Ландыш на крови. В тебе нет огня, нет чистого побуждения. В тебе лишь пустота

Александр Григорьевич Браницкий пребывал в состоянии беспокойного сна. Полуденное солнце ласкало его белоснежное тело, утопавшее в массе подушек и одеял из черного шелка. Лихорадочный вихрь блуждающего сознания являл ему короткие сценки, пережитые за минувшие сутки.

День рождения парень отметил с размахом. Элитный ресторан закрыли от посторонних, предоставив подросткам полную свободу действий. Шампанское лилось рекой, постепенно уступив место более крепкому алкоголю. Столы ломились от экзотических яств, среди которых затесалась фуа-гра. Увидев ненавистное с детства блюдо, уже нетрезвый Саша прямо рукой схватил малоаппетитный кусок и швырнул его в стену. Мягкая субстанция противно размазалась по зеркалу, вызвав одобрительный хохот у собравшихся гостей.

Тогда лучший друг Влад Кошелев последовал его примеру и начал метко пуляться креветками, которые забавно отскакивали от твердой поверхности, разбрызгивая горячий сок. Красноватая жидкость попадала на платья и лица хихикавших девочек, которые начали визжать и разбегаться в стороны. Убегая, они спотыкались на высоких каблуках и прикрывались маленькими сумочками. Парни же задорно улюлюкали, присоединившись к Браницкому и Кошелеву.

Вскоре практически все горячие и холодные закуски оказались где угодно, но никак не на столах. Рубашка Саши утратила свой белый цвет, напоминая теперь холст не особо талантливого импрессиониста, все лицо его было перепачкано томатным соусом. Влад же был весь усыпан салатом, но это отнюдь не портило его настроения, он подмигнул Саше и похлопал его по плечу:

– Разогрев отличный, теперь можно и главного гостя встречать.

Саша наморщил заляпанный лоб и сплюнул на пол:

– Кого еще ждем? – он схватил бокал с ближайшего подноса и сделал глубокий глоток.

Владик похабно расхохотался, в его маленьких бегающих глазках отражалось предвкушение:

– Ну как же, того, кто раскачает этот свинарник, – он приобнял Сашу за плечо, увлекая к пустующей сцене. – Для кента ничего не жалко! Автограф вне очереди!

Свет в зале ненадолго погас, а затем вспыхнул снова, явив фигуру небезызвестного рэпера. Толпа взорвалась единым восторженным воплем. Правда, женский сучий визг звучал гораздо громче и выразительнее – воистину королевский праздник! Золотые дамы теснили простолюдинок и наступали им на ноги лакированными туфлями.

Мужчина на сцене поднял руку в приветственном жесте, вызвав вторую волну крика обезумевших подростков: «Погнали!» Зал разорвало громогласное звучание знакомой всем мелодии, толпа взревела в ответ. Шоу началось!

Его отголоски все еще отдавались в ушах Александра ритмичными битами, и световое представление так и не отпускало его одурманенное сознание. Он продолжал недовольно бурчать, ощущая как жирная помойная муха, ползет по его оголившейся нежной пятке. Он взбрыкнул ногой и дернулся, чувствуя нарастающее раздражение от омерзительного чувства, что какое-то грязное насекомое беспрепятственно проникло в его комнату. И мало того, что проникло, а еще имело наглость нарушить покой самого Александра Григорьевича Браницкого. Дрянь-то какая!

Перестав ворочаться, он вытянул левую руку и начал обшаривать прикроватную тумбу. Его тонкие белые пальцы ловко ухватились за край холодного стакана, который был наполнен лимонным напитком. Кубики льда еще не растаяли, значит, его принесли совсем недавно.

Он погладил прохладную поверхность стекла, цепляясь ногтями за гравированные выпуклости, осознавая, что уже проснулся, и встреча с реальностью неизбежна. Кряхтя, юноша вынырнул из-под одеяла, и сразу зажмурился. Невозможно яркий дневной свет немилосердно пробивался из расщелины между шторами и резал по чувствительным с похмелья глазам Александра. Сморщившись, словно щенок шарпея, он сделал попытку принять вертикальное положение, что, впрочем, ему удалось с первого раза. Приподняв корпус, Саша уселся на кровати, низко опустив голову и чувствуя, как перед глазами расплываются темные круги, а мозговая субстанция перетекает куда-то вниз.

«Отврат», – тоскливо подумал он и тупо уставился перед собой, разглядывая причудливую лепнину на стене, изображавшую какую-то футуристическую муть: «Искусство и есть отврат, – прохрипел он уже вслух, – срал я на ваше искусство».

Снова ухватив стакан, он блаженно прижал его к виску и замычал что-то. Сделал жадный глоток и снова сморщился от ощущения едкой кислоты во рту – сегодня не подсластили.

Такое пренебрежение к чувствам вчерашнего именинника привело его в раздражение и вызвало горячее ощущение злой обиды. Все его естество воспротивилось такому повороту событий, комок ярости сжался где-то в области горла и был готов вот-вот разорваться. Саша и думать забыл о головной боли и бесполезном искусстве, сейчас он точно знал, что должен сделать.

Он расположился среди бесчисленных подушек и попытался придать своему опухшему лицу максимально скучающе-деловой вид. Этому приему он научился у Влада, когда тот притащил баночку с живыми опарышами в китайский ресторан и накидал их себе в еду. Затем он спокойно подозвал официанта и с видом интеллигента спросил у того, почему они так плохо прожарены.

Ох, как долго они потом смеялись, вспоминая лицо бедолаги азиата, которое из желтого стало оранжевым, затем как-то посинело, а уж потом позеленело. А глаза халдей вытаращил так, как для его расовой принадлежности вообще анатомически невозможно. В общем, тогда-то Саша и понял, что главный залог успешного образа – это мимическая скупость, так, по крайней мере, сказал ему умный Владик. В данный момент Саша решил, что пришло время для нового сеанса актерской игры.

Он прочистил горло, чтобы своим сиплым с похмелья голосом не опозорить самого себя. Несколько секунд молчал и вдруг, ни с того ни с сего, заорал так, что несчастные голуби, дремавшие на перилах балкона, испуганно вспорхнули и улетели от греха подальше.

– ЗИНА-А-А-А! ЗИНА-А-А! ЗИНАИДА-А-А!

Прокричав еще несколько раз имя презираемой экономки, он замолчал и принялся ждать, мысленно отсчитывая секунды до того момента, когда появится женщина. Когда в его уме он досчитал приблизительно до 36, в коридоре послышался торопливый топот кривоватых мясистых ножек.

Затем в дверь осторожно постучали, и Саша снова крикнул: «Входите!»

Резные двери распахнулись, впуская невысокую женщину неопределенного возраста; кто-то с уверенностью говорил, что ей явно за сорок, а другой видел в ней еще молодую девушку лет так двадцати семи. Она резво прошмыгнула в комнату и замерла, словно суслик, испуганно глядя на молодого хозяина.

До нее не сразу дошло, что Александр Григорьевич лежит обнаженный, словно бог Дионис, только вместо чаши вина у него в руке стакан лимонного фреша. И прикрыт он не тогой, а краем простыни.

Зинаида пискнула и опустила глаза в пол, от корней её рыжеватых волос расплывалась краснота, а пухлые руки беспокойно теребили дурацкий синий фартук.

– Здравствуйте, дорогая Зинаида Валерьевна, – театрально начал Саша, с особым придыханием произнося имя женщины. – Так рад вас видеть!

– С добрым утром, А-а-лександр Г-г-ригорьевич, – запищала она своим мерзким мышиным голоском.

Александр приподнялся и облокотился на правую руку, придерживая голову, а левой продолжал поигрывать со стаканом. Его скучающий взгляд вновь устремился к уродливой лепнине, которая находилась за спиной женщины.

– Пододвиньтесь к окну, Зинаида, обзор загораживаете.

Она неуклюже посторонилась, все еще сжимая ткань передника. Саша какое-то время рассматривал непонятные геометрические изображения, силясь найти в них какой-то смысл, как советовала мать. Хотя за несколько минут унылого созерцания кривых треугольников и кружков, он так и не проникся идеей создателя всего этого, который слишком уж быстро закончил свое дело. Едва получив гонорар, синьор Ballerinni улетел в родной Милан первым же рейсом, а семейству Браницких предстоял долгий и мучительный анализ очередного творения современного зодчества.

Вспоминая об этом, Саша вновь обратил внимание на Зинаиду, явно пытавшуюся слиться с интерьером, что у нее неплохо получалось, потому что цвет её передника очень уж хорошо сочетался со шторами. Все в этой женщине вызывало у него отвращение – от провинциального говора до коричневой бородавки на её щеке. Каждый раз при виде этой маленькой жирноватой бабёнки, Александр ощущал настоящее презрение и желание выставить её вон, вместе с безвкусными клетчатыми чемоданами, которые она притащила с Киевского вокзала. У него так и чесались руки, схватить её за шкирку и одним броском телепортировать в родной нищий поселок, где ей и полагалось обитать.

Когда он сталкивался с ней, она пугливо отводила мутные глазки и спешила исчезнуть из его поля зрения. В эти моменты Сашу буквально выворачивало наизнанку, просто от одного её нелепого вида – эта дура зачем-то носила идиотскую униформу, в то время, как остальной персонал одевался нормально. А чего стоили её колхозные подштанники, еще более отвратительные, чем отросшие корни грязных волос. Поведение Зинаиды тоже казалось ему непозволительным: с обязанностями она справлялась из рук вон плохо, и вела себя так, словно самые обычные вещи были для неё открытием.

Особенно хорошо помнил он момент, когда пару месяцев назад семейство Браницких в составе трех человек, а точнее Александра Григорьевича, Григория Константиновича и Татьяны Сергеевны, собралось за ужином. В тот вечер они впервые сидели за одним столом после долгой разлуки. Родители вернулись с фестиваля в Рио-де-Жанейро, а Саша успешно сдал выпускные экзамены. Он барабанил пальцами по накрахмаленной скатерти и нервно посматривал на часы, ожидая, когда подадут его любимый десерт зеленого цвета. Тогда он планировал начать разговор с отцом о выборе учебного заведения. Но когда любимая сладость появилась на столе, Саша понял, что здесь кроется какой-то подвох. А заключался он в сальном рыжем волосе, вылезавшим как червь из нежного тирамису. Все радостное настроение Саши было вмиг испорчено и есть это он, разумеется, не стал. После того вечера, Браницкий-младший затаил обиду и ожидал дня, когда сможет доказать матери, что юродивым в их доме не место.

И сейчас, он, наконец, испытывал триумф и мысленно хвалил себя за находчивость:

– Ну что же, Зинаида, вы стоите как приведение? Рабочий день только начался, а вы тут застыли, – Саша смаковал каждое слово, почти выплевывая ненавистное имя. В его темных глазах скользило пренебрежение, несмотря на то, что парень все еще находился в лежачем положении, ему удавалась смотреть на нее будто сверху вниз.

– Так вы меня вызвали с-с-сюда, – заикаясь, ответила экономка, уставившись в пол. – Вам что-то понадобилось? М-м-огу кофей принести…

Саша прикрыл глаза и сделал глубокий вдох:

– Не «кофей», а «кофе», потрудитесь запомнить, наконец. И не рассказывайте больше о том, как вы «ложите» мои вещи… *****, как мерзко слышать это!

Женщина виновато икнула, и, поднеся руку ко рту, начала лепетать, что такого больше не повторится.

– Конечно, не повторится, – недобро усмехнулся Александр, откинул простынь и грациозно перетек на пол. Ступив босыми ногами на мягкий ковер, Саша смачно потянулся и хрустнул шейными позвонками. Держа бокал, он прошлепал в сторону сжавшейся Зинаиды и встал перед ней, приняв героическую позу.

– Как вы думаете, что это? – он пихнул ей лимонную отраву под нос.

Та задрожала и косо взглянула на содержимое стакана:

– Это я вам попить принесла, Сашенька, как обычно вы любите.

– Опять фамильярность, – парень цокнул языком. – Александр Григорьевич, для вас и для всех остальных. И опять вы куда-то коситесь, в лицо посмотреть трудно? – он ехидно осклабился, ничуть не смущаясь своей наготы.

Женщина стала еще краснее, но глаза не подняла, продолжая упрямо рассматривать персидские узоры. Руки её побелели, а пальцы намертво вцепились в грубую ткань.

– Не, ну это перебор. Сказал – СМОТРЕТЬ НА МЕНЯ! – внезапно перешел на крик Саша, наслаждаясь выражением крысиного страха на её лице.

Та, наконец, вняла просьбе, и осмелилась взглянуть на своего мучителя, что правда, стоило ей больших трудов.

– Еще раз спрашиваю, – он звонко постучал ногтем по стакану, – что это, мать вашу такое?!

Зинаида вся как-то пошла пятнами и ничего не ответила, понимая, что её работа в доме Браницких подошла к концу, и сделать с этим уже ничего нельзя. Женщина часто задышала и начала всхлипывать, еле сдерживая подступающие рыдания.

А Саша уже не обращал внимания на её лицо и сделал то, что изначально намеревался. С наслаждением он вылил холодную жидкость ей под ноги, так что дешевые мокасины её вмиг промокли, а на полу образовалась небольшая лужица. «Будто тут кто-то нассал, а вы, гражданка, вляпались», – заржал он и с размаху швырнул стакан в стену, удачно сшибив кусок лепнины. После этого он вытер руку о край занавески, и, насвистывая, отправился в сторону ванной комнаты:

– Ах, да, – бросил он на ходу. – Сейчас идите к Наталье и скажите, что я вас уволил. Удачи на новом месте работы!

Саша вновь расхохотался, поразившись своему остроумию, и скрылся в недрах своей личной купальни. А тишину коридора еще какое-то время нарушали приглушенные всхлипы Зинаиды, до которой, впрочем, никому дела не было.

Александр с недовольством осматривал себя в зеркало, прикидывая, как скоро сойдут с лица следы вчерашнего кутежа. В отражении перед ним стоял довольно бледный молодой человек с редкими веснушками на впалых щеках.

Явление дурацкое, ибо волосы у него были очень темные, да и глаза, скорее карие, чем зеленые или синие. Кто-то называл его красивым, но случалось это в те редкие минуты, когда Саша либо спал, либо расслаблялся законодательно запрещенным способом. Все остальное время лицо имело выражение презрительное и немного скучающее.

Сам он никогда не задумывался о том, какое впечатление производит на окружающую массу, и какого мнения о нем люди. В категорию исключения попадало всего несколько человек из самого ближайшего и влиятельного круга, родители и Владик Кошелев, которого он называл не иначе как «брат». Остальных же он либо вообще не замечал, либо расценивал как серое и примитивное стадо, пригодное только для унылой работы. Себя же он видел гораздо более разумным и полноценным, чем кто либо.

С самого юного возраста, маленький Саша имел все самое лучшее. Любое желание сразу сбывалось, поэтому к двенадцати годам мальчик утратил способность мечтать. К пятнадцати перестал верить во всеобщее равенство, а к восемнадцати приобрел столь неприятный характер, что даже самый избалованный юноша на его фоне казался праведным. Нельзя сказать, что вина за это полностью лежала на родителях. Григорий Константинович хоть и был человеком вспыльчивым, но уж никак не противным, а Татьяна Сергеевна души не чаяла в своем единственном отпрыске.

Она не единожды пыталась отвлечь сына от безделья; толпы гувернеров и репетиторов бесконечным потоком проходили через дом Браницких. Их хитроватые лица были настолько скучными, что Саша порой даже и не замечал, что сегодня у него новый преподаватель по немецкому языку. И вообще, он даже не успел понять, что начал вдруг изучать немецкий, а не испанский. Все такиигры в смартфоне и трёп по скайпу с Владиком были гораздо интереснее.

В школе он учился хорошо и даже два года подряд умудрился провисеть на доске почета. Учителя были добрые, но слишком уж походили на репетиторов, поэтому Саша со спокойной душой плевал в потолок на уроках с первого по последний класс. Когда же пришло время сдавать выпускной экзамен, тот самый, аббревиатура которого пугает обычных недалеких детей, Саша со спокойной душой написал его на очень высокий балл, сам не понимая как. Это только укрепило его веру в собственную гениальность, и характер парня испортился еще больше.

По настоянию отца, Саша поступил на юридический факультет одного из самых престижных столичных вузов. Конечно, Александр заикнулся было о Швейцарии, но потом здраво рассудил, что отец-то точно знает, где лучше учиться его сыну. На этом он успокоился, хотя в тайне подумывал о том, что заграницей было бы веселее, да и несколько его знакомых ребят уже зачислили в зарубежные университеты. Там климат приятнее, чем здешняя унылая слякоть и колючий мороз.

Хотя проблему зимней, или осенней хандры он решал довольно быстро; достаточно было совершить несколько простых движений пальцами и набрать нужный номер в телефоне, а затем сесть в личное авто, дверь которого уже открывал заботливый телохранитель. Немного пробок, возни с документами и вот Саша уже сидит в уютном кресле частного Боинга, который скоро взлетит и унесет нашего героя в солнечный Дубай, где уже зарезервирован уютный номер в отеле Burj-Al-Arab.

Там уже резвится шустрый Владик, отправляет ему фото с латиноамериканками, которых он успел захватить по пути из аэропорта. Дружескую встречу они отметят с размахом в одном из ночных клубов, где Саша, пребывая в каком-то сладостном полузабытье, окруженный смуглыми фигуристыми красавицами, будет вдыхать пары крепкого кальяна. Глядя сквозь ароматную дымку в темную глубину зала, где беснуется безликая толпа, он вновь ухватит простую, но верную мысль: «Не имеет жизни тот, кто не живет, как Александр Григорьевич Браницкий».