Магические узлы

Оккупация

Начало Великой войны этот город застал с надеждами на скорую победу. Впрочем, не обошлось без инцидентов: призывниками были разбиты стёкла в двух лавках, торговавших алкоголем, и разгромлены несколько ларьков, в одном из которых продавали корсеты.

Для солдат, возвращавшихся с фронта Мировой войны, город Полоцк стал райской иллюзией, миражом. Здесь чинили самолёты, автомобили и души воинов. При поддержке Всероссийского союза городов в Полоцке открылось девять утопавших в садах госпиталей. Для ветеранов проходили бесконечные театральные премьеры, маскарады, круглосуточно работало казино, железнодорожный клуб. Знать беззаботно веселилась с купцами, на полуторавековую брусчатку пенными фонтанами лилось шампанское. В грандиозном Николаевском соборе часто устраивались благотворительные вечера для сбора средств в пользу раненых и торжественные молебны о павших. Царская власть внушала солдатам: вы сражались не напрасно. Вскоре Берлин, Вена и Стамбул падут под натиском русского оружия, и наша империя будет самой великой на Земле.

Однако чудесная сверкающая дымка города, впитавшая громкий бой курантов Николаевского собора, смех актрис, аромат сирени и французских духов, начала исчезать под холодным ветром времени. Народ устал от долгой войны. Солдаты сталкивались с нехваткой ружей и боеприпасов, с продажностью и бездарностью командования. Они видели, что австрийцы и немцы снабжаются гораздо лучше, русскую армию разъедали слухи о предательстве немцев при царском дворе и романе царицы и Распутина.

Февральская революция была встречена в Полоцке радостной демонстрацией. Рабочие разоружили полицию и ненавистную жандармерию. Были созданы первые в истории города профсоюзы. Затем, опираясь на солдат III армии Западного фронта, к власти в городе пришли большевики. Однако новая власть не смогла остановить наступление германской армии и оставила уезд.

В ночь до описываемых событий Джакомо Вероккио проснулся в темноте. Исследовав пространство вокруг, он ощутил приятную бархатную ткань.

– Гроб, – подумал Вероккио, потом засомневался, но, услышав стенания и речи, оплакивающие покойника, вернулся к внутреннему диалогу:

– Точно, гроб! А что я делаю в гробу? Я умер? Нет, дайте подумать. Судя по словам снаружи, играю отца Гамлета. Вот и меч при мне рядом. Наверное, выпил лишнего и заснул. Завтра нужно идти к городскому голове. Попросить деньги для актёров и обсуждать мародёрство банд после ухода советской власти. Кроме того, немцы вот-вот займут уезд, чёрт бы их всех побрал. Может и не подниматься? Пусть заколачивают и хоронят…

25 феврали 1918 года в 20 часов 15 минут по Риго-Орловской железной дороге в Полоцк прибыли первые немецкие эшелоны, и германская армия стала занимать город. Под контроль угрюмых немецких солдат попали вокзал, почта и телеграф. Оккупанты удивились, застав город красивым, ухоженным, с приличными культурными заведениями, наполненными хорошими винами и кофе. Привлекало внимание большое количество разных национальностей на улицах. В том числе одетые по последней моде латышские девушки, а также миниатюрные китаянки и кореянки – осколки царского проекта «Желтороссия». Тысяча китайских рабочих в 1916 году была прислана строить железную дорогу Полоцк-Псков, и многие из них поселились в городе.

Встретив на Корпусной площади музыканта, игравшего на саксофоне, солдаты и возглавлявший их немецкий полковник изумились столь диковинному инструменту в «медвежьем углу». На площади выступал пожилой музыкант Андрей Юрьевич Боровский, перебравшийся в Полоцк ещё в начале века и учившийся когда-то у изобретателя саксофона Адольфа Сакса в Парижской консерватории.

Джакомо Вероккио находился в кабинете городского головы Григория Игоревича Левина. Они обсуждали организацию патрулей для охраны складов.

– На складах – Авгиевы конюшни. Для подсчётов нужен электрический табулятор Холлерита с перфокартами, такой, как использовался при переписи населения, и мы бы знали общую статистику, – мечтательно сказал городской голова.

В десятом часу вечера послышались приближающиеся уверенные шаги. Дверь распахнулась и, оставив за спиной машинистку персидской внешности, в кабинет вошёл немецкий комендант полковник Герман Фирстенау.

Высокий и стройный офицер с седоватыми висками и моноклем производил впечатление человека бесстрашного и бравого. Он появился в сопровождении широкоплечего польского легионера, глаза которого сверкали безумием.

Предки Германа Фирстенау являлись прибалтийскими немцами. Родная для него латышская земля была краем, где практически все города основали немцы, включая столицу региона – Ригу. Почти семьсот лет только немцы здесь были купцами и помещиками. Кому бы не подчинялся латышский край: рыцарям, полякам, шведам или русским, лишь немцы в Риге всегда представляли местную власть и элиту. Они считали своей заслугой то, что российская власть была вынуждена отменить в Прибалтике крепостное право на 40 лет раньше, чем в остальной империи.

Отец Фирстенау переехал с семьёй в Германию, но не уставал вспоминать, каким унижениям они подвергались, живя в царской России. Лютеран немцев заставляли принимать православие. А пастора их прихода, содействовавшего переходу православной девушки в протестантизм, судили. Из-за политики русификации в образовании закрылась уважаемая всеми гимназия Шульпфорта Биркенру. В ней учился Герман. В ходе судебной реформы конца 1880-х отца Германа уволили с судейской работ и взяли на его место русского чиновника, общавшегося с рижанами через полуграмотного переводчика.

В семье Фирстенау обиды прошлого являлись главной темой на застольях. Да и сам Герман, как сейчас, видел ветхую скрипучую телегу со скудным скарбом, грязные порванные варежки и вонючий тулуп, в котором он мальчишкой в метель покидал Латвию.

Перед Великой войной российская власть проложила в Ригу железную дорогу и на земли Латвии стало массово переселяться славянское население. Латыши из сельской местности также активно устраивались работать на предприятия, и очень скоро немцы перестали быть большинством в латвийских городах.

На фоне падения влияния немцев в Латвии Герман видел подъём Германской империи, к началу ХХ века сильнейшей страны в Европе! Молодая нация объединилась всего 47 лет назад, но постоянно удивляла мир. В 1870 году немецкая армия разгромила французов, считавшихся неодолимыми, и вошла в Париж. Потом Германия приобрела новые земли и заморские колонии. Был построен мощный флот. Наблюдался невиданный в истории Германии экономический, научный и демографический рост,

По дороге в Полоцк Фирстенау вспомнил, как 20 лет назад отправлялся в Китай для завоеваний на рубеже веков, и кайзер Вильгельм II напутствовал его и других немецких солдат: – Ведите себя как гунны!

В тот миг сердце молодого Фирстенау забилось быстрее от восторга. Немцы в самом деле чувствовали себя новыми непобедимыми гуннами. Их армия была самой боеспособной, оружие – лучшим в мире, а промышленность, усиленная электричеством и открытиями в химии, – наиболее передовой в Европе.

Девушки с цветами, провожавшие солдат Германской империи на фронт в 1914 году, визжали от восторга. Герман пообещал молодой красивой жене Пеге и пожилому отцу, что приедет назад с победой. Прощальный поцелуй Пеги, страстный и эмоциональный, полковник ощущал на губах ещё несколько часов. Это было 4 года назад. 4 года расчеловечивания, крови, мрака и ужаса.

С началом Великой войны с Германией в Российской империи были закрыты немецкие школы и газеты, затем ликвидированы немецкие общественные объединения и союзы. Дошло до запрета использования немецкого языка в публичных местах и написания на нём писем. Три года назад по Прибалтике крайне болезненно ударил закон, согласно которому лица немецкого происхождения насильно лишались земель и переселялись из прифронтовой полосы в 150 вёрст. Тысячи немцев потеряли свои дома, часть из них даже отправили в Сибирь. По Российской империи прошли погромы магазинов и лавок, хозяевами коих были немцы.

– Сынок, представляешь, русские переименовали Петербург в Петроград и запретили ставить ёлки на Рождество, так как это немецкая традиция. Они сослали тысячи твоих соотечественников, – писал отец Герману.

– Не переживай отец, после победы мы заставим русских вернуть наших крестьян и баронов, – отвечал полковник отцу в письме.

Во время войны внутри Фирстенау росла и крепла ненависть, пока не произошло то, что выбило почву из-под его ног. Полгода назад жена полковника Пега умерла от гриппа… Герман искренне считал, что царская Россия испортила ему жизнь.

– Меня зовут Герман Фирстенау, и я представляю здесь немецкую армию. Вместе со мной капитан Юзеф Крумплевский. Мы явились к вам не как враги, а с дружелюбными целями. Лица, пострадавшие от большевиков и красноармейцев, просили помощи, и мы пришли к вам исключительно для установления порядка. Городское самоуправление может свободно продолжать свою деятельность, и мы признаем его местной властью. Сегодня наши солдаты останутся ночевать на вокзале, но завтра им нужно будет предоставить помещения в городе. Прячутся ли в Полоцке красноармейцы? – начал без церемоний комендант.

– Армейские части ушли из уезда. Сведений об отдельных лицах у нас нет. Будут ли какие-нибудь стеснения для общественно-политической жизни населения? – спросил, сморщившись, Левин. Городской голова был социалистом, и выдача красноармейцев не входила в его планы.

– Никаких! Однако вы должны понимать, что немецкая армия не допустит возвращения русской власти в Латвию. Семь веков немецкой истории не превратятся в прах. Прибалтика войдёт в состав Рейха, а воротами в Латвию исторически является город Полоцк. Для вас лавировать между Германией и Советской Россией, укрывать беглых русских солдат – всё равно что пытаться удержать стакан с водой на лезвии. Или, как у вас говорят, стараться усидеть на двух стульях, – сказал Фирстенау, заметив негативную реакцию Левина.

Возникла неловкая пауза, и Джакомо пришёл на выручку растерявшемуся городскому голове. Вероккио прошагал к стене управы, снял висевший на ней палаш и аккуратно разместил его на дубовом столе Левина лезвием вверх. Потом итальянец поднял свой стакан с заваренным китайским чаем и, водрузив его на лезвие, отпрянул в сторону. К удивлению коменданта и легионера Крумплевского стакан на лезвии стоял неподвижно.

– Со стульями, так и быть, демонстрировать не буду, – деловито озвучил итальянец.

– Вам бы в цирке этим зарабатывать, – выпалил обескураженный немецкий полковник.

– Я и работал в цирке, а ещё служил на Дальнем Востоке. Удерживать предметы на лезвии – обычная забава для знати Кореи и Японии. Разрешите представиться –Джакомо Вероккио. Я отвечаю в Полоцке за культуру, – пояснил итальянец и улыбнулся.

– Не злите немецкую армию, – прошипел капитан Юзеф Крумплевский, и оба гостя, немец и поляк, покинули кабинет городского головы.

25 февраля немцы заняли ряд зданий, включая «Гранд-Отель» находящийся недалеко от главной площади города – Корпусной.

Вечером Вероккио загрузил бельё в американскую стиральную машину, налил в бокал Шустовский коньяк и потрепал по загривку старого сибирского кота, рыжего с серым окраса, носившего имя Тамерлан. Итальянец любовался центральными улицами, озарёнными электрическими фонарями. Электрическое освещение появилось в Полоцке совсем недавно, перед войной, вместе с телефоном и синематографом. Вероккио обожал вечернюю атмосферу с суетой закрывающихся магазинов, топотом копыт экипажей, со звоном колоколов, игрой органов в соборах и музыкой саксофона Андрея Боровского. Итальянец распахнул окно, чтобы насладиться свежим ветром с реки Двины, смешавшимся с запахом готовящихся еврейских блюд и ароматом кофе и пряностей из колониальных лавок.

В этот вечер у Джакомо было плохое предчувствие, и он отправился прогуляться в возведённый иезуитами в XVIII веке Николаевский собор. Вероккио нравилась таинственность огромного храма. Возможно, дело было в том, что к оформлению внутреннего пространства приложили руку итальянцы. Например, нанятый иезуитами в Вероне художник Розатти. Джакомо засмотрелся на кафедру, оставшуюся в соборе от иезуитов. Её украшали два пронзительных женских образа. Один – смеренный золотой профиль святой с распущенными волосами и нимбом над головой. Другой – объёмный и воинственный – статуя женщины на вершине кафедры в накидке, поднимающая к небу правой рукой крест. Она была словно самой «Верой», чарующе смеющуюся в свете свечей над временем. Эта статуя, венчающая кафедру, чертами лица напоминала «Пьету» Микеланджело, которую Вероккио видел в Ватикане.

Джакомо Вероккио был прямым потомком художника Андреа дель Верроккьо, учителя Леонардо да Винчи и Сандро Боттичели. Одного из представителей его рода пригласила в Санкт-Петербург русская императрица Екатерина II. После переезда в Российскую империю фамилию начали записывать как Вероккио. Отец Джакомо попал в опалу из-за того, что нелестно отозвался о вкусе императора Александра III и был вынужден вместе с семьёй перебраться в уездный город Полоцк.

С детства Вероккио рос в окружении местной театральной среды. Затем попытал счастья, выступая акробатом в цирке, благо от природы он был наделён феноменальной силой и гибкостью. А потом была Русско-Японская война, сломавшая мечтательного итальянца и разделившая его жизнь на до и после. Когда война с Японией закончилась, Вероккио много путешествовал, и его отчаянно потянуло домой. Он вернулся в Полоцк и решил продолжить театральное ремесло отца.

Были десятки романов с актрисами, разбитые сердца и страстные моменты. Но Вероккио к своим 35 годам так и не женился. Последним увлечением итальянца стала 28-летняя актриса Клеопатра Герасимовна Лемешева, симпатичная блондинка с каре. Весёлая и озорная, она пила только кофе с молоком и имела привычку цокать языком, что-то обдумывая. Предки Клеопатры были донскими казаками, и девушка переняла от них темперамент и смелость. Вероккио впервые встретил Клеопатру в Полоцке десять лет назад, в день, когда на Российскую империю с неба упал Тунгусский метеорит весом в тридцать миллионов пудов. Падение сопровождалось мощным взрывом и планетарной магнитной бурей. Однако осколки загадочного метеорита так и не были найдены. Итальянец впоследствии шутил, что это был не метеорит, а космический корабль, на котором прибыла на Землю Клеопатра.

Вначале красавица казалась Вероккио слишком молодой и легкомысленной. С годами он к ней присмотрелся, влюбился в девушку и завоевал её. Для их отношений Джакомо был чересчур ревнив, а Клеопатра – излишне своевольна. В итоге они предпочли остаться друзьями, хотя иногда случались интимные встречи.

Вероккио давно стал частью волшебного театрального мира, и кто бы мог подумать, что короткий период службы итальянца привлечёт внимание новых властей, когда старые жандармы и полиция сбегут.

Выйдя из собора, Джакомо наткнулся на парад немцев, проходивший на Корпусной площади. Немецкий военный оркестр с флейтами и барабанами играл «Лунную сонату» Иоганна Бетховена.

– Немцы имеют исключительные музыкальные способности. Эта нация в особой связи с Космосом и сообщается с ним через музыку. Все самые выдающиеся европейские композиторы были немцами, – сказал итальянцу саксофонист Андрей Боровский, встретивший Вероккио на площади.

– Пусть бы у себя в Германии и выступали. Схватись я сейчас с ними врукопашную, наверняка успел бы убить троих, а то и четверых вояк перед смертью. Ведь меня готовили совсем иначе, чем современных солдат. В Российской империи была лучшая в Европе школа штыкового боя, – перевёл тему Джакомо и, откланявшись, ускорил шаг, вспомнив, что забыл покормить кота.

Дома итальянец натянул холст на подрамник, покрыл его грунтовкой, разбавил краски и начал увлеченно рисовать. Секрет изготовления красок был фамильным и передавался из поколения в поколение. В этот раз в составе краски Джакомо использовал льняное масло изо льна, выросшего на полоцком городище. Вероккио изобразил гигантского спящего дракона в короне, на которой по жемчугу и изумрудам ступали, спотыкаясь, миниатюрные рабочие с транспарантами, интеллигенты в пиджаках и немецкая армия. А около уха дракона, стараясь его разбудить, играл на саксофоне Андрей Боровский. Джакомо был так погружён в процесс, что оторвался от картины только утром и заметил трущегося об него и мяукающего кота Тамерлана. На полотне дракон скрутился в узлы, получившиеся на удивление реалистичными и будто обладающими мистической силой. Когда Вероккио всматривался в их узор, то видел образ пожилого тоскующего отца. Вскоре зазвонил белый с золотом телефон, и городской голова поделился с итальянцем новостями.

– Ты знаешь, что я вдовец с пятью детьми и не смог сбежать из Полоцка. Мне неудобно, Джакомо, тебя беспокоить, но нужно поставить на учёт револьвер, – сказал Левин.

С раннего утра Герман Фирстенау играл свою собственную симфонию, умело дирижируя немецкими солдатами. Обещание, данное комендантом – не вмешиваться во внутренние дела Полоцка – не помешало ему отдать приказ о сдаче горожанами оружия и боеприпасов. С деликатной улыбкой Фирстенау пояснил, что оружие оставят лишь тем, кто зарегистрирует его в комендатуре. Вероккио, как и тысячи полочан, купился на трюк полковника и явился к скучающему немецкому ефрейтору, записавшему в список револьвер системы Nagan.

– Это всё, что у вас есть из оружия? – поинтересовался ефрейтор.

– Я белорусский интеллигент. Разумность, чувство меры и обходительность – моё главное вооружение, – ответил Вероккио, и немец что-то пометил в листке.

Ещё через день Фирстенау заявил, что передумал и всё оружие необходимо принести под угрозой расстрела. Мягкий, двуличный тон приказов коменданта вызывал отвращение у полочан. Начались повальные обыски по всему городу.

Первого марта 1918 года солдаты ворвались в дом полоцкого мещанина Олега Ивановича Осетского, когда вся семья завтракала в столовой. Пятидесятилетнего главу семьи заставили открыть погреб и чердак.

– Бистро, бистро! – орал на купца немецкий солдат, подталкивая его стволом винтовки в спину. Сыновья мещанина, Александр и Владимир, зароптали, но мать приказала им молчать. В погребе немцами была обнаружена винтовка Мосина. Купца прошиб холодный пот.

– Я пока не успел её зарегистрировать, позвольте, я заплачу штраф, – сказал Осетский.

– Конечно вы все заплатите, – произнёс немецкий солдат с ухмылкой. Жена купца тут же получила смертельный удар прикладом по голове, от которого череп женщины треснул. Осетского и его сыновей пинками выгнали из дома. На улице был густой туман, проникший в лёгкие пленников и вызвавший у них дрожь.

– Ублюдки! – только и успел произнести глава семьи и неуклюже плюнул в солдат. Раздались выстрелы, и под испуганные перешёптывания вышедших соседей три жертвы пали замертво. Под покровом тумана немцы сняли с покойников серебряные крестики и перстни, а после забрали из дома все ценные вещи, включая посуду, а также французское мыло, сигареты и голову сахара на четверть пуда. Один из солдат, примеряясь, посмотрел на бездыханную хозяйку, одетую в шёлковое лазурное китайское платье, и стянул его с трупа.

– Подарю моей девушке Хильде, – пояснил товарищам запыхавшийся от усилий немец.

Этот случай возмутил правящие круги города, но о наказании мародёров не могло быть и речи. Проститься с семьёй Осетских пришли полоцкие православные, иудеи и католики, а надгробия оплатило еврейское общество, сотрудничавшее с купцом.

Чтобы как-то снять возникшее напряжение, комендант предложил Григорию Левину организовать танцевальный и поэтический вечер в доме купца Менделя Брейдо.

На встрече пела актриса Клеопатра Герасимовна Лемешева. В розовом, газовом и почти невесомом платье, стройная певица сыграла на фортепиано и исполнила арию «Царевны-Лебедь» Римского-Корсакова.

Будто сирена, Клеопатра заворожила своим пением присутствующих. Её упругая грудь в глубоком кружевном декольте то поднималась, то опускалась, приводя мужчин в трепетное волнение, а очень эмоциональное и красивое лицо пленило сердца военных. Полковник Фирстенау и явившийся с ним капитан Юзеф Крумплевский залюбовались выступлением певицы. Насколько это было возможно, царила непринужденная атмосфера.

– Я плохо понимаю, о чём она поёт, но выглядит артистка просто восхитительно, – сказал комендант, уставившись на облизывающую губы и поправляющую ленту в волосах Клеопатру.

Возбудился и Вероккио. Он вспомнил, как сжимал эту ленту и сверкающие светлые волосы сзади, когда Джакомо и Клеопатра занимались любовью в последнюю встречу, и подумал, что давно не заходил к «подруге».

В этот день, 9 марта, в Минске объявили о начале работы Рады Белорусской Народной Республики, куда вошли представители двух основных местных политических течений – демократов и социалистов. Конечно, все обсуждали будущее белорусского государства.

– Я лично знаком с поэтессой Констанцией Буйло, которая держала книжную лавку в Полоцке. Моим другом стал поэт Янка Купала, во время его службы в Полоцке. Он показывал мне отрывки своей поэмы «Гореслава» про полоцкую княгиню Рогнеду. Прочитал я и «Короткую историю Беларуси» Вацлава Ластовского. Дружу с театралом Игнатом Буйницким. В общем, я сочувствую белорусской национальной идее, но не понимаю, как её можно реализовать без сильной национальной армии. Тот же Симон Петлюра собрал под рукой Украинской Рады 400 тысяч человек, и даже этого оказалось недостаточно. На что же надеются деятели белорусской Рады? – задавался вслух вопросом Джакомо, беседуя с Левиным.

Клеопатра запустила патефон французской фирмы Pathé и начались танцы. Вероккио пригласил на танго Клеопатру, краем глаза заметив перекосившиеся лица Фирстенау и Крумплевского. Очевидно, в этом танце офицеры не достигли больших успехов. Глаза Клеопатры сверкали, то и дело слышался её звонкий смех. В танце актриса играла языком, перемещая его к краям алых губ, и обнимала ногой жгучего итальянца. Джакомо касался носом её щеки, и обоих объяло видимое желание. Дыхание танцующих словно трансформировалось в воздушные поцелуи. Страсть и чёткие движения привлекали взгляды окружающих. Когда музыка остановилась, Вероккио произнёс, глядя в глаза Клеопатре:

Танец с тобой – это освобождение,

Что описать не под силу словам,

В нём неземное есть наслаждение,

Я отправляюсь к далёким мирам.

Словно эфир нас с тобой окружает,

Магией танца меня озарив,

Блеск твоих глаз ли его порождает?

Может дыханья ритмичный мотив?

Нежной руки твоей прикосновение?

Смех твой, которым я окрылён?

Или улыбки твоей вдохновение?

В танца мгновенья в тебя я влюблён…

– Скоро в электрическом театре будет фильма с Чарли Чаплином «Прерванный роман Тилли», давай сходим? – спросила Клеопатра, и Джакомо пожал плечами.

– После танца я предлагаю отправиться подышать свежим воздухом, – ответил Григорий Левин, и народ поспешил на улицу. Здесь пьяный легионер Юзеф Крумплевский, желая выделиться перед дамами, закричал во всю глотку:

– Ну что, великие танцоры и тыловые крысы, кто из вас посоревнуется со мной в меткости? Полковник подтвердит, что равного мне стрелка нет во всей дивизии!

Шатающийся легионер достал две свечи, подпалил их зажигалкой и установил на телегу напротив каменной стены рыбной еврейской лавки. Свечи стояли на одной условной линии, параллельно руке стрелка. Поляк вынул из кобуры револьвер Nagan, прицелился и выстрелом затушил оба фитиля.

– Кто сможет повторить? – обратился капитан к присутствующим и уставился на Вероккио с явным вызовом. Итальянец усмехнулся, выступил вперёд и зажёг свечи спичкой. Затем он протянул руку к Юзефу, сжал в руке его револьвер и взял на мушку свечи. В воздухе повисла долгая пауза, полная напряжения.

– Чего ты ждёшь? Испугался? – вспылил Крумплевский, и в этот момент раздался выстрел, погасивший обе свечи. Полочане зааплодировали, а Фирстенау недовольно вздохнул.

– Это ещё не всё, – сказал Крумплевский и разместил между двумя свечами третью, чуть левее остальных, а затем добавил: – Усложним задачу: теперь пуля должна коснуться всех трёх фитилей, чтобы сбить последний огонь рикошетом. Легионер навёл ствол револьвера на свечи, выстрелил, но, как и раньше, потухло только две свечи. Третья же, находившаяся в стороне, на мгновение опустила пламя, но потом гордо подняла его вверх.

Юзеф Крумплевский побагровел от ярости и вернул револьвер в кобуру, демонстрируя, что на этом всё. Однако Вероккио железной хваткой вцепился в руку поляка, да так жёстко, что легионер даже вздрогнул.

– Вы, милостивый государь, сами затеяли эту игру, так извольте дать мне револьвер для соревнования, раз мой немецкая армия изъяла, – произнёс угрожающе Джакомо.