Гуси зовут. Сборник рассказов об охоте и рыбалке

Дизайнер обложки Елизавета Семёнова

© Владимир Львович Ботвич, 2022

© Елизавета Семёнова, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0059-2450-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кержаки

Город Дзержинск запомнился центральной гостиницей «Черноречье». Центр химической промышленности Союза, где выращивали самые чистые и крупные в стране искусственные рубины-корунды, видимо не обременял себя такими мелочами, как проживание командировочных. Однако, внешне всё выглядело солидно, даже величественно, как, впрочем, многое тогда.

Нас, двоих студентов, направили в этот город на практику. Мой напарник Славка был чрезвычайно рад, так как в полутора часах езды на электричке находилось его родное село Керженец. Он был крепышом: не высокий, коренастый, легко крутил «солнышко» на турнике. Белобрысые жидкие волосы, прозрачные, голубые глаза. И конечно, с крестьянской хитрецой, которая проявлялась во всех его поступках и была заметна любому наблюдательному человеку. В планах Славки было каждые выходные ездить на домашние харчи в родительский дом. И, конечно, без гостинцев он не возвращался, что вполне устраивало нас обоих. И всё бы ничего, но на дворе стояла зима и январь не шутил. По ночам наш гостиничный номер превращался в холодильник, так что за продукты на подоконнике можно было не волноваться – неделю моги лежать как свежие. Днём куда ни шло: мы уходили на работу, там тепло, весело, интересно. Но вот на ночевку в гостиницу надо было идти подготовленным к ночной зимовке. Не раздеваясь, в одежде, ушанках мы накрывались вторыми матрасами, которые выпросили у дежурной на этаже, залегали до утра. Минус ноль – температура для закалки. Но так долго продолжаться не могло. До конца практики было еще полтора месяца и мы пошли на штурм. Повезло, освободился другой номер и нас заселили. Плюс пять показалось бархатным сезоном. В первую же ночь мы легли не под матрас, а на него. В результате, к утру я простыл. К обеду стало еще хуже и Славка предложил мне ехать лечиться к его родителям в село Керженец. Я согласился. Перспектива поездки была заманчивой. Во-первых баня и тепло, во-вторых домашняя еда, ну и в-третьих хотелось посмотреть, кто они – загадочные старообрядцы, сосланные за Волгу после церковного раскола. Слухи о них ходили разные. Уладив формальности, мы взяли билеты на электричку, идущую до Шахуньи и поехали.

Остановка «Керженец» оказалась ни станцией, ни платформой, а просто короткой стоянкой в поле. Мы сошли, поезд ушёл. Напрасно я думал, что нас отвезёт автобус. До деревенских огоньков, что весело блестели в чёрной, зимней ночи за полем, было километра три. В голове моей звучал то ли жар, то ли какая-то музыка Свиридова. Подняв воротник я пошёл вслед за Славкой по тропинке через поле. Лёгкая метель подгоняла в спину. Родительский дом встретил на радостно и дружелюбно. Мне сразу предложили сесть к печке. Я, сняв пальто, прислонился спиной к тёплому печному боку и почувствовал блаженство. Всё моё нутро промёрзло по дороге и я впитывал тепло как аккумулятор на зарядке. Однако, мой градусник показал нешуточные тридцать девять и пять. Что значит Родительский Дом: меня встретили, приняли, согрели и стали лечить как родного сына, при этом всячески выражая уважение, как другу их отпрыска. Напоили чаем с мёдом, малиновым вареньем, ещё чем-то и уложили на раскладушку у печки. Родители Славки были очень простыми и очень радушными. Отец представился запросто – Онтон, мама промолчала. Я и в дальнейшем заметил, что в этой семье ей отводилась молчаливая, но, пожалуй, самая важная роль – вести всё хозяйство, растить детей, кормить, обстирывать, убирать, содержать дом и двор со скотиной. Это была та русская женщина, которая снося боль, обиды, как тягловая лошадь молча, не сопротивляясь делала свои нескончаемые дела, довольствуясь малыми радостями, любовью к детям и небольшими передышками по праздникам.

Дядя Антон, как Славкин корень, тоже был невысок и коренаст. Днем пропадал в лесу или на работе. Много выпивал, как мог обеспечивал семью. И семья ни в чём, по их меркам, не нуждалась.

На следующий день была назначена баня. Русская баня – это не просто помывка от грязи. Это целый ритуал, событие, которое имеет много значений, в том числе парильно-целительное, душевно-праздничное, расслабляющее, общительное и подготовительное к послебанному застолью. Пожалуй, помывке тела здесь не отделиться от очищения души. Да и сама баня служит не только помывочной или парилкой, но об этом позже.

Славка с утра пропал. Его не было до вечера.

Баньку затопил его отец – дядя Антон. Славка приехал уже навеселе и принёс пол-дюжины жигулёвского пива. Его не корили, что меня несколько озадачило – где можно пропадать так долго? Но «в чужой монастырь»…

Славка парил меня со знанием дела, так что вскоре я стал таким же гладким, мягким и духмяным как тот веник. Потом парился сам, потом мы лежали на полу, доски которого не доходили до стены. Как раз кстати, так-как именно у стены, прямо холодной земле по обрезу пола рядком стояли бутылки с пивом.

Бани в деревнях ставят в конце сада, подальше от дома на случай если кто-то перетопит баньку и она загорится. Так что обратный путь для меня был не прост. Эти шестьдесят или семьдесят метров я шагал по узкой тропинке между сугробами, качаясь и боясь бухнуться прямо в снег. Тела своего я не чувствовал, ноги едва слушались. Дома был накрыт стол, но это был не ужин. Это был лечебный банкет. Из лекарств были: мёд, брусника мочёная, варенье малиновое и самогон. К тому же грузди солёные, сало, квашеная капуста, солёные огурцы и домашний хлеб.

Первую стопку (именно стопку – сто грамм), а не рюмку надо было выпить с молотым чёрным перцем, вторую, после закуски – с солью, а третью чистую. После третьей с меня сошёл девятый пот и Славкина мама дала мне свежую, сухую рубаху, а мокрую, что на мне была после бани, велела снять. Я снова почувствовал себя на подъёме сил и застолье продолжилось до уже не помню какой крайней стопки. Советская колхозная бюрократия пришла в дома села Керженец особым манером: в местном сельпо продавались гранёные трех-литровые графины, которые всегда стояли на столах президиумов всех собраний. Так вот, эти графины нашли тут лучшее применение – в них наливали самогон. Поэтому любое застолье здесь выглядело торжественно. Причём, наполнение графина происходило привычно, быстро и незаметно.

Не буду говорить о груздях с луком и чесноком в подсолнечном масле, о ломтях сала на горячей разварной картошке и домашнем хлебе, кто пробовал – тот знает.

Но похлёбка! Только так и только там её умеют варить кержаки. Густая мясная лапша с картошкой, чесноком, луком, морковью, перцем, петрушкой, а иногда и сушеными грибами, заправляется сырыми яйцами. Она настолько вкусна, насколько питательна и сил даёт на троих.

На практику в Дзержинск Славка уехал один, оставив меня на попечение своим родителям. Я быстро поправлялся, однако, когда он приехал через неделю на выходные и спросил, могу ли я ехать с ним, я лукаво сослался на неполное выздоровление и остался ещё на неделю. Покидать этот тёплый, уютный и хлебосольный дом мне не хотелось. Радушия и родительской заботы, которыми меня окружили, мне не хотелось терять. Но всё хорошее, как и плохое, проходит, хотя хорошее быстрее. Я уезжал из Керженца дав слово, что приеду сюда на майские праздники, на весеннюю охоту с подсадной уткой.

В апреле, сдав кровь на донорском пункте и получив три дня выходных, которые я присоединил к Первомаю, вместе со Славкой вновь поехал в Керженец. Встретили меня как родного или, по крайней мере старинного друга. Работало неотъемлемое свойство русской души: если с тобой разделили кров, трапезу, выпили застольную и заздравную стопку – ты свой навсегда. Особенно это характерно для хозяев, дающих не только кров и хлеб, но и часть своей души. Не углубляясь в вопросы православной веры и старообрядчества, замечу только одно: такие качества присущи практически всем русским людям из нашей глубинки. Старообрядцы-кержаки не исключение. Смотрят сначала как бы спрашивая и уточняя «Кто ты?», а потом распахнут свою безграничную душу во всю ширь, которую видимо определяют широтой горизонта, что открывается над речкой, полем или дальним лесом.

Сборы на охоту были не долгими. Дядя Антон собрал армейский вещь-мешок с продуктами, взял весло и ружье с патронами, плетеный из краснотела садок с подсадной уткой. Мои вещи и ружьё были при мне.

Керженец только летом тихая лесная речка. Весной он далеко выходит из берегов, заливая луга и часть леса на той стороне. Вдоль реки дул довольно крепкий ветер. Когда мы трое сели в ботничок и дядя Антон оттолкнулся от берега, стало понятно, что переправа будет не простой – до края борта снаружи вода не доходила пальца на два-три. Однако, опытный речник повёл наше утлое суденышко не прямо, а через лес. Там было тих и мы благополучно переправились. По лесу, к ближнему разливу дядя Антон провел нас даже ночью, как через свой родной двор.

На высоком бугре велел развести костёр побольше, а сам ушёл в темноту. Вскоре он вернулся со свежей рыбой из которой мы сварили отличную уху: сорога с икрой, щуки и окуни – для такой ухи – то что надо.

Кстати, действующий запрет на рыбалку сетями, которыми испокон веков рыбачили отцы и деды, и которые по наследству переходили от отца к сыну, кержаки обошли весьма изобретательно и просто. Запрет действовал десять дней в период охоты. Рыбаки-охотники бросали жребий: кто по очереди будет поить самогоном весь день до упаду местного рыбинспектора. Его зазывали в дом первого по жребию, поили пока не уснёт и наутро передавали следующему, и так до конца охотничьего сезона.

После ужина мы еловым лапником смели на сторону костёр, накидали ещё лапника на горячую землю, постелили на лапник брезент и легли, укрывшись тоже брезентом. Мы лежали на теплом брезенте и лапнике как на печи. От земли шёл пар с запахом свежести и влаги. Перед глазами открылось чёрное с летящими звёздами небо. Я уснул, под качающимися от весеннего ветра еловыми ветвями.

Чуть рассвело, мы проснулись и пошли на охоту. Подсадная утка была высажена на круг на неглубоком разливе, а мы со Славкой забрались в шалаш, заранее сделанный в ветвях стоящих рядом берёз. Удивительное это было строение, похожее на большое гнездо, разлив и утки на нём сверху были видны отлично. Мне удалось взять крякового селезня.

Дядя Антон проверил сети и выбрал рыбу. Мы попили чаю и отправились по залитому солнцем и притихшему зеркальному разливу домой.

Конечно, главным блюдом к обеду была уха. Пришли Славкины братья и дядья, и загомонило застолье. На подносе, среди гранёных стопок возвышался тот самый графин самогона.

Пока гости праздновали Первомай, я пошёл в баньку ощипать селезня. Банька не простаивала. На каменке стояла ведерная кастрюля с бражкой, от неё толщиной с палец через деревянную кадку с водой шёл змеевик, охлаждающий спиртовые пары, и выходя внизу. Под ним стояла наполовину полная трёхлитровая банка готового самогона. Вдоль стены стояло еще пять-шесть банок. Наконец-то я узнал, где Славка провел весь день в мой зимний, лечебный приезд.

После застолья у дяди Антона нужно было зайти в дом к каждому из гостей и отметиться стопкой. Деревня состояла из главной улицы вдоль которой с двух сторон стояли их дома. Так зигзагом мы прошли шесть или семь домов, и я понял что дальше ни идти ни пить не в силах. Однако, на мои возражения был приведён убийственный аргумент. Надо повидать и представиться с поздравлениями старейшине общины. К тому же, он, якобы даже лично видел писателя Горького.

В центре широкой и светлой горницы за длинным столом, на котором стоял уже известный графин и стаканы, сидел былинный дед Боян, по другому не скажешь: высокий, статный старик в длинной белой рубахе, с белой бородой до пояса и спадающими на плечи белыми волосами. Все столпились у входа в горницу, поздоровались. Дед кивком пригласил всех к столу. Потом слегка махнул молодой женщине, видимо дочери. Вся изба ожила: из кухни то молодуха, то старуха понесли на стол грузди, варёные яйца, пироги, соленья, варенья. Дед-хозяин провозгласил тост. Я хотел было тихонько оставить свою стопку, но был решительно остановлен. Не выпить здесь было бы верхом неуважения ко всем.

Стемнело и мы засобирались к дому. Славка по случаю праздника был одет в костюм и туфли, я же был в болотных сапогах. Да и понятно, если днём можно было пройти вдоль забора по тропинке, то вечером, в темноте да навеселе по центру улицы, где ходили лишь трактора – только в сапогах. Поэтому я взял не державшегося на ногах Славку на плечо, так что ноги его висели спереди, а голова оказалась у меня за спиной, ниже поясницы, и качаясь, пошёл в наш конец деревни. Ни один столбовой фонарь не горел. А я и не пытался разобрать где дорога лучше – ямы и грязь, весенняя распутица. Вдруг, уже почти в конце деревни, нас окликнули: «Славка, это ты идёшь?» «Я иду» – послышалось за моей спиной ниже пояса. Славка очнулся и велел идти на голос. На скамье у дома выпивали двое мужиков, один из них был очередной Славкин брат. Я сгрузил Славку на скамью, и, пока брат ходил в избу за самогоном, сбежал в темноту, оставив аборигена на волю его судьбы и брата… Он пришёл на следующий день к обеду. Был немногословен, сказал что брат сильно обиделся за отказ от гостеприимства.

Обиду бы не простили и таили долго, если бы это касалось своего, а не гостя. Поэтому её постарались даже не показать. Братья пришли под вечер, праздник продолжался.

Наутро мы отдыхали. Электричка унесла из местного керженского покоя в Москву, на экзамен. Предстоящее испытание заботой лежало на душе. Но молодых сил нам было не занимать, надежды наши были бессмертны. Крыша родительского дома была, мы знали точно и никакое расставание не могло надолго нас огорчить.

Ружье

Мой друг Юрка – человек исключительно позитивный. Живет он с родителями хоть и в маленьком, но частном домике с садиком в Москве на Проспекте Мира рядом с церковью у Крестовского моста. На его всегда хорошее настроение видимо значительно повлияли безбедная жизнь, уникальная и хорошо оплачиваемая работа слесаря шестого разряда в закрытом НИИ и сошедшие с лозунгов в народ в годы развитого социализма слова, что человек человеку действительно друг, товарищ и брат.

Встретились мы случайно: я вскочил в позднюю электричку в Солнечногорске после охоты на тяге вальдшнепа, даже не успев зачехлить ружье, и упал на скамейку напротив молодого парня, как видно тоже охотника. Одет он был добротно, под прямыми черными бровями голубые глаза, орлиный с горбинкой нос и усы как у песняра Мулявина, говорили об белорусском происхождении, а широкие плечи и упругая фигура выдавали его молодую неутомимую силу. Смотрел он добро, и мы сразу познакомились. А когда выяснилось, что и живем мы рядом и числимся в одном обществе охотников, я понял, что это мой долгожданный напарник. Естественно, что на следующую тягу мы договорились ехать вместе…

И начались пропитанные надеждой и романтикой наши охотничьи скитания по лесам, полям, речкам и озерам Подмосковья. Каждая поездка сближала нас еще больше. С Юркой было легко и надежно. Он мог, не спотыкаясь и не жалуясь, таскаться по затерянным весям километрами, на ходу улыбчиво разговаривать и всячески выражать свое удовольствие. Но особое уважение всегда вызывал его пудовый рюкзак, который он носил, как бы не замечая ни объема ни веса. В этом сидоре была провизия как минимум на неделю: вареная или печеная курица, колбаса, лук, сало, хлеб, с полдюжины банок разных консервов, домашние пирожки, картошка, яйца, помидоры и много чего еще… и это на выходные! Я шутил и всячески подтрунивал над Юркой, намекая на его обжорство. Он застенчиво улыбался и говорил, что это все мы должны съесть до возвращения домой. Потом признался, что провизию ему собирает мама, и что если он привезет часть еды назад, она собирать не будет. А ему в пятницу после работы, когда до выезда на очередную охоту остается час- полтора, сборами заниматься некогда.

Что делать? Курицу и сало мы еще могли съесть, а консервы иногда расстреливали, тренируясь как на стенде.

В тот октябрьский выходной, мы договорились ехать на утиную и голубиную охоту на Дубну. В поселке у речки была охотничья база, до которой, не доезжая с километр, шел рейсовый автобус от электрички. Задача состояла в том, чтобы рассчитать стыковку прибытия электропоезда с последним автобусом в 21.30.

Но Ее Величество Охота или поездка на нее не предсказуема и никогда не повторяется. Об этом мы еще не думали и не знали, что нас ожидает. Но тем и интересней…

Мы загрузились в электричку, она тронулась, и надежды наши стали расти с увеличением ее скорости. Ехать полтора часа легко, вот и станция, а вон и автобус, ура… успели! Мы вскочили в автобус веселые и счастливые от того, что через восемнадцать километров нас ждет легкая прогулка и теплая база, а также дружеский ужин. Автобус, не торопясь, в развалку катился по неровному асфальту, за темными окнами иногда пробегали огоньки, скоро выходить. На перекрестке автобус высадил нас двоих, а сам ушел влево до конечной остановки у деревни Нушполы километров за пять. Нас окутал ночной мрак, свежая прохлада, вперед уходило темнеющее шоссе. Вдали был виден одинокий огонек охотничьей базы. Мы взвалили на плечи свою поклажу и зашагали. И вдруг…

«Ружье!?!? – выдавил со страхом и надеждой Юрка, мое ружье у тебя?» Зачем, у меня свое есть, хотел съязвить я, но тут же понял, что случилось и осекся. На радостях о скором отдыхе на базе, а скорее из-за своего неподъемного рюкзака, Юрка забыл о ружье и оставил его в автобусе. Мы бросились назад к перекрестку, и в это же время перед нами в сторону станции проехал автобус из Нушпол. Не успели даже крикнуть или помахать руками водителю. Что делать? Правда была надежда, что это не наш автобус, а дублер, а наш еще в Нушполах и мы его перехватим. Оставалось ждать на дороге… прощай пятничный отдых и дружеский ужин! Это я тоже понял.

Юрка почти сник, но еще держался. Тут я увидел, что вдали на встречном шоссе появились фары автомобиля. Это наша машина – сказал я Юрке, он воспрял духом и мы стали ждать автомобиль. На счастье авто остановилось. В нем сидел дедок-пенсионер, по-видимому дачник.

Юрка начал с жаром рассказывать об автобусе и о ружье и упрашивать отвезти нас в Нушполы. Дедок согласился, так как сам ехал туда же. Мы облегченно вздохнули, втиснулись в Москвичок и покатили за ружьем. Однако, на месте выяснилось, что это был последний автобус, он довез еще двух человек до ближней деревни и, не доехав до конечной, поехал в парк на станцию, все-таки шофер тоже хотел домой. Надежды рушились на глазах… Мы стали упрашивать деда отвезти нас на станцию. Он отказывался, ссылаясь на то, что уже ночь, что устал ехать от Москвы, что его ждет бабка и вообще машина груженая стройматериалом. Мы мигом разгрузили машину и предложили такой гонорар, что дед заколебался и пошел советоваться с хозяйкой. Правда, денег таких у нас с собой не было, но делать-то что-то надо.

И дед согласился! Мы снова сели в машину и поехали обратно на станцию, я впереди, Юрка сзади. Он продолжал стонать о ружье, о разрешительной системе и других ожидающих проблемах. Если б он знал! На том же перекрестке, где мы сошли без ружья и где упустили автобус и где остановили эту машину я увидел прямо на середине дороги огромный булыжник. Дед наехал прямо на него, пропустив камень между колес. Я не успел удивиться такому маневру, как услышал жесткий удар по днищу машины. «Что это было?» – спросил дед. «Камень – ответил я… вы же видели, а машина продолжала ехать – думаю, надо остановиться и посмотреть, что там».

Мы остановились. Под Москвичом была огромная лужа масла. Срезало крышку поддона картера. Дед сначала онемел, потом начал ругать нас, старуху, ружье и все, что мог вспомнить. Юрка клялся, что отремонтирует сам машину бесплатно, причитал о ружье и таком невезении. Высоко в небе стояла полная Луна, освещая поля, перекресток, машину и двух расстроенных мужиков возле нее, поносивших друг друга. Со стороны это было очень комично. Но ружье! Как его вернуть?

Я предложил дедушке ждать в машине помощи, а Юрке все же дойти до базы, вон она видна, бросить там вещи, поесть и идти на станцию за ружьем. Оба, обессилев от переживаний, согласились. Мы пообещали деду прислать подмогу и ушли. Быстро поели на базе и двинули обратно. Впереди нас ждало восемнадцать километров, плюс один до перекрестка и поиски автопарка в ночном поселке. Подходя к Москвичу, мы увидели, что дедок мирно в нем спит и не стали его будить.

Мы топали по освещенному Луной маршруту автобуса, не сбавляя шага. Вдруг по центру шоссе я увидел странную картину- нам навстречу освещенный лунным светом как призрак, шел грузный парень, за одну его руку держалась молодая женщина, видимо жена, а на другой была дочь. Его рюкзак был не меньше Юркиного. Володька, обрадовался Юрка, все-таки поехал! Оказалось, это его друг, которого он тоже позвал с нами, но тот задержался на работе и взяв с собой семью, поехал на последней электричке. Но автобуса уже не было, и он тащит весь выводок пешком от станции!! Ну что тут скажешь и кто, кроме охотника это поймет? Мы показали другу путь на базу, сказали где ключ, объяснили куда идем и двинули дальше. По дороге Юрка рассказал, что этот Володька прошел весь Иссык-Куль и еще он отличный повар. О!

Наконец восемнадцать километров остались позади, и мы вошли в поселок. Было почти три часа ночи, а куда идти дальше? Я шел первым. Неожиданно на дорогу вышел пьяный мужик и попросил у меня закурить. Не люблю разговаривать ночью с пьяными, их темы всем известны. Я прошел мимо, а Юрка остановился и стал ему слезно что-то говорить. Вдруг он замахал мне руками. Я подошел. Оказалось, что пьяный мужик- это местный участковый. Тот решительно заявил, что он идет со свадьбы и что ружье он найдет. Мы двинулись дальше втроем. Впереди у забора под фонарем неуверенно пробирались две тени. Участковый властно их окрикнул, и я увидел, как тени сразу сникли и по команде стали боязливо приближаться.

– Где ружье?

– Какое?

– Ты дурака не валяй, где?

– Не знаем, начальник…

– Смотрите мне, если вы взяли, всех пересажаю!

Оказалось, это местные алкаши возвращались с попойки как раз из автопарка. Что ж, идем в парк, тут не далеко.

Автопарк тех времен в этой местности отражал всю беспечность и безразличное отношение к автотехнике, она же государственная! Кому она нужна? Да и парк – это только название. Съехались на площадку три автобуса, бензовоз и пара грузовиков. Охранник – спящий в будке пенсионер и один фонарь на столбе. Это все, не считая грязи.

Наш автобус я узнал сразу. Побежал к нему, раздвинул двери и бросился к нашим местам в конце салона. Ружье, новенький ИЖ-27 в чехле, стояло прислоненным к стенке за сиденьем. Ура, нашли!!

Юрка лез за мной, не обращая внимания на темень и самозакрывающиеся створки дверей и свез-таки до крови свой лоб. Участковый разбудил сторожа и тоже вошел в салон. Юрка с окровавленным лицом прижимал к груди ружье. «Ну, что я говорил? – удовлетворенно и неожиданно трезво сказал он – У меня не пропадет!» Потом поинтересовался, откуда кровь, но тут же успокоился. Пришел охранник, помолчал и ушел спать, те парни оказывается бухали с ним в его в будке и кому интересен этот автобус?

Мы были близки к восторгу и предлагали нашему спасителю любые подарки, или хотя бы выпить с нами. «Да ладно, парни, рад, что помог. А этого добра у меня всегда вдоволь!!» И рассказал, что его сменщиком служит его брат, и свадьба была именно у него. Они двое следят за порядком и, если кончилась самогонка, берут в понятые местного алкаша (тот всегда согласен, зная куда везут), одевают форму с кокардой и едут на мотоцикле Урал к местным самогонщикам. Там им добровольно-принудительно выносят бутыль, они дают понятому полстакана, тот выпивает и подтверждает, что это натурально самогон и уходит. После этого самогонщик сам отдает все запасы и обещает больше не гнать. Его предупреждают и уезжают вместе с конфискатом. Так что на выпивку он не ведется. Мы радушно попрощались.

Светало. Идти обратно пешком не имело смысла и мы остались еще на час ждать первый автобус. Пришел тот же. В утренних сумерках, выйдя на знакомом перекрестке, Москвича мы не увидели, кто-то забрал. У нас отлегло от сердца. Через полчаса мы были на базе. Володька и его семья спали. Мы переоделись и наконец-то пошли на охоту. Правда я дошел только до первого стожка у речки и упал на него. Проспал до обеда, и погода мне не мешала, никакая! А на базе, ждал нас роскошный обед. Несколько салатов из овощей, грибов, рыбы и еще закуски, два первых и два вторых блюда, компот и сладости. Да, Володька -творческий повар и времени не терял. Семейство еще отдыхало. Теперь нам предстояло пройти испытание едой! А вечером ехать домой по причине Юркиных забот.