, и эта тема – плевка, человека-плевочка – станет у Тинякова главной и выстраданной. И она даст повод о нем вспоминать, пытаться понять, что это была за личность…

О его жизни до 1916 года сведений немного. Подписи к стихотворениям показывают, что он много ездит. Москва, Орел, Богородицкое, село Пирожково, Киев, деревня Кишкино, Самара, Брянск, Курск, Тула… Несколько стихотворений апреля 1906 года подписаны «Орел, тюрьма, камера № 81». За что он попал за решетку – доподлинно неизвестно. Позже Тиняков намекал на свою революционную деятельность.

Отношения с родителями то налаживаются (деньги на издание первой книги дал отец), то портятся.

Наверное, более-менее объективный портрет Тинякова второй половины 1900-х – начала 1910-х можно найти в письме Ходасевича Борису Садовскому от 22 апреля 1916 года:

«Тиняков – паразит, не в бранном, а в точном смысле слова. Бывают такие паразитные растения, не только животные. На моем веку он обвивался вокруг Нины Петровской, Брюсова, Сологуба, Чацкиной, Мережковских и, вероятно, еще разных лиц. Прибавим сюда и нас с Вами. Он был эс-эром, когда я с ним познакомился, в начале 1905 г. Потом был правым по Брюсову, потом черносотенцем, потом благородным прогрессистом, потом опять черносотенцем, (уход из Северных записок), потом кадетом (Речь). Кто же он? Да никто. Он нуль. Он принимает окраску окружающей среды. Эта способность (или порок) физиологическая. Она ни хороша, ни дурна, как цвет волос или глаз. В моменты переходов он, вероятно, немножко подличал, но я думаю, что они ему самому обходились душевно недешево. Он все-таки типичный русский интеллигент из пропойц (или пропойца из интеллигентов). В нем много хорошего и довольно плохого. Грешит и кается, кается и грешит. Меня лично иной раз от этого и подташнивало, но меня и от Раскольникова иной раз рвет».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.