У слепцов хороший слух

«Горе тебе, великий город! Вот они, короли, вооруженные Господом; и огонь уже сравнял тебя с землей! Дракон пройдет, распространяя смуту, террор и кровь, скосив хвостом Лилию, пожрав Петуха, кричавшего дважды и трижды на куче своей. Оставь кучу, глупец! Спасись! Не тебя ли предупреждает Ангел, восклицая неустанно: „Беда! Беда грядет!“ Увы, живые глухи к воззваниям; такчеловек играет пророчествами и гибнет, потому что не поверил посланцам Всеведущего.»

Утром проснулся

Живой.

Разве не повод для счастья?

Пусть выпадает не часто —

Хватит с лихвой.

Каваррен гудел растревоженным ульем в момент явления пасечника. Вот он снимает крышку, вырезанную из душистого тополя: пчелы-каварренцы сердито жужжат, щетинятся жалами рапир, шпаг и палашей, суетятся… Но вселенскому пасечнику нет никакого дела до возмущения крылатых бестий.

Он пришел за положенной данью.

Именно таким представлялся сейчас город Петеру Сьлядеку, когда бродяга шел по кварталам, и впрямь напоминавшим пчелиные соты. Шум, страх, раздражение, предчувствие чего-то… Беды?!

– Рожает, слышь? Фрида рожает…

– Наконец-то… давно пора…

– Именно что давно! С полуночи орет…

– Я до утра глаз сомкнуть не мог…

– Ох, чует мое сердце, не разродится!

– Вы так думаете?

– Что тут думать? Кабы все хорошо, уже б нянчила…

– Верно, верно. Никак ей не разродиться, бедняжке…

– А если и родит – так мертвенького. И сама родами помрет. Кровью изойдет…

– Раньше бабы легче рожали…

– Ежели ребенок неживой родится, а Фрида вслед уйдет – Остин руки на себя наложит…

– Ясен день, наложит… сердце у него слабое…

Складывалось впечатление, что на улицы, бросив дела, вышло посудачить все население разом. Сьлядека поминутно толкали, наступали на ноги, не обращая внимания, спешили дальше, – но он, прижимая к груди драгоценную лютню, упрямо сопротивлялся прибою толпы. Путь лютниста лежал к местному университету. «И чего меня туда несет?» – в который раз сам себе изумлялся Петер, перепрыгивая сточную канаву и уворачиваясь от зеленщика с тележкой. Впрочем, слово есть слово. Никто вчера за язык не тянул, а данные обещания надо выполнять. Тем паче, дело пустяковое: заглянуть в университет, найти Влада Цепеша, доктора искусств с музыкального отделения, и наиграть ему мелодию валашской песни «Дунай – вода глубокая». Доктор Цепеш собирался использовать тему в качестве основы для будущего пятиголосного мотета. Только и всего. Кто ж мог знать, что придется окунуться в вавилонское столпотворение?! Праздник сегодня, что ли? Не похоже…

– …обрезун бесплодный!

– Это что ж за напасть такая?!

– А вот такая! Хворь богопротивная. Турки занесли.

– Кто угодно теперь подхватить может. И лекарств никаких нету…

– Ась?

– Обрезун, говорю! Дети сразу обрезанными рождаются. Крайнюю плоть будто мыши объели. И фитиль с мизинец…

– И мужской силы лишены!..

– А если девочка?

– Дурачина! Девочки от бесплодного обрезуна вообще не рождаются!

– Ужас-ужас!..

– От турок все беды. От турок и золотарей…

– Какие турки?! Черный аспид в округе гуляет! Проползет во сне по телу…

– Ась? Спид? Черный?

– Аспид! Аспид, говорю, глухая тетеря…

Вчера, в таверне «Золотой горшок», где молодого фукса, то есть студента-второгодка, посвящали в честные бурши, тоже дым стоял коромыслом. Однако там было не в пример веселее, чем сегодня на улицах. Кандидат на почетное звание предстал пред светлые очи старших студиозусов, а также магистров и бакалавров. По мнению Петера, эти головорезы, сплошь покрытые жуткими шрамами, вооруженные рапирами и эспадронами, хлещущие пиво без меры и хватающие за грудь любую смазливую служаночку, куда более смахивали на банду разбойников, нежели на людей, изучающих схоластику, медицину, право, теологию и прочие мудреные науки, не говоря уже о музыке. Тем не менее, высокая латынь, знание которой отличает ученых мужей, звучала в «Золотом горшке» куда чаще любого другого наречия, и почти вровень с виртуозной бранью, свидетельствуя: отчаянные бурши знают толк не только в дуэлях, драках и бесчинствах.

Перво-наперво, по знаку председателя корпорации, кандидат осушил две кружки пива, размерами способные устрашить великана. Затем стал отвечать на вопросы председателя. В основном он цитировал параграфы из студенческого Устава, касающиеся дуэлей – кодекс сей наш славный малый знал назубок. После каждого ответа ему подносили очередную кружку: пиво требовалось выпить залпом, не отрываясь. Из речей фукса Петер уяснил, что короткие рапиры, с каковыми бурши не расставались даже в нужнике, серьезным оружием не почитались. На рапирах молодые люди рубились между собой без всякого повода, так, забавы ради, едва ли не ежедневно. Мензур-дуэли с запретом отступать и уклоняться устраивались с единственной целью: обзавестись почетными шрамами на лице и руках. Шпаги же использовались в более серьезных поединках, где повод мог предполагать смерть обидчика; например, отказ передать «шпаргалет» на сдаче зачета по каноническому праву. В итоге рубаки из буршей выходили еще те! – редкий наемник взялся бы тягаться с тишайшим бакалавром из обители чистых искусств. Встретив на улице человека в корпоративной шапочке, заглянув в иссеченное лицо висельника, можно было смело говорить:

– Здравствуйте, господин студент! Как сессия?!

Таверна гудела, фукс благополучно становился полноправным буршем, Сьлядек устал слушать ответы кандидата, и лишь подскочил от испуга, когда собравшиеся вдруг радостно взревели доброй сотней глоток. Нет, ничего страшного: испытание завершилось! Вот тут-то и пошла лихая гулянка всерьез. Лютнисту заказывали одну песню за другой («Гаудеамус» – трижды!), пиво лилось рекой, бурши отплясывали так, что, казалось, вся таверна ходит ходуном. Петер и сам заразился общим весельем, исторгая из лютни сумасшедшие ритмы и мелодии. Вскоре к нему подсел не старый еще господин весьма приятной наружности, представившийся, как доктор искусств Влад Цепеш. Из внешности доктора Петеру запомнились тонкие пальцы музыканта, белый парик с буклями, обрамлявший бледное холеное лицо, и рассеянная улыбка, блуждавшая на губах. Господин Цепеш был само обаяние; это подчеркивалось уважением к нему со стороны буршей. Он заказал для Петера баранье жаркое с чесночной подливой, и большой кувшин красного вина – для обоих. Разговор быстро свернул на Венецию, на тамошние консерватории, дальше поспорили о различных способах табулатуры, о сложностях с записью народных песен. И едва Цепеш попросил Сьлядека заглянуть назавтра в университет, дабы записать «Дунай – воду глубокую», – лютнист с радостью дал доктору соответствующее обещание.

Теперь вот идет: выполнять.

«Да ведь сегодня воскресенье!» – дошло вдруг до бродяги. С этими пьянками вовсе счет времени потеряешь… И все равно, на его взгляд, людей на улицах было слишком много даже для воскресного дня. К счастью, до площади, где стоял университет, оставалась пара кварталов.

– И каков ваш диагноз, коллега?

– Боюсь, это чума.

– Бубонная?

– Разумеется, коллега!

– С чувством глубокого удовлетворения, имею честь с вами согласиться.

– Вряд ли я смогу помочь этому бедняге…

– А его семья?

– Как честный врач, я указал им на необходимость соблюдения всех мер предосторожности.

– Боюсь, уже поздно.

– Именно, коллега! Именно! Весьма вероятно начало эпидемии.

– Говорят, к нам добрались беженцы из Гаммельна.

– Я в курсе, коллега. Гаммельн – рассадник заразы.

– Следовало бы выставить кордоны…

– Вряд ли нас станут слушать в магистрате, этом прибежище мздоимцев и глупцов…

– Вы правы, коллега. Кроме того, карантин потерял смысл. Если черный мор уже в Каваррене…

Петер поежился. И дал себе слово завтра же покинуть город. Только чумы ему не хватало! Однако «веселые» разговоры, донимавшие бродягу по пути к университету, оказались пустяком в сравнении с тем, что творилось на площади. В самом центре ее, скалой над морем голов, возвышался памятник: рыцарь в доспехах попирает чудовище, сходное с драконом и пауком сразу. На постамент к чугунному герою минутой раньше вскарабкался лысый пророк в одежде, являвшей собой компромисс между сутаной священника и мантией профессора. Ветер развевал седоватые волосы, придавая дерзкому отдаленное сходство с пострадавшим от меча чудищем. Выраженьем же лица оратор более походил на рыцаря, чей шлем имел глухое забрало, вытянутое вперед на манер песьей морды.

– Покайтесь, несчастные! Близок, близок день Страшного Суда! Ибо семь тысяч сто семьдесят четыре минус пять тысяч пятьсот восемь равно тысяче плюс еще шестьсот шестьдесят шесть! Вот они, века и годы! Вот оно, число звериное! Грядет!!!

Сложная арифметика Петера не убедила. Зато собравшимся она явно пришлась по душе. Толпа зашумела, выражая готовность каяться.

– Математик! – завистливо шепнул кто-то совсем рядом. – Алгебраист-эсхатолог!

– Полна чаша терпения Господнего! Седлают коней всадники Апокалипсиса, и заря Армагеддона встает над миром! В Малых Брюхачах черная свинья зачала от петуха двухголового василиска, – пророк перешел на более доступные народу аргументы, – и змей зеленый летал над Хенингом! Пастух из Луговца видел камень, испражнявшийся амброй и мускусом, а также…

– Эй! Кто это такой?

– Ученый муж Леовитус. Большой дока по концам света.

– Воплощение пророка Ездры…

– Тю! Разве ж он воплощение?! Нострадамус, вот кто воплощение…

– Настрадались от Нострадамуса, катрен его за душу…

– Ох, сходить бы в церковь!.. исповедаться…

– Ага, пустят тебя в рай! Хоть с исповедью, хоть без…

– Догонят и еще раз пустят…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.