Публичное сокровище. Повесть. Только для женщин

1

Это лето в Москве было похоже на осень.

За окном вторую неделю хлестал дождь, даже днем приходилось включать свет в квартире. Первое лето нового тысячелетия…

В тот вечер я стояла в темноте у распахнутого настежь окна кухни, за которым мокли под дождем две старые плакучие березы, и смотрела вниз, на мокрый, освещенный уличным фонарем, асфальт перед подъездом. Стол в комнате был давно накрыт, но Стаса все еще не было.

В голове у меня тупо крутилось: «Я купила тебе „Боржоми“ в стекле. Ты просил – я купила».

Где-то поблизости из темноты раздавались глухие удары – сносили соседнюю пятиэтажку. У строителей начался аврал, они работали теперь и по ночам.

Вам приходилось видеть когда-нибудь дом, подготовленный к сносу? Как он стоит, зияя окнами, уже без стекол? Есть в этом зрелище что-то невыразимо щемящее…

С самого утра я нервно ходила по дому, у меня всё валилось из рук. «Я как самолет, попавший в Бермудский треугольник», – думала я. «Говорят, у него отказывают приборы, и он начинает блуждать, пока не сгинет совсем».

Днем я сбегала под проливным дождем к метро. Купила в ларьке с вывеской «Лучшие цыплята России» цыпленка-гриль и две бутылки минеральной воды. Там я и услышала, как продавщица спрашивает кого-то в глубине ларька: «Боржоми в стекле есть?»

«Клеопатра! Не плачь обо мне. Только фары машин, проезжающих мимо…» Бред какой-то лезет в голову.

Причём здесь Клеопатра? Впрочем, «в сте-кле» и «Кле-опатра…»

Он не придет, пронзило меня вдруг. Это знание, именно знание озарило меня внезапно, как непреложный факт. Он сейчас с другой.

Минуточку… Это же не доказано! Я бросила еще раз взгляд вниз, отошла от окна и выключила радиоприемник, где музыку сменили всё те же печальные новости про подводную лодку «Курск».

Нет, звонить ему не буду. Ни за что, решила я, и через секунду направилась к телефону. На службе, где он обычно задерживается допоздна, номер не отвечал. А мобильный телефон безучастным женским голосом сообщил, что абонент временно недоступен. Мое порой чересчур богатое воображение нарисовало отчетливую картину, чем он временно занимается, пока недоступен мне.

«А чего же ты хотела? – спросила я себя, налив в бокал „Бордо“ и нервно вгрызаясь в румяную ножку лучшего цыпленка. – Чего ты ждешь от человека, который уже двадцать лет назад сказал, что любовь – это болезнь? Цинизм с годами крепнет… впрочем… наверное, он прав. Любовь – болезнь. Любовь – капкан. И тебе, дорогая женщина, следует вырваться из капкана…»

Я вздрогнула – зазвонил телефон. Кинулась к аппарату. Не сразу узнала глухой как из подземелья, голос… Не он. Звонил мой сын, из Америки. Так поздно… Что-то случилось? Ах да, сообразила я, ведь у них там сейчас утро.

– Мать, как ты там? – бодро спросил сын.

– Все хорошо! – тоже бодро ответила я. Не жаловаться же сыну на Бермудский треугольник. – А ты там как? Что делаешь?

– Иду по берегу океана, светит солнце. Чудесное утро.

Я отчетливо представила себе сына, океан. Сын шел головой вниз, ногами вверх. Потому, что Америка на противоположной стороне земного шара. Я его именно так себе представляю, когда он там.

– И птички поют? – спросила я.

– Поют! И акулы в океане плывут. Что-то случилось? Голос у тебя какой-то странный.

– Все хорошо. Только…

– Что только?

– Да так. Дожди, грозы… В Калужской области даже смерч был. Представляешь – поднял в воздух и унес башенный кран.

– Мать… я вот что подумал. У тебя же только что был день рождения. Может, тебе путевку подарить? Во Францию, например… Что ты молчишь?

– Заманчиво… Только может быть, лучше в Турцию? Франция – дорого очень.

– Никаких турций, поедешь в Париж, – сказал сын и повесил трубку.

«Нет, ну какой у меня сын. В прошлом году уже дарил на день рождения путевку в Париж… А вот для Стаса ты – женщина без дня рождения. Да, надо поскорее уехать и забыть… Уеду, а там… Что там? Французский любовник, вот что. Нет, как правильно? Любовник – француз. Ну, да, конечно… Ты ведь Стасу даже изменить не сможешь».

«И сдался ему твой день рождения, о котором он понятия не имеет, когда же бывает это не-событие, – думала я, уже лежа в постели, – если его не встревожил даже день твоей вполне возможной смерти. Он и не подумал позвонить, когда потерпел крушение паром „Эстония“, погибло около тысячи человек. Второй „Титаник“… Конечно, мы тогда уже расстались, но я бы позвонила… знать, что тебя не любят, – мало. Надо в это еще и поверить. А я не верю. Никто не верит, если любит».

Мысли мои путались, пока, наконец, спасительный сон не избавил меня от горького комка в горле.

2

– Гостиница «две звезды» – это, конечно, уже край. То, что я называю «вопиющая скромность», – говорил Сергей, менеджер турфирмы «Ривьера», закрывая форточку, откуда в комнату на подоконник, заваленный папками, полетели брызги внезапно усилившегося дождя.

Этот молодой мужчина оформлял мне путевку в Париж и в прошлом году. Он меня тогда удивил, сказав: «Париж – город маленький». И, как и тогда, я снова подумала: «Как же он похож на Юрку!». На мою первую, школьную любовь…

– Ну, где мы возьмём сейчас приличную гостиницу в Ницце? Самый сезон! – продолжал он, снова усаживаясь за стол, и испытующе глядя на меня красивыми юркиными глазами. – В августе там всё забито. Зато в Париже мы подобрали для вас отличную гостиницу, «Резиданс Клебер». Шестнадцатый округ! Самый фешенебельный район Парижа. Неподалеку Эйфелева башня. А вместо Ниццы берите Канны. Есть отличная гостиница. До Ниццы пятнадцать минут. Можете хоть каждый день ездить.

Канны… Кинофестивали. Ну и что? Название этого города ничего не говорило моему сердцу. А Ницца… мечта… Согласна на «вопиющую скромность».

– Билеты на самолёт есть только на конец августа. Что будем делать?

Уже прошло два дня, а от Стаса ни звонка, ни извинений. Прочь отсюда! Чем быстрее, тем лучше. Что ж, поеду через Таллинн. Навещу маму, съезжу оттуда в Ригу по делам, а в Париж полечу уже из Таллинна.

Сергей позволил мне позвонить от них в таллиннскую турфирму, забронировать билеты на самолет Таллинн—Париж.

– Когда вернетесь, позвоните мне, пожалуйста, – попросил он, заглянув мне неожиданно как-то особенно в глаза. – Расскажете о гостинице «Нормандия», хорошо? Мы обычно ездим в ознакомительный тур, надо иметь представление о том, что мы рекомендуем клиентам, а вот там я никогда не был.

– Обязательно позвоню.

Словно с Юркой поговорила…

Из турагентства я вышла около шести часов вечера, повторяя, как заклинание: «Резида-анс», «Клеб-еер». Спустилась в метро на «Пушкинской». Поколебалась, не зайти ли мне к знакомым в магазин «Берегите голову», который находился тут же, в подземном переходе. Забрать остатки товара. Два года назад, во время дефолта, мой «бизнес» в одночасье рухнул. Я хотела сделать полный возврат, чтобы взять какие-нибудь сувениры с собой в поездку, но обнаружила, что забыла дома квитанции. К счастью.

Перестройка в стране не только позволила всем заниматься мелким «бизнесом», но многих просто вынудила. Бывшие инженеры из исчезнувших, или же попавших под сокращение, НИИ занимались теперь, кто во что горазд. Многие – частным извозом. Кто-то шил на дому и продавал в подземных переходах у метро свои изделия. Самые предприимчивые ездили «челноками» в Турцию и Китай.

Теперь верилось с трудом, что в советское время за частное предпринимательство была суровая статья уголовного кодекса вплоть до расстрела. В новое, антисоветское время многие люди с высшим образованием превратились в деклассированный элемент. Это словосочетание мне запомнилось из курса истории партии в университете. Правда, под ним подразумевались оборванцы времен Октябрьской революции. Но я чувствовала, что оно вполне уместно, когда бывший «завгруппы» или старший инженер солидного института торгует на вещевом рынке турецкими кожаными куртками. Свой «бизнес» я, тоже деклассированный элемент, мысленно называла «ab ovo», так как начало ему положило расписанное мной деревянное яйцо. Звучит красиво. Но сути это не меняет.

Бизнес как луна, если не убывает, то растет. Мой все разрастался и наступил момент, когда я стала просто поставщиком сувениров. Но дефолт девяносто восьмого года вернул все на круги своя. Мелкие «бизнесмены» и «бизнесвумены» после него уже не оправились. Именно в тот день, 19 августа два года назад, после десятилетнего перерыва мы снова встретились со Стасом.

Я столько раз переигрывала дату нашей новой встречи… Мне так хотелось, чтобы это был какой-нибудь важный день, например день его или моего рождения, новый год… А получилось – дефолт.

В вагоне я втиснулась на сиденье между читающей жещиной и мирно посапывающим подвыпившим работягой. На следующей станции полвагона вышло. Напротив меня уселась девушка с маленькой лохматой собачонкой. Умильная мордашка собачки выглядывала из плетёной сумки. Поезд тронулся, собака занервничала и вылезла из сумки девушке на колени. Худенькая, лохматенькая. Сосед-выпивоха проснулся и перестал валиться на меня. Удивленно таращась на собачку, он громко, на весь вагон, произнес:

– Надо же, какой «кабыздох»!

Хозяйка собаки покраснела.

– Слышь, – продолжал мой сосед, обращаясь к ней, – эт что за порода такая?

Девушка молча потупилась.

– Не хочешь говорить, не надо, – миролюбиво отступил сосед, закрыл глаза и снова доверчиво склонил голову мне на плечо.

3

Дома, включив телевизор, я обомлела. Шли новости. Из выхода метро «Пушкинская» валил густой дым. Из дымовой завесы появлялись пошатывающиеся люди в окровавленной одежде. Кого-то бегом выносили на носилках. Какого-то мужчину расплющило и припечатало к обгоревшему ларьку в подземном переходе. Как я узнала уже потом, в магазине «Берегите голову» во время взрыва вниз посыпались осколки зеркального потолка. Как назвали, так и получилось… Повезло, что в магазине не было покупателей. Какое счастье, что я забыла дома квитанции…

Перед сном, в постели, меня кольнула мысль – мама не позвонила. Чтобы узнать, уцелела ли я. Трагическая новость облетела уже весь мир. Значит, и Таллинн тоже.

Из беспокойного сна с кошмарами меня освободил звонок телефона.

– Сильви, привет! Извини, в понедельник не смог приехать. Целых два часа искал ключи от машины. Представляешь, в кармане пальто была дырка, и они провалились за подкладку. Потом было уже поздно. Не хотел тебя будить.

Нет, не представляю… Сейчас тоже поздно, но разбудил. Пальто – в проливной дождь? Потерявшиеся ключи в качестве аргумента уже фигурировали. Кроме того, после понедельника были еще вторник и среда. Значит, приехать помешала дырка… Вот что, милый, сегодня ты действительно позвонил слишком поздно. Лучшие цыплята уезжают завтра в Таллинн. Оттуда улетают в Париж.

– Если не спишь, я сейчас приеду.

Следовало бы хладнокровно сообщить об отъезде и повесить трубку. Но… тот человек, наклонившийся к окошку ларька в подземном переходе. Он хотел что-то купить и вот… На его месте могла быть я. Мог быть Стас. Как все ничтожно в сравнении с этим.

– Не сплю, – ответила я сухо. – Я же с тобой разговариваю.

– А может, ты во сне разговариваешь.

Не смешно.

– Ты уже знаешь, что случилось на «Пушкинской»? – спросила я. – Я там была всего за полчаса до взрыва.

– А… да, – сказал он. – Сволочи.

Мы лежали в обнимку в темноте. В углу комнаты на экране телевизора снова мелькали жуткие кадры. Стас, горячий, безмятежный, надежный, был рядом. Когда он со мной, я чувствую, что он надежный…

– Я хотела бы, чтобы ты был рядом, когда я буду умирать, – сказала я. – Знаешь… в те годы, что мы не виделись, я как-то раз попала в инфекционную больницу. В палате на соседней кровати умерла старушка. Дочь привезла ее в больницу, но в момент смерти ее, естественно, там не было. Я лежала и думала о том, что так неправильно. Умирать в одиночестве. Что для меня и смерть не была бы страшна, если бы ты сидел рядом и держал меня за руку.

– Верю, – сказал он, словно мы участвовали в передаче «Блеф-клуб». Но это «верю» умилило меня, как умиляет первое слово ребенка. Первое «верю» от него за два года, что мы снова были вместе. После десятилетнего перерыва я застала его, не верящим уже ни во что. А самое главное – не верящим мне.

Было далеко за полночь, когда я, в ночной рубашке, вышла в прихожую его провожать. Я сожалела, что оплатила путевку. Как сказать ему об этом?

Прижав голову к его широкой груди в голубой, хорошо отутюженной сорочке, я начала:

– Знаешь…

И тут мне вспомнился понедельник, горькое бесплодное ожидание. Я невольно всхлипнула. Он резко отстранился.

– Тушь, – сказал он. – Запачкаешь мне рубашку. Это может меня скомпрометировать.

Слезы мои мгновенно высохли.

Нет, не буду ему ничего говорить. Уеду. Навсегда.

4

Верхние места в поезде пустовали. Совсем недавно, когда Эстония была еще советской республикой, между столицами курсировали три, всегда переполненных, поезда. Во время «перестройки» отменили сначала самый медленный и дешевый поезд, который шёл через Печоры. Затем один из двух поездов через Нарву. Билеты подорожали. Поток пассажиров превратился в хилый ручеек. Внезапно распахнулись ранее наглухо заколоченные двери в Европу. Поток хлынул туда. На Москву остался только фирменный поезд «Эстония».

Ездили теперь в основном, бизнесмены. И строители. Из Эстонии на заработки в Россию. Эстонцы ценились в России так же высоко, как финны.

Состав вздрогнул, перрон медленно поплыл назад. Зная, что сейчас появится проводница и попросит загранпаспорт, я достала из сумки небольшую «походную» сумочку, которая всегда лежала у меня дома наготове. И что же? Первым делом наткнулась в ней на пачку фотографий Стаса. Я уже и забыла, что положила их туда заранее, чтобы показать кузине, когда буду в Таллинне. Теперь я не стала бы брать их с собой. Зачем бередить душу. Впрочем, они мне тут же пригодились.

Мой попутчик, жгучий брюнет средних лет («копия – Будулай из сериала „Цыган“, – подумала я, – и на Карла Маркса тоже похож, такая же борода»), достал из потертой спортивной сумки бутылку «Столичной», копченую курицу в просаленной бумаге и два пластиковых стаканчика. Плеснув себе, и (не испросив разрешения) мне, водки, он сообщил, что возвращается с заработков из Сибири.

– Полгода дома не был. – Он кивнул в сторону бутылки: – Поехали!

Неприятности, подумала я, наблюдая за тем, как он одним махом опрокинул стаканчик и тут же налил себе следующий. Они меня ждут.

В дверях купе появилась деловитая проводница в синей униформе, забрала наши паспорта и билеты и пошла дальше.

– Вы замужем? – спросил «Маркс-Будулай». – Пейте же!

– А вы как думаете? – игнорируя предложение выпить, спросила я.

– Нет, – отрезал он.

– Почему? – удивилась я.

– Вы слишком красивая, – доверительно сообщил он, нагнувшись ко мне поближе.

Странный аргумент. А что, красивым – одна дорога – на панель? Да и льстит он…

– Кольца на руке нет, – продолжил свою мысль визави, поправил мне причёску (от неожиданности я оторопела), схватил меня за голую в этом смысле руку и неуклюже чмокнул ее.

– Но у меня есть друг! – воскликнула я, выдернув руку из его горячих крепких ладоней. – Очень ревнивый!

Ага. Ревнивый. Плевать Стас хотел на меня и на мою грядущую измену (интересно, с кем это).

– Он ничего не узнает, – заверил мой раскрасневшийся визави, расстёгивая воротник синей клетчатой рубашки.

– Зато буду знать я.

Эти слова так поразили «цыгана-Маркса», что он подался назад, откинулся на спинку сиденья, перебросил ногу на ногу, и изучающе уставился на меня.

Мгновенно, как картежник выкладывает на стол козырного туза, я извлекла из сумочки фотографии Стаса, сунула их под нос «Будулаю» и, с ничем не обоснованным (в свете последних событий) энтузиазмом, сказала:

– Вот он! Правда, красивый?

Под неутомимый стук колес я принялась взахлёб расписывать достоинства моего неверного друга, исподтишка наблюдая за попутчиком. Мои слова подействовали на Будулая, как холодный душ. Он продолжал хлестать водку и рвать на части копчёную курицу, не посягая больше на мои руки и кудри.

Я отвернулась к окну. Интересно, когда меня хватится Стас, – размышляла я, глядя на унылый пейзаж за окном.

Промелькнули скучные дома спальных районов, промелькнула останкинская телебашня. Мне вспомнилось давнишнее интервью с ее конструктором. Башня держится на множестве стальных тросов, протянутых внутри. Долгое время инженер-новатор по утрам первым делом подходил к окну, чтобы убедиться, что она все еще стоит. А что с ней может случиться. Стоит уже более тридцати лет, и стоять будет…

Через два часа – первая остановка на пути из Москвы в Таллинн – Тверь. Еще совсем недавно город Калинин.

В советское время пределом мечтаний высоких партийных чинов было, чтобы в их честь назвали город. Старинный город Тверь переименовали в Калинин. А теперь вернули историческое название. Да уж. Ученым быть гораздо лучше, чем политиком. Политика то и дело меняется, а теорема Пифагора – никогда…

В дверь нашего купе громко постучали и резко отодвинули ее в сторону. В купе вломились две низкорослые плечистые женщины в мокрых от дождя черных «дутых» куртках, волоча за собой вместительные клетчатые баулы.

– Здрасьти! Хрусталь нужен? Недорого! – начали они наперебой тараторить.

Ни год, ни еще секунду назад хрусталь мне не был нужен, но я тут же повернула свой любопытный нос к пакетам и попросила показать, что у них там.

Женщины принялись разворачивать сверкающие бокалы и рюмочки, попутно поясняя:

– Мы из Гусь—Хрустального. Получку нам уже третий месяц подряд выдают хрусталем. Приходится самим его продавать.

Зарплата хрусталем? А на ювелирном заводе, наверно, золотыми сережками?

Женщины с робкой надеждой наблюдали, как я верчу в руках пузатую рюмку.

– Купите! Не пожалеете!

Не знаю, в чем тут дело, но я вечно покупаю всё, что мне навязывают. А в новое время, когда народ повально кинулся торговать, к вам буквально на каждом шагу пристают с просьбой купить самые неожиданные вещи. В метро я приобрела с рук книгу Рона Хаббарда «Дианетика», утверждающего, что эмбрион в животе матери чуть ли не с момента зачатия всё прекрасно слышит и запоминает. Отсюда, якобы, и комплексы. Я зачем-то даже дала навязчивому продавцу номер моего телефона. Ну, а как же! Ведь он попросил! Потом года три никак не могла отделаться от приставучей банды дианетиков. Еще я купила в метро подозрительного вида помаду, твёрдокаменную пудру, ненужные мне отрывные календари. Моя бывшая сотрудница по нашему, приказавшему долго жить, НИИ, всучила мне… ну, хорошо, уговорила меня купить комплект эмалированных кастрюль. Ведь она теперь, как она выразилась, дилер. Дилер кастрюль. Ну, в таком случае, я тоже дилер. Стеклянных гравированных яиц, копий изделий знаменитого Фаберже. К тому же еще и коммивояжер. Ага! Звучит гордо. В советское время обозвали бы нас спекулянтками и упрятали бы за решётку. Учитывая общий размах дозволенной теперь торговли, полстраны сидело бы. Но тогда были иные правила игры.

Не без труда, но сыну всё же удалось отговорить меня от приобретения акций Мавроди, которые навязывали прохожим у выхода из метро «Красные ворота» бойко щебечущие юноши и девушки…

«Будулай» кинул равнодушный взгляд в сторону хрустальных рюмок и отвернулся к окну. Ну да, у него же имелись пластиковые стаканчики.

Мне не хотелось огорчать этих женщин. Куплю, решила я. Подарю маме.

Когда поезд снова тронулся, мы с «цыганом» застелили постели. Он вышел, я переоделась и легла, отвернувшись к стене, чтобы он тоже мог раздеться. Потом, включив маленькие светильники в изголовье, мы, словно старинные друзья, стали мирно беседовать. Мне уже не раз удавалось перевести сугубо мужские намерения в дружбу.

Я поинтересовалась, как ему (с его-то буйным темпераментом!), живется вдали от семьи.

– Деньги есть – всё есть, – слегка заплетающимся языком изрек он. – В Сибири мне платят тысячу баксов в месяц. Сваи забиваю. За стольник там легко найти себе женщину. Одиноких – пруд пруди. Впрочем, как и везде. Есть у меня подруга. Готовит хорошо, стирает… всё делает.

Он сделал при этом такой царственный жест рукой, что моему мысленному взору предстала выстроившаяся под вековыми сибирскими соснами длинная, как в общественный женский туалет, очередь женщин, рвущихся сделать всё для Будулая.

Вот он, мужской взгляд на вещи. Эта ли подруга, другая ли… Какая разница! Главное, во сколько обойдется любовь. И Стас мыслит так же. Что-что, а деньги считать он умеет. «Вот поэтому он с тобой, дорогая женщина – мысленно вздохнула я. – Значит, не зря есть такое китайское проклятие: „Чтоб тебе в следующей жизни родиться женщиной!“ Ничего не скажешь, правильное. Нет уж. Я избавлюсь от этого наваждения. Я задушу тебя, любовь, как цыпленка. Ну и что, что лучшего…»

Мой попутчик захрапел, а у меня, где-то на тонкой грани между сном и бодрствованием откуда-то снова всплыло: «Я купила тебе боржоми в стекле. Ты просил, я купила…»

В четыре утра в купе постучалась проводница: «Туалеты закрою на два часа! Скоро граница!».

С тех пор, как распался Советский Союз, и Эстония отделилась, естественно, появилась и государственная граница с Россией.

Там, где раньше поезд стоял семь минут, теперь – почти два часа. Сначала на одном берегу неширокой реки Нарвы, в российском Ивангороде. Потом, переехав через мост, ещё час – на другом берегу, в эстонской Нарве.

Пассажиры проснулись и толком не одевшись, поспешили в туалеты.

Пограничники, таможенники, дряхлый толстый лабрадор, дружелюбно ищущий наркотики, пограничник, вежливо попросивший меня встать, чтобы проверить, не прячется ли кто-нибудь под нижней полкой. Все они прошли мимо меня, полусонной, после их ухода снова засыпающей и просыпающейся при появлении новых чиновников в униформе.

Я взяла с собой для поездки во Францию несколько больших стеклянных яиц с гравировкой, копий восхитительных изделий старинной фирмы «Карл Фаберже». Купила в оптовый день на вернисаже в Измайлове. Этот новодел не заинтересовал таможенников. Они искали старинные иконы, наркотики, оружие. Даже открутили потолок нашего купе. Но там, увы, было пусто.

Наконец, около шести утра по Москве, колеса принялись снова отбивать бодрый ритм. До Таллинна оставалось четыре часа езды. Я перевела стрелки назад, на восточно-европейское время, и выиграла целый час жизни.

Уже ближе к прибытию, встала, умылась в тесном туалете, переоделась, собрала и отнесла постельное белье проводнице. Я прекрасно знала, что это ее обязанность. Но, как всегда, вошла в ее положение. Нас много, а она одна, трудно, что ли?

Будулай, с утра понурый и помятый, тоже встал. Мы пили противный растворимый кофе, который принесла проводница, и смотрели в окно. Мимо теперь проносились эстонские леса, ничем не отличающиеся от российских.

В России береза считается неким сугубо национальным деревом, но берёзы растут и в Эстонии. И песни про березу как символ родины, есть. Очень красивые. Впрочем, уже начиная с царского времени, Эстония не раз жила под правлением России. У стран было, так сказать, единое пейзажное пространство.

Время от времени за окном мелькали маленькие города, мои старые знакомые. Бывала там. Давно… В Нарве, в Йыхви, в Раквере… В Тапа как-то раз холодным зимним утром в баре ждала пересадку, и там подали вкусные горячие сосиски с капустой… А в Йыхви… в очаровательном маленьком кафе – изумительные горячие булочки… Почему-то все мои воспоминания были… съедобные.

Вдруг мимо пронеслось жуткое кирпичное здание. В красных стенах – зияющие глазницы окон с выбитыми стеклами. Словно и здесь подложили взрывчатку, как на «Пушкинской».