Гексаграмма: Книга алой тайны

Глава 1

Колёса маленького чёрного экипажа без вензелей на дверцах, равно как и любого другого указания на его принадлежность, и копыта двух вороных лошадей, тянувших его за собой размеренной рысью, месили жирную бурую грязь, оставшуюся на большом тракте после недели сплошных ливней. Серые занавески на скромных маленьких окошках были плотно задёрнуты, и рассмотреть седока или седоков не представлялось ни малейшей возможности. Глухое и безразличное ко всему выцветшее небо пыталось кое-как прикрыться рваными, дряблыми тряпками невнятной хмари, выглядевшей не лучше жалкой пародии на одежду нищих побирушек на подходе к великолепному королевскому дворцу. Мёртвые деревья, уныло торчавшие по обочинам дороги здесь и там, дополняли впечатление обо всём этом тоскливом и бесприютном крае. Ни одной яркой краски, ни одного живого впечатления здесь было не сыскать. Всё естественное, молодое, энергичное давно или покинуло эти места, или покоилось в могилах. Лошади недовольно фыркали и всё менее и менее охотно перебирали ногами – им тоже тут не нравилось. От всего – разрушенной до фундамента церкви, над руинами которой бестолково вилось и надсадно каркало тощее вороньё, или давно брошенной, забывшей, что такое приличные злаки, заросшей вдоль и поперёк буйными сорняками пашни, или заболоченного, не пригодного ни для купания, ни для рыбалки, болезненно-зелёного, затянутого ряской и спрятавшегося за высоченными дебрями осоки и камыша озерца тянуло гнилью и запустением. Одиночеством и безнадёжностью. Выхолощенностью и той бедностью, что уже не совместима с жизнью. Казалось, никакой разницы, в какую сторону двигаться, в подобном захолустье не существовало, всё одно и то же, и нигде спасения нет. В этой дыре давно сгинули добро, справедливость, понятия о государственной власти, и даже интерес ко всему остальному миру. Условно огороженный участок никому не нужных территорий. Как покинутый и забытый погост.

– Дальше я не поеду, – остановив экипаж, высокий и худой, как сухая жердь от забора, возница почти презрительно бросил эти слова назад. Впрочем, не оборачиваясь, словно зная, что этого и не нужно.

Устного ответа не последовало, однако, через несколько секунд пассажир соскочил на землю, причём миг, когда он отворил створку и вышел на приступку, возница не уловил. Даже в тусклом, будто от пытающегося чадить сквозь сплошную пелену густого, как хороший кисель, тумана фонаря, свете немощного блёклого белёсого недоразумения, даже и наименования солнца не заслуживавшего, красные пряди великолепных длинных волос путника вызывающе дерзко блеснули. Такого сочного штриха во всех окрестностях наверняка отродясь не водилось.

– А холодно! Самое оно для прогулки! – весело проговорил он, широко улыбаясь, потирая ладони в белых атласных перчатках, гармонировавших с пейзажем не больше, чем его же длиннополый коричневый кожаный плащ.

Воздух действительно остыл до того состояния осенней мозглости, когда иней уже и под прямыми лучами дневного светила совершенно не торопится таять, а тонкий ледяной налёт на поверхности луж держится вплоть до тех пор, пока на него кто-нибудь не наступит. Облачка пара вырывались изо рта странного путешественника при каждом выдохе, сопровождавшем его речь.

– Может, лучше сядешь обратно, и вернёмся в город? Я ждать тебя не буду, – едва ли не враждебно проворчал возница.

– И не надо, дядюшка! Я не пропаду! – рассмеялся путешественник.

– Все вы так говорите, а никто из навещавших эти места не вернулся, – буркнул вдвое сильнее помрачневший возница и, развернув повозку, укатил в обратную сторону.

– Ну, да, ну, да… – пренебрежительно и с явной скукой сказал себе под нос юноша, тряхнув пышной алой шевелюрой и беспечно помахав рукой вслед.

Этих баек он наслушался вполне, добавки вовсе не хотел, и был рад, что провожатый отбыл, не став развивать тему.

Легкомысленно посмеиваясь, путник зашагал по накатанной бесчисленными телегами, повозками и волокушами колее, и налетавшие то и дело порывы ветра взмётывали его великолепный хвост, выглядевший так, будто кто-то подвязал синей лентой язык самого настоящего пламени. Продвигаясь дальше, он сошёл с проторенной дороги, уходившей в противоположную нужной сторону, и сапоги его захрустели по выстуженной на много метров вниз почве, выглядевшей как замёрзшее болото.

***

А впечатление от этой окраинной области страны, ютившейся у чёрта на куличках, всё ухудшалось и ухудшалось. Хотя, казалось бы, дальше уже некуда.

Пустые, причём заброшенные не вчера, и даже не год назад, покосившиеся лачуги, едва прикрытые остатками истлевшей соломы, составлявшей основной материал их крыш, беззубо скалящиеся тёмными проёмами оконных квадратов и прямоугольных входов. Огороды, превратившиеся в царство бурьяна – колючего лилового репейника и ядовитой чёрной белены. Коровий остов прямо посреди чьего-то подворья. Можно было бы, пожалуй, решить, что через это место проходили боевые действия, но путник хорошо, как мало кто другой, знал, что в государстве давно не случалось войн. Даже гражданские восстания не осмеливались зародиться. Но что же тогда стряслось здесь? Странный гость знал, что сюда наотрез отказывались переселяться даже те, кто жил в стеснённых обстоятельствах и едва сводил концы с концами, как бы ни сулили им оплатить все расходы на восстановление домов и начальное обустройство. Потому-то и приехал – по приказу расследовать происходящее и докопаться до сути проблемы.

Сапоги легко продавливали чуть подмёрзшую, но ещё недостаточно крепкую для того, чтобы удержать форму под весом человека, сбившуюся в крупные комки жижу. Под толстыми шипованными подошвами, дорогой и качественной резиной из столицы, смачно чавкало. В этом краю вечной зимы иногда всё-таки теплело, отчего все немощёные дороги развозило до состояния "не проехать, не пройти", а средств в казне не хватало, чтобы выложить камнем их все. По преданиям, раньше такое время года называли весной и летом, теперь же отличия были крайне незначительными, и сказки о цветущих садах и полноводных голубых реках большинство читало именно как сказки, наслаждаясь складной ложью и представляя себе этот вымышленный, но такой привлекательный мир.

Пройдя через весь посёлок, путник вышел за околицу и остановился перед огромным пустым пространством, вроде голого луга, ядовито-зелёного, будто ведьмовская отрава, бурлящая в давно не мытом котле. От гладкой поверхности разило, как от давно протухшего варева. Собственные ядовитые испарения мешали всей этой погани замёрзнуть. оно всё время кипело, переваривая самое себя. Путник с трудом разглядел вбитые в редко торчавшие из топи кочки янтарно-жёлтые колышки, и, ничтоже сумняшеся, прыгнул на первый из отмеченных так бугорков. Тот немного просел, но большая его часть осталась торчать над мерзкой булькающей хлябью. Второй и третий холмики тоже не представляли из себя ничего особенного, зато четвёртый чуть не затонул прямо под ногами у красноволосого, тот насилу успел перескочить дальше. Болото надувало пузыри, напоминающие болезненные гнойники, и, с глухими хлопками лопаясь, те наполняли воздух новыми порциями смрада. Путник не обращал на них ни малейшего внимания, хотя, нормальному человеку от даже четверти подобной вони стало бы дурно.

Островок вынырнул из молочного покрова тумана, плотного, будто тканевая завеса, отгораживающая будуар несовершеннолетней девственницы от остального дома, внезапно. Белая мгла заволакивала топи чем дальше – тем плотнее, всё гуще и гуще заволакивая обзор, так, что и колышки стало почти не разглядеть, и, казалось, заунывное однообразие никогда не изменится, как вдруг искомый клочок суши возник прямо перед путником, будто по какому-то магическому слову, и выглядел он мёртвым и незыблемым, подобно кладбищенскому склепу из цельного гранита. Любому психически адекватному человеку здесь показалось бы, что он уже в загробном измерении. Тишина обволакивала этот жалкий участок стылой земли не подлежащим обжалованию приговором, и даже рядом с виселицей, когда на ней в петле болтается свежий труп, а красноволосому доводилось посещать лобное место на главной площади столицы сразу после казни, не становилось так боязно и одиноко. Он даже ничуть не удивился, когда чуть не наступил на череп с трещиной на затылке и половиной отсутствующих зубов. Узловатые толстые корни погибших деревьев с отслаивающейся корой походили на извивающихся змей, то стелящихся по земле, то высовывающих из неё морщинистые спины. Того и гляди, зашевелятся, твари… Впрочем, судя по тому, как настороженно и почти опасливо озирался путник – он вовсе не исключал такое развитие событий на полном серьёзе. И, вообще, видимо, ожидал всего, чего угодно.

Туман полз, подкрадывался, затаиваясь между громадных неотёсанных валунов и скапливаясь бесформенным студнем в узких длинных трещинах смёрзшейся почти до состояния камня, хуже души ростовщика и сострадания могильщика, почвы. Когда-то, судя по остаточным признакам, это был вполне плодородный чернозём, но что-то убило его так же, как и весь остров. Путнику даже показалось, что туман, изучавший его с любопытством учёного, собравшегося препарировать новое подопытное создание, как-то замешан в нынешнем плачевном положении острова, и даже той покинутой деревни, что эта выцветшая до сходства с тонким саваном мозглая знобкая дымка обладает подобием самосознания. Безумие, наверно… Однако, путник не спешил сознаваться в том, что ему на ум приходит мнительная чушь. Он отломил кривой сук от ближайшего дуба и положил перед собой, начертил мелом треугольник с маленькими зубчатыми стилизованными изображениями горящего пламени на каждом из углов, и сухая голая ветка вспыхнула, превращаясь в готовый факел. Вооружившись этим самодельным оружием против сумрака, окутавшего мир вокруг, путник крадучись двинулся дальше. Конечно, остаться незамеченным он не рассчитывал, просто такой шаг, мягкий и плавный, был для него привычным во время выполнения заданий. Он старался не суетиться сверх необходимости и производить поменьше шума, даже точно зная, что добыча уже учуяла его, и готовится дать отпор.

Храм, издалека напоминающий приплюснутый сверху гриб, а вблизи – обращённую в скульптурное изваяние медузу, врывшуюся застывшими в разгар конвульсивных извиваний щупальцами глубоко в грунт. Бахромчатая мятая "шляпка" производила тягостное впечатление запущенного нездоровья. Строение имело мшистый оттенок, на ощупь оказалось обжигающе-холодным. Входа не было, лишь в боку зияла пробоина, достаточно крупная даже для взрослого человека. Огонь, разожжённый путником, от близости к этому странному сооружению панически задёргался, и всего через пару секунд полностью угас. Заметил гость острова и ещё кое-что – туман вытекал именно изнутри этой постройки – если, конечно, её создали рукотворно, в чём он также преизрядно сомневался. Она интуитивно воспринималась как грязная, источник скверны и разнообразных напастей. От неё аж мурашки по коже побежали, а ведь красноволосый не относился к числу повышенно впечатлительных. Сознание голосовало против визита внутрь, подсознание и вовсе истошно вопило, требуя убраться как можно дальше, и, желательно, бегом. Но… Путник явно не привык прислушиваться к своим страхам, когда надлежало выполнять дело. Да, один погасший огонь сказал ему куда больше, чем ему хотелось бы знать. Да, не надо было обладать семью пядями во лбу, чтобы смекнуть – шансы никогда больше не выбраться оттуда настолько высоки, что их лучше не анализировать и не оценивать, чтобы руки заранее не опустились. Да, никто не заставлял его лезть туда в одиночку, даже формулировка поставленного приказа, и он был наделён полномочиями запросить помощь из столицы. Но красноволосый с малолетства проявлял любознательность и самоуверенность, и он не мог не соблазниться перспективой первому разведать обстановку, а там и новую славу, глядишь, добыть. Хотя, собственная известность волновала его мало, а вот лишний раз убедиться в своих талантах было бы вполне приятно.

Так что он, не предаваясь излишним колебаниям. с задумчивой и предвкушающей улыбкой вступил под низко нависающие своды.

***

Больше всего в узких лабиринтоподобных коридорах храма впечатление производили расположенные в хаотически разбросанных там и здесь стенных нишах, выточенные из цельных глыб малахита головы, лишённые шеи и всего основания затылка, растянувшие широкие жабьи рты в ухмылке до непропорционально маленьких круглых ушей, вытаращившие бессмысленные, слепые глаза, пухлощёкие и гротескно-тупые. Они тускло мерцали агрессивно-зелёным, и являлись единственным источником освещения в необычном святилище. Путник уже сбился со счёта, сколько сделал поворотов и лестниц с низкими, растрескавшимися и частично кое-где даже выломанными ступенями благополучно миновал. Никто на него не нападал, не хохотал зловеще, не подстраивал ловушек.

Пауку невыгодно, чтобы добыча не добралась до центра его логова, где он, собственной безобразной персоной, и поджидает её, потирая мохнатые лапки и щёлкая стальными жвалами. Давать себе отчёт в том, что он представляет собой ни что иное, как пищу, путнику не нравилось, однако, интуиция безошибочно подсказывала, что лишь в таком качестве ему вообще позволили войти. Древний голод затаившегося в недрах храма многовекового зла пробирал его человеческое тело до мозга костей. Одиночество… Вот что охватило путника с головы до ног под плоским потолком, довлевшим над его макушкой. Одиночество, причём не только своё, но и самого храма. Пустынные одинаковые галереи, беззвучно смеющиеся каменные идиоты, знающие, тем не менее, что-то такое, о чём и близко не ведал он, и, соответственно, не такие уж и глупые, а, скорее, саркастичные и хитрые, и, вдобавок ко всему, бессистемные подъёмы и спуски… Всё это смахивало на фантазии спящего безумца.

– Ну, и долго ты меня кругами водить собираешься?! – сердито крикнул путник в игнорировавшее сам факт его присутствия пространство.

Впереди, метрах в десяти, призывно вспыхнуло насыщенно-алое сияние. Оно исходило от расположенного в центре огромной пещеры алтаря, залитого давно запёкшейся жидкостью. Пол вокруг алтаря был испещрён многочисленными знаками и словами на языке, читать который путник боялся. Он как-то улавливал общий смысл запечатлённого текста, и этого более чем хватало, чтобы сообразить – такие речи не должны звучать вслух, никогда и нигде, а озвучивший их предаст само бытие. Они хулили жизнь, и всё чистое и светлое, что та несла в себе, отрицали всякую мораль. Записавший их, давший им власть должен был попрать всё хорошее в себе, от способности любить до сопереживания ближним.

Путник похолодел, его зрачки расширились – он понял, что к чему.

– Один из десяти алхимических запретов… Кровавые врата. Призыв демона, – прошептал он.

– А ты соображаешь, – послышалось за его спиной низкое, утробное рычание.

Молодой человек резко обернулся. Клыкастое настолько, что и саблезубый тигр позавидовал бы, шестиглазое, четырёхрукое, заросшее косматой бурой шерстью, напоминающее помесь буйвола своими рогами, обезьяну – длиной конечностей и хвостом, свинью – рылом, нечто сидело прямо посередине залы, начёсывая одну из многочисленных своих подмышек так, словно выискивало там блох.

– Тебе не больше двадцати, но я чую – ты вовсе не прост. Алхимиком ты быть не можешь, на службу берут как минимум с двадцати пяти, и никто из них не опустился бы до визита сюда… Откуда ты взялся, юный идиот?!

Проигнорировав всю эту прочувствованную тираду, медленно стаскивая с правой руки тонкую перчатку, юноша флегматично зачитал, в точности как по писаному:

– Я немало слышал о твоих злодеяниях. Именно в их результате всё на несколько километров вокруг этого поганого капища опустело. Отсюда сочатся миазмы, отравляющие болото. Ты будешь держать ответ за свои грехи перед короной и страной, и вот чем я тебя остановлю.

Он развернул к демону ладонь, показывая сложное, многосоставное, изображение чёрными, глубоко въевшимися в кожу, линиями.

– Балуешься оккультными псевдоучениями, умеющими лишь бездарно копировать нашу науку?! Да ты вдвое хуже меня! Ты оскорбляешь алхимию такими играми в неё!

– Не тебе об этом судить, – голос странника внезапно из беспечного и едва ли не панибратского вдруг стал ледяным и строгим.

– Раз уж ты так любезно сообщил мне о своём оружии – я убью тебя быстрее, чем ты сможешь его использовать! – заорал монстр.

Враг внезапно прыгнул на него – гораздо быстрее, чем обычный человек успел бы среагировать. Гость не являлся таковым, поэтому успел немного отклониться от траектории движения противника. И всё же тот сшиб его с ног и швырнул через всё помещение, заставляя врезаться в стену. Что-то противно хрустнуло – возможно, рёбра. Парень на пару секунд едва не потерял сознание. Он едва дополз до одной из колонн и, тяжело дыша, привалился к ней спиной.

– Теперь тебе некуда деваться! Я тебя сожру! – надвигаясь на него, торжествующе рычал монстр.

Однако, что-то внезапно сковало движения преступника, и тот замер с занесённой над юношей когтистой лапой.

– Что это?! – взвыл он, вытаращив глаза двумя презабавными шарами.

Вместо ответа гость храма показал ему правую ладонь, с которой исчез рисунок.

– Он пропал?!

– Ты уже должен понимать. Он сошёл на плиты пола твоего святилища и активировался сейчас, прямо под тобой. Гексаграмма всех шести противоположных друг другу, но объединившихся, чтобы судить тебя, стихий, символы двенадцатиключевых алхимических элементов, три круга силы и кольцо, опоясывающее весь рисунок, в виде змея Уробороса, олицетворяющего принцип бесконечности. Тебе не вырваться, это знак абсолютного подавления! Я хорошо подготовился к этой поездке, и нанёс алхимические татуировки на свои ладони заранее.

– Так?.. А что же тогда у тебя на второй? Ещё худшая скверна?

– Тебе это совсем ни к чему знать, ведь скоро ты исчезнешь. Но… Я слегка подстраховался, если запечатывание, вопреки моим ожиданиям, не даст необходимого результата. Я рад, что не пришлось задействовать вторую. Её вид и способ работы мне никогда не нравились, – красноволосый поморщился, очевидно вспомнив о чём-то унизительном и болезненном.

– Но кто же ты тогда такой?!

– Ричард Райен Нойес, капитан десятого подразделения королевских войск, алхимик. Тебя, вероятно, ввело в заблуждение отсутствие у меня военной формы и регалий, а также моя молодость. Ты целиком и полностью прав насчёт устава, предписывающего нижнюю планку возраста, с которого алхимиков официально регистрируют, но для меня сделали исключение. Единственное в истории.

– Если ты тоже алхимик… То однажды откроешь свои кровавые врата, – демон вдруг злорадно осклабился. – Однажды тебе не хватит дозволенного, и ты заглянешь за черту.

– Возможно. А, может быть, и нет. Это, уж прости, не твоего ума теперь дело, – лучезарно просиял своему оппоненту Ричард.

Печать закончила преобразование подаренного ей материала, и преступивший законы государства бунтовщик исчез, а вместо него на холодный каменный пол с тихим звоном упало литое серебряное кольцо.

– Интересная форма души… А ты был сильным человеком, очень жаль, – подбирая означенный предмет, прошептал едва слышно Ричард.

Демоны не были какими-то потусторонними существами. Открывая Врата Крови, алхимики распечатывали собственную душу, высвобождая все внутренние табу. Это изменяло их физические оболочки навсегда.

***

Фиолетово-зелёный бледный круг в нервическом зубчатом венце гало повис над развалинами храма, над изгрызенным тоской и подточенным болотной жижей островом. У Ричарда всегда были неважные отношения с луной, но сегодня ему особенно ярко померещилось, что у неё есть лицо. Вернее – гротескная маска, пародирующая хохочущее щекастое лицо с маленькими глазками. Ричард считал себя человеком неробкого десятка, но эта морда портила ему самочувствие, действовала на психику, заставляя шарахаться от каждого звука и тщательно избегать затемнённых участков. Он убил таившегося здесь монстра и смыл все дурные рисунки, эти чертежи измерений, куда людям соваться нельзя, и, наконец, основной – открывающий врата… Достаточно ли этого, чтобы считать покинутые всеми дебри освобождёнными? И его ли теперь это забота? Кажется, очищать местные воды и выяснять, кто из жителей сбежал восвояси, а кто – поглощён ныне сгинувшим злом, ему император не поручал. Да и не мог, поскольку то и другое лежало вне возможностей Ричарда. Ну, ничего, рано или поздно здесь, конечно, всё поправят, а ему пора домой. Может, когда деревня возродится, он её навестит, сувениров ради, теперь же здесь делать больше совершенно нечего, в столице же – все развлечения, на любой вкус. Правда, его основным развлечением будет просьба к императору выписать ещё один пропуск в запретную секцию замковой библиотеки. Алхимикам позволялось туда ходить, но – лишь тем, кто имел высшее посвящение, а его не давали новеньким, пусть те даже проявили себя, как гении. Как минимум, требовалось провести на службе лет пять. Считалось, что истинная преданность короне была необходима для сохранения стопроцентной лояльности даже после изучения грязных секретов всей правящей династии, до самых её истоков, тщательно упрятанных за семь печатей. Этот слух разболтал Ричарду один из старших алхимиков, и, несмотря на то, что Ричард считался исключительно преданным и достаточно талантливым, чтобы для него хотя бы частично сделали исключение, тот алхимик всё равно был наказан тюремным заточением. Нет, Ричард не выдавал его – просто ни один, ни второй понятия не имели о том, что все сведения из секретного отдела императорской библиотеки защищены гексаграммой слежения, мгновенно показывающей, где и кем была выдана не подлежащая разглашению информация.

Тем не менее, именно в закрытой секции Ричард обучался читать лунные и звёздные знаки. Романтики видят на небесах вдохновение для своих произведений, но алхимики подмечают пути. Линии, ведущие к постижению мелких и крупных событий, а также всеобщей природы, единой для всех, от людей до демонов.

Однако, не только луна привлекла его внимание снаружи – окружающие изменения были разительны. Заброшенное святилище больше не казалось мрачным и опасным – оно стало мирным и тихим, как пустая яичная скорлупа. Поверхность же болота покрылась толстым слоем льда. Очевидно, проклятие местности прекратило своё существование полностью. Возможно, теперь-то получится населить деревню.

Глава 2

– Ну, как прошло, Ричард? Понравилось тебе?

– Не очень, Ваше Величество! Ни привлекательных девушек, ни качественной еды, ни красот природы, одно сплошное болото, да самовлюблённый слабак на закуску!

Император удручённо покачал головой.

– Ты же знаешь, что алхимиков твоего уровня в стране сейчас наперечёт, и я предпочёл бы видеть их своими союзниками, а не твоей добычей.

– Ну, простите. Я пытаюсь с ними поладить каждый раз. Они против.

– Знаю я, как ты пытаешься. Не смеши меня. Пятый за последние три месяца. Я знаю, что они непростительные еретики, но смерть, хотя и не позволит им творить зло дальше, не возместит того вреда, что они уже причинили.

Ослепительно золотое солнце беспардонно било прямо в слюдяные окна дворца, и Ричард, стоя прямо напротив них, был вынужден щуриться, чтобы иметь возможность разглядеть своего повелителя. Пурпурная тога, хрустальный венец, инкрустированный изумрудами и бериллами, платиново-светлые кудри, обрамлявшие лицо государя настоящей непокорной буйной гривой, и вечная усмешка, неповторимо сочетавшая в себе любопытство, добродушие, симпатию и сарказм. Стоя на одном колене перед этим высоким, статным мужчиной и оставаясь в положении поклона, Ричард не имел права слишком долго на него любоваться, этикет запрещал, вообще-то, даже тон, в котором он обращался к Великому. Привилегии, которыми в этом плане обладал Ричард, вызывали ревность и зависть у половины двора, где не каждому удавалось снискать даже право приватных бесед с королём. Однако, покушаться на Ричарда боялись – статус алхимика приравнивал попытки убить его к нападению на Сатану, и примерно с такими же последствиями в случае неудачи. Недаром одним словом "алхимик" пугали, и далеко не одних лишь детей.

– Следующее задание ты будешь проходить совместно с представителем семьи ди Гранель. Надеюсь, хотя бы она сможет что-то с тобой поделать.

Ишка!.. Сердце Ричарда пропустило полтора такта, кровь отхлынула от его щёк, а потом снова ударила в лицо, и он ощутил, как заливается краской. Его Величество понимающе усмехнулся, немного по-отечески, когда отпрыск надеется что-то скрыть, но ещё юн и зелен настолько, что ещё не начал бриться, куда уж там обучиться тонкому искусству пускания пыли в глаза или сокрытия своих намерений, так, чтобы верили не одни лишь дети да наиболее наивные, не знающие мира личности. Большинство алхимиков преуспевало в обеих этих областях, и за это их презирали и придворные священнослужители, и все двадцать рыцарских орденов. Алхимики, они же правительственные маги, хранители единственной законной колдовской ветки во всей стране. Разумеется, они плевать хотели и на чванливых отцов – столпов религии, и на ханжей-рыцарей. Алхимики уважали только короля, а также других алхимиков, но лишь тех, чьи познания считали не меньшими, чем их собственные… Ричард, однако, примкнул к их числу в официальном порядке относительно недавно, и понимал их не лучше, чем лесных ходоков или горных отшельников.