– А что я, собственно, оправдываюсь тут перед тобой, – прищурился он и сжал губы. Затем развернулся на каблуках и ушел.
Марина вздохнула с облегчением. Она была очень рада, что этот вечер проведет дома в одиночестве и сможет посвятить свободное время подготовке к комиссии.
Да, Марина пока смутно, но решилась. Сейчас она скорее склонялась к «да», чем к «нет». Она и сама не понимала, чем вызван в ней этот кардинальный перелом – перейти от позиции невмешательства к четкому решению. Возможно, бессовестной выходкой Матвея. Возможно, накаляющимися отношениями с отцом. Возможно, чем-то еще, что размыто и нечетко связано с Горбовским. Пока было неясно. Но на всякий случай Марина решила готовиться, ведь хуже от этого точно не будет. Знания не бывают лишними, а если все же с комиссией не сложится, подготовка поможет ей на экзаменах, да и в ближайшем будущем, когда предстоит работать по специальности.
Предстояло прочесть столько, насколько хватит времени, и запомнить наизусть столько, насколько способен мозг. Огромный объем материала не пугал Марину, а представлялся отличным способом убить сразу двух зайцев: сбежать из реальности и заполнить пробелы в знаниях.
Если в жизни что-то идет не так – загрузи себя работой. Труд вытащит из любой депрессии, развеет любое несчастье и сделает несущественными проблемы, изменит твое отношение к любой ситуации. Душа и ум обязаны трудиться, иначе человек погрязнет в апатии, которой не будет конца. В этом была уверена Марина. Примерно того же принципа придерживался и Горбовский. В его жизни «что-то шло не так» вот уже семнадцать лет, и он безжалостно топил себя в работе, не позволяя останавливаться и оглядываться назад. И вынуждая всех ненавидеть себя.
В то время как Марина штудировала учебные пособия по микробиологии, читала диссертации и научные статьи, перелистывала толстую тетрадь с лекциями Горбовского (которые пока что были самым понятным источником), пытаясь систематизировать свои знания, Лев Семенович, не в силах оставаться дома, сидел в комнате отдыха секции вирусологии, один во всем НИИ в этот выходной день, и составлял список вопросов и практических заданий для комиссии. Ему хотелось бы, чтобы эти вопросы и эти задания стали камнем преткновения студентов на пути к практике, и он был максимально жесток, балансируя на грани субъективности.
Пока никто из обучающихся не подал даже намека на желание проходить летнюю практику, и это радовало бы Горбовского, если… если бы не ощущалось так явственно и так точно, что вот-вот появится человек, который все разрушит.
Лев Семенович кожей чувствовал: кто-то из студентов хочет провести его, и поэтому будет молчать до самого конца, чтобы не навлечь на себя гнев преподавателя. Как вывести их на чистую воду, Горбовский не знал. Зато как поставить потенциального зазнайку на место, знал замечательно.
Глава 8. Привкус железа
«Жизнь – болезнь материи, мышление – болезнь жизни».
Бр. Стругацкие, «Гадкие лебеди»
Горбовский был не в духе. И сегодня это осознавали не только люди, с которыми ему приходилось контактировать, но и он сам.
Накануне, ближе к двенадцати ночи, произошло событие предсказуемое, но оттого не менее печальное. Лев Семенович остался в лаборатории допоздна, так как не мог бросить незавершенным анализ крови инфицированной особи, клетки которой боролись с геномом вируса бешенства.
Оставалось совсем немного, тем более, в образцах обнаружились антитела, способные послужить материалом для более сильной вакцины, чем №201. Горбовский воспрянул духом, но решил не бросаться в открытие сломя голову, а отложить на завтра, ибо время близилось к полуночи. Он мог бы остаться и работать всю ночь в любой другой раз, и этому бы никто не удивился, но сегодня не чувствовал себя настолько работоспособным. Оставив биологические образцы в хранилище, Лев Семенович отправился в последний раз проверить состояние девятьсот девятого. Крыса была мертва. Льву пришлось утилизировать тельце, на которое возлагались такие надежды.
А ночью проклятый вертолет снова забрал у него близких, и ничего нельзя было сделать, как и всегда. Как бы ему ни хотелось противостоять всемогуществу силы, заключенной в образе серо-зеленой металлической стрекозы, он не мог даже сдвинуться с места, будто застыл в киселе, сваренном из своих же страхов. Так бывает во многих кошмарах, когда тебе нужно бежать со всех ног, а ты не можешь даже шевельнуть пальцем.
Горбовского угнетала собственная беспомощность. Сон заканчивался, но каждый раз оставлял отвратительный осадок, будто на глаза оседала пелена, на зубы – песок, на кожу по всему телу – липкий белесый налет, видимо, следы того самого киселя, из которого невозможно было выбраться, чтобы спасти жену и ребенка.
А сегодня утром, для полноты картины, дома не обнаружилось никакой еды. Абсолютно ничего съедобного. Горбовский всегда забывал о таком важном деле как покупка продуктов и питался в основном где-нибудь и лишь бы чем. Как все ученые, помешанные на своем деле, он мало внимания уделял питанию, внешнему виду и прочим мелочам бытового характера.
Зачем ухаживать за собой и баловать себя, когда есть занятия посущественнее? Оттого и телосложение у него было далеко от упитанного, особенно это выделялось на фоне роста. Приятной внешностью Горбовский тоже не был наделен: все, что происходило у него в душе, без промедления отражалось на лице, придавая ему желчность и злобливость, вырисовывая глубокие морщины и резкие складки. От женщин бегать не приходилось – они сами сторонились Льва. И это отнюдь его не волновало. Единственным его увлечением была вирусология.
Сегодня Лев Семенович планировал дать студентам небольшую работу на проверку знаний. Его все еще мучила мысль, что кто-то из инфузорий планирует обмануть его. Эта мысль становилась навязчивой. Горбовскому хотелось вычислить этого человека заранее и наконец покончить с этим. Он без раздумий ударил бы того, кто скажет ему: «Лев Семенович, да ведь это паранойя!» Ему до одури надоели эти безмозглые юнцы, которых он тщетно пытался обучить и развить, не встречая с их стороны никакой инициативы, никакого интереса и никаких потенциальных талантов.
– Последние учебные дни приближаются, – мрачно сказал он, едва вошел в аудиторию, – никто не передумал по поводу практики?
«Ну вот, снова пытать будет», – подумала Марина. Девушка сидела на первом ряду, как всегда, чуть поодаль от кафедры, и следила за тем, как преподаватель, будто белое привидение, проносится мимо нее. Она заметила, что Горбовский бледен и изможден, словно спал очень мало либо же не спал вовсе. Ей вдруг стало тошно оттого, что она рассматривает его, примечает и неосознанно пытается расшифровать какие-то мелкие детали, на которые все остальные просто не обращают внимания. Одновременно она хотела и не хотела понять этого отталкивающего человека.
Аудитория затихла настолько, что не было слышно даже дыхания. Горбовский встал за кафедру и прищурился, протер переносицу, зажмурился на секунду.
«Да, и правда, красные глаза. Кажется, они у него всегда такие были? Почему я раньше не замечала?»
– Значит, нет. Мудрое решение, кстати. Что совсем не свойственно таким существам, как вы, – Лев Семенович помолчал, озадаченно глядя куда-то в сторону, потом опомнился. – Ну что ж. Сейчас мы проведем тест. Небольшой. Десять вопросов. Это поможет мне, а в большей мере вам всем, узнать свой уровень знаний и в очередной раз понять, что работу над собой никто не отменял.
Студенты зашелестели, вырывая листы из тетрадей и чуть слышно перешептываясь. Никто не мог понять, к чему понадобился этот тест – Горбовский не любил такого метода проверки и не считал его серьезным. Марина – догадывалась. Сдерживая усмешку, она смотрела на свои костлявые кисти и ждала, пока ее догадка оправдается.
– Можете не подписывать. Сдавать не будете. Проверите сами. Если у кого-то будет хотя бы пять верных ответов, вы меня удивите.
Льва уже давно не трогало, что аудитория предпочитает не отвечать ему. Как будто он не дает им слова, даже когда задает вопросы. Самым ясным ответом на эти вопросы всегда было молчание, и Горбовскому этого хватало. У него не было обратной связи со студентами. Говорил – он, они – молча внимали и фиксировали его слова либо в памяти, либо на бумаге. Мало кто осмеливался проявлять инициативу и спрашивать о чем-то Льва Семеновича.
– Действуем так, – Горбовский, заложив руки за спину, начал прохаживаться вдоль первого рядя парт, как тюремный надзиратель, – я высказываю утверждение, а вы оцениваете его на правдивость, делаете вывод и записываете: «да» или «нет». Все предельно просто, вы должны справиться. Итак. Первое утверждение. Прионы – это инфекционные белковые молекулы, не содержащие ДНК.
На пятом вопросе взгляды Марины и Льва Семеновича случайно пересеклись. Самое странное было в том, что никто из них не отвел глаз. Они как будто оба ожидали, что это сделает другой, а когда этого не произошло, оба удивились, и оттого продолжали настойчиво смотреть. Прошло несколько секунд, и Горбовский стал догадываться, что именно это – она, она, та самая мерзавка, возомнившая из себя не пойми что. Неясно, как он это понял, скорее почувствовал, вместе с презрением и глухим гневом где-то в недрах себя. Что-то было в выражении ее лица…
Горбовский отвернулся и продолжил диктовать.
Марина знала, что Лев Семенович затеял этот тест ради того, чтобы наглядно показать студентам, что в практической микробиологии они находятся где-то на уровне дна морского. Это было непосредственно связано с практикой.
«И что же он так уперся рогом? Неужели настолько нас не переносит, что не сумеет стерпеть хоть одного студента в своей цитадели?»
Глядя в глаза Горбовского, синие, с оттенком стали, казалось, будто кусаешь зубами железо, а рот наполняется соленой теплой кровью. Это ощущение нельзя было долго терпеть. Марине очень захотелось доказать этой сволочи, что она – достойна. На секунду ей показалось, что преподаватель прочел ее мысли, догадался о ее намерениях.
Резкие и неприятные черты лица Льва Семеновича при ближайшем рассмотрении странно гармонировали между собой, создавая правильное, почти аристократичное единство. Подобная эстетика отвратительного была чем-то новым для Марины. Словно находить прекрасными самых мерзких насекомых – долго наблюдать за ними и вдруг заметить странную, прежде невидимую гармонию в их внешнем виде.
Высокий лоб, идеально прямой нос, длинные плавные изгибы темных бровей, глубоко посаженные большие умные глаза, обрамленные тенью, как черным кружевом. Страшные глаза, пугающие, слишком проницательные. Это два мощных фонаря, только они не освещают, а наоборот, затемняют область лица от бровей до носа, и воздух, находящийся перед ними, сгущается и дрожит подобно мареву над костром. Огромной силой обладает этот взгляд, силой, которую его владелец даже не ведает.
Утверждения кончились, и Горбовский назвал верные ответы. Великолепная память позволяла ему сделать это без заминки.
– У кого хотя бы пять верных ответов? – спросил он, понимая, что сейчас, как и всегда, никто не ответит. Но внезапно ему стало интересно, как ответила подозреваемая, и он вновь направил на нее два фонаря, проецирующие не свет, а столб невидимого мрака. Марина смотрела на него и молчала, но ее взгляд все сказал Горбовскому без слов.
– Сколько у Вас? – спросил он и клацнул зубами.
Аудитория замерла. Горбовский впервые обращался к кому-то лично, еще и «на Вы». Теперь все смотрели на Марину. Она покусывала губу и дразняще глядела в глаза Горбовскому, решая про себя, какой стратегии лучше придерживаться. Ей так хотелось проучить эту тварь, и сейчас у нее для этого как раз были все козыри на руках.
– Девять, – ответила она.
– Девять, – повторил он насмешливо.
Последовала короткая пауза. Лев Семенович подошел, взял листок и пробежал глазами.
– Неплохо, – оценил он, выказывая чудеса самообладания. – Как Ваша фамилия?
– Спицына.
– Подойдите после занятия.
Всю пару Марину трясло от волнения. «Зачем он это сказал? Что он собирается сделать? Ну не убьет же он меня! Надо было соврать, необходимо было соврать, прикинуться такой же идиоткой, как все!» Марина корила себя за то, что выбрала не ту схему действий и раньше времени открыла Горбовскому свой ум. Теперь она чувствовала себя незащищенной, без джокера в рукаве, без запасного плана, без плана вообще.
Лев Семенович решил не впадать в ярость, а тихо и мягко постараться вывести студентку на чистую воду. Он собирался сдерживаться до тех пор, пока она не скажет правду. Не стоило пугать ее сейчас – можно спровоцировать на вранье. Обрушиться на нее можно и после, когда догадка подтвердится.
Собрав волю в кулак, Марина подошла к его кафедре, когда все остальные спешили скорее уйти. Она предвкушала предстоящую беседу так же, как осужденный на смертную казнь предвкушает рассвета. Она дала себе слово не проговориться и все отрицать.
– Спицына, – констатировал Горбовский.
Так необычно было слышать свою же фамилию из уст этого человека, голос которого трещал, словно сухое полено в костре; губы которого, тонкие и прямые, как лезвие, почти не шевелились; глаза которого источали полосы черного света, направленные на нее.
