Нырнув под брюхо, Белый одним укусом перемолол в труху ребро, вторым располовинил бедренную кость. Монстр неуклюже кружился на месте, пытаясь достать противника. Похрустывали суставы, с влажными шлепками падали ошметки кожи и внутренностей. Белый видел – гораздо лучше, чем человеческим зрением, – как переползают с места на место кости, пытаясь залатать раны.
Шкуру обожгло болью.
Перекатившись через голову, Белый заметил выступившую кровь. Встряхнулся, прыгнул снова.
Клыки крошили старые кости, будто хворост.
Костяной хвост чудовища, спаянный из позвонков, хлестал по бокам, но Белый продолжал кромсать и рвать, давился трухой и гнилью. Человеческие черепа лопались на зубах, как ореховые скорлупки.
Зубы чудовища клацнули в близости от его шеи.
Отпрянув, Белый припал к земле.
Он уже не думал ни о чем и ничего не помнил: ни как очутился на болотах, ни кто кричит ему, тщетно пробиваясь сквозь обложивший уши звон, ни отчего звезды закручиваются тошнотворной спиралью. Он чуял раздражающе сочный запах живого человека – легкой добычи для зверя. А за добычу нужно было побороться.
Зарычав, Белый прыгнул чудовищу на хребет.
Массивная голова из черепов и тазовых костей сидела на слишком тонкой для такого гиганта шее. Нужно только нацелиться на позвонки, один укус – и Белый победит.
Он вгрызся в кость.
И в то же время когти чудовища вонзились в его шкуру.
Белый не удержался. Глухо взвизгнув, рухнул с высоты, ломая и окончательно дробя хрупкие кости чудовища. Удар не был сильным, но почему-то небо перевернулось на бок, и из него потекла вязкая тьма – она поглотила дергающиеся в агонии лапы монстра, и болотные кочки, и частокол сосен.
В густеющих сумерках Белый различил склонившееся над ним лицо человека, показавшееся отчего-то смутно знакомым, а рядом – еще одно, молодое, искаженное страхом.
Потом не стало ничего. И звезды закатились.
9. Простые решения
Волонтеры прочесывали парк небольшими группками, передавали распечатанные со слов Оксаны ориентировки. Она не винила тех, кто отказался тратить единственный выходной на поиски девочки, которая, возможно, и не жила никогда. Тоска заключила Оксану в непроницаемый пузырь, за которым не существовало большого мира – тот мир был враждебным, чуждым, в нем люди глядели недоверчиво, а то и с жалостью, будто на душевнобольную. В нем жил отец, так и не ставший родным. Он неумело обнимал за плечи и говорил ничего не значащие слова утешения – что толку с этих слов? Очередная попытка убедить, что Альбина – плод расстроенного воображения, закончилась истерикой и вызовом скорой помощи. Оксане померили давление, поставили укол и уехали, оставив ее наедине с одиночеством и горем.
– Как же не было, когда вот – ее рисунок? – говорила она себе, разглаживая альбомный листок. Снегирь издевательски подмигивал и молчал. Тогда Оксане казалось, что она действительно сходит с ума.
Лекарства, названия которых она не запомнила, помогли погрузиться в недолгий, полный беспокойных образов сон.
Снились бескрайние леса. Ветки, усыпанные снегирями, как яблоками. Кровавые озера, поросшие бледными пальцами мертвецов. Снилось чернильное небо, в котором мерцали чужие звезды в незнакомых созвездиях: засмотришься – лишишься рассудка. По лесу брела бесконечная вереница людей в низко надвинутых капюшонах, и в руках у каждого мерцал крохотный огонек. Люди двигались к каменному кругу на вершине холма, выжженного молнией, и один за другим исчезали, едва вступив в центр этого круга. Последний из них обернулся, из-под капюшона тускло блеснули белые-белые, фосфоресцирующие глубоководным светом глаза, и Оксана, проснувшись, долго плакала в подушку от неясного страха.
Отец больше не приставал с утешениями. Безмолвный, точно призрак, бродил по дому, подолгу стоял у окна, сгорбившись, почти касаясь стекла длинным носом. Находиться в одном помещении с ним было невыносимо, и Оксана впервые пожалела о своем решении приехать в эту забытую богом глушь, в этот городок, пойманный лесами в капкан.
Она и сама оказалась в капкане: уехать одной значило поверить в то, что Альбины никогда не было. А если была – как бросить потерявшуюся дочь? Она ведь такая маленькая и глупая, она не выживет одна холодными осенними ночами, когда траву прихватывает иней и время от времени заряжают дожди. Она не выживет и днем – доверится незнакомцу, побежит за собачьей сворой, попадет под машину, утонет…
Воображение рисовало картины одну страшнее другой.
Нет, нет. Вина за все случившееся лежала на ней, Оксане. Может, права была мать, называя ее никчемной пустышкой. Может, правы все…
На завтрак она без аппетита проглотила яичницу, запила безвкусным кофе. Ей дважды звонили координаторы «Лизы Алерт», но новостей не было, не было и свидетелей. Оксана решила послать запрос в родильный дом, но сеть брала из рук вон плохо, страницы висли и не хотели прогружаться.
– Знаешь, это ведь не первый раз, когда ты удивляешь меня своей фантазией, – подал голос отец.
Оксана было взвилась, но задумчивый взгляд темных глаз заставил ее остаться на месте и промолчать.
– В детстве ты часто болела, – продолжил отец. – Задыхалась во сне. Мы обегали всех докторов в округе, грешили на астму, аллергию и бог знает что еще. Потом ты стала садиться на кровати и внимательно смотреть в угол комнаты, и, хотя не говорила толком, повторяла несколько раз «Дядя! Дядя!». Потом начала его рисовать. Просто фигуру, без лица и рук – в альбомах, на обоях, на асфальте мелками. Просто темную фигуру с белыми глазами.
Оксана вздрогнула, уж слишком точно этот образ повторял ее ночной кошмар. Она стала слушать внимательно.
– Тогда мы и начали ссориться с Машей. Я настаивал, что это просто детские фантазии, она же стала возить тебя по шарлатанам. Считала, к тебе привязался злой дух или демон. А уж если Маше что-то взбрело в голову… – он махнул рукой и усмехнулся, – сама знаешь. Так продолжалось, пока ты не пропала.
– Как пропала? – встрепенулась Оксана.
– По-дурацки получилось. Вот только что ссадил тебя с коляски, отвернулся, чтобы забрать игрушку, а когда повернулся, тебя уже не было рядом. Я звал и звал, обыскал весь двор, оббежал вокруг дома – да разве мог трехлетний ребенок за столь короткое время так далеко уйти? Тебя не было пятнадцать минут, за это время мы разругались с Машей в пух и прах. Думаю, тогда она и стала такой… – он запнулся, – такой нервной. Она просто боялась тебя потерять.
– Да, – шепотом произнесла Оксана. – Мама всегда ругалась, когда я задерживалась в школе или уходила к подруге с ночевкой.
И замолчала, с тоской глядя в окно.
– Ты нашлась так же внезапно, как и пропала. Мы с Машей высказали друг другу все, собрались уже звонить в милицию, а ты сидела в трех метрах от нас, в песочнице, и увлеченно лепила куличики.
– Может, не заметили? – предположила Оксана.
Отец поджал губы.
– Может. Хотя обыскали каждый квадратный сантиметр двора. Маша тогда очень кричала, а ты не понимала, почему, и заплакала. А потом как-то все прекратилось. Я имею в виду, все эти ночные приступы и странные фантазии. О дяде ты больше не вспоминала, здоровье наладилось. Доктора сказали: переросла. А мы не знали, что и думать, и поэтому тоже предпочли об этом не вспоминать.
– А потом ты ушел.
– Ты ведь понимаешь, насколько Маша тяжелый человек. А после этого случая…
– Ты бросил меня, свою дочь! – перебила Оксана. – Ушел от больного ребенка со странными фантазиями и ее истеричной мамаши, так?
– Медвежонок, ты не совсем правильно поняла…
– Я поняла, – она поднялась, с грохотом отодвинув стул. – Когда мама доверила меня тебе, она не предполагала, что так легко можно потерять трехлетнего ребенка! Она переволновалась, едва не сошла с ума! Потому что ее – ваша! – дочь могла погибнуть! А что сделал ты? Свалил при первом удобном случае!
Она задохнулась, сжала ладонями виски. В них тяжело колотился пульс.
– Мужикам не нужны ни больные жены, ни проблемные дети, – вытолкнула с горечью давно покалывающие язык слова, в которых была и злость на Артура, и обида на родителей, и страх за Альбину. – Так просто отстраниться, забыть, забиться в медвежий угол, лишь бы ничего не связывало с прошлым! Не приезжать даже на праздники, откупиться мизерными алиментами! А теперь ворвался в мою… в нашу! жизнь! Убедился, что я такая же ненормальная, как и раньше? Такая же больная, как мать?
Схватив куртку, рывком застегнула молнию.
– Малышка, я вовсе не хотел…
– Ты хотел, папа, – устало сказала Оксана. – Конечно, вы все хотели обеспечить себя комфортом и вычеркнуть из жизни все лишнее, все мешающее, даже собственных детей. Пусть я ненормальная. Но я верю, что Альбина существует, что она жива, и сделаю все, чтобы найти ее. Прости меня, папа.
Она взяла ключи и вышла из дома, не озаботившись запереть дверь.
Какое-то время боялась, что отец пойдет следом, чтобы остановить, вернуть, и нарочно ускорила шаг, вслушиваясь в звуки из коридора. Но дом беспрепятственно выпустил ее, деревянные полы не заскрипели под тяжестью чужих шагов, никто не окликнул, не попросил вернуться.
