Стоящие свыше. Подменыш

Сказанье о прекрасной Нежинке 1

На землях Цитадели, среди пронизанных солнечным светом лесов, жила когда-то прекрасная Нежинка. Там, где ее легкие ноги касались земли, цвели цветы и выше поднимались травы; ей на руки без страха садились птицы, а дикие звери покорно склоняли перед нею головы. И люди, заслышав ее радостный смех, становились добрей и сердечней. Много славных воинов хотели взять ее в жены, однако Нежинка не спешила сделать выбор, любя весь мир: звон ручьев, шорох колосьев, детские голоса, синеву небес и бескрайнюю белизну зимних снегов.

Но наступили горькие дни – опять война пришла на землю Цитадели. Бряцало оружие, заглушая звон ручьев, кровь вместо дождей питала поля, не зарницы, а зарева пожаров брезжили по ночам на небесах. Враг топтал налитые колосья, и с боем отступало ополчение в крепость. А после смертельной схватки увидала Нежинка раненого воина, в беспамятстве истекавшего кровью, – укрыла его от врагов, перевязала жаркие раны. И ныло доброе девичье сердце от чужой муки, и билось в восхищении мужской храбростью и силой – брошенный жребий настиг прекрасную Нежинку, и не было теперь для нее другой любви, кроме любви к мужчине.

Недолгим было счастье – исцеленный ее добрыми руками, воин снова ушел сражаться. Темными стали ее дни и долгими ночи, но каждый вечер выходила она на дорогу и прислушивалась – не стучат ли копыта его коня? И смотрела вдаль – не покажется ли долгожданный всадник? А когда ночь накрывала землю черным звездным пологом, возвращалась домой и зажигала свечу у окна, чтобы не сбился с пути ее единственный. Давно возвратились домой воины, защищавшие крепость, давно покинул землю коварный враг, а Нежинка все ждала и ждала возлюбленного, живого или мертвого, звала его и заклинала вернуться.

Но вот однажды глухой полночью дунул в дверь недобрый ветер, погасил свечу, и услыхала Нежинка дрожь земли под копытами коня – внял заклятьям ее желанный, примчался на зов, и храпел под ним могучий конь, и поднимался вкруг него ветер, и шумел лес, и месяц ушел в тучи… Без страха встретила любимого Нежинка, обняла его, когда он поднял ее на коня, и не спросила, куда лежит их путь.

Мчались они сквозь черную ночь без дорог, по лугам и дубравам: стелилась трава под ветром, кричали в испуге ночные птицы, и лесные звери уходили с их пути. Стрелой летел могучий конь, одним махом одолевал глубокие овраги, не вяз в болотных топях; и торопил коня всадник-мертвец, прижимая к себе прекрасную Нежинку.

Зардела на восходе тусклая заря, затемь сменила тьму, и в полумгле успокоился ветер, заскулил в отдаленье тоскливо и тихо. Спешился всадник перед разверстой могилой, взял на руки Нежинку и понес на холодное брачное ложе, уготованное им в сырой земле.

Декабрь – январь 272 от н.э.с.

Один человек, именем Черно́й, был такой славный воин, что не имел равных ни в силе, ни в храбрости, ни в воинском искусстве. И совершал он подвиг за подвигом во имя Добра, и не помышлял о женитьбе, тогда как девы с восхищением смотрели на него.

Осада Цитадели затянулась до Долгих ночей, и понятно было, что вот-вот первый легат даст приказ отойти: Черная крепость неприступна, богатые окрестные земли разграблены, того и гляди ударят лютые морозы. Но приказа все не было и не было, ополчение начинало роптать, гвардейцы маялись от безделья, и только наемники помалкивали и подсчитывали золотые лоты, что получат за этот бесславный поход.

И Черно́й тоже помалкивал: конечно, лучше мерзнуть и голодать в лагере в тысяче локтей от крепостных стен, чем под градом стрел лезть на эти стены, но… не для того он пришел на эту войну, чтобы заработать десяток золотых лотов. Он надеялся, что Черная крепость падет, и тогда ему хватит золота, чтобы сколотить свой легион. Непобедимый. А это независимость, слава и богатство. Его имя уже хорошо знают и в Дерте, и в Рухе, и в Хстове, и будь у него свой легион, он не останется без дела. Черной все время думал, что годы уходят, а он двигается вперед слишком медленно. Ему уже двадцать пять, время течет сквозь пальцы, и никто не знает, сколько ему отмерено, какой бой станет для него последним…

Сумерки накрыли крепостные стены, Черной выставил дозорных и вернулся к костру.

– Капитан, раз жрать нечего, может, хлебным вином погреемся? – спросил веселый молодой капрал.

Черной покачал головой, угрюмо глядя на огонь. Еще один бесконечный вечер, унылый, как эти сумерки, – игра в зерна надоела до тошноты, все байки давно рассказаны, шататься по лагерю нет смысла, рассвет наступит не скоро – а впрочем, с рассветом ничего не изменится.

Когда небо на западе почернело окончательно, к костру явился десяток пьяных гогочущих гвардейцев, надеясь подначками и глупыми шутками вывести наемников из себя, и люди Черного смотрели на них с завистью, готовые вскочить с мест и намять наглецам бока, – хоть какое-то, а развлечение.

– Сидеть, – тихо и коротко рыкнул Черной, не поднимая головы.

Никому не пришло в голову ослушаться, и гвардейцы, поглумившись еще немного, отвалили.

– А что, от кабанчика ничего не осталось? – спросил он как ни в чем не бывало, чувствуя недовольные, а то и угрожающие взгляды со всех сторон.

– Вспомнила бабка, как девкой была! – Веселый капрал хлопнул себя по коленке. – Три дня кабанчика ели, чего от него останется? Пора нового добывать.

Черной обвел взглядом сидевших у костра – лица были кислые и злые. Вылазка за пропитанием лучше, чем драка с гвардейцами. Правда, ближайшие деревеньки давно опустели, ничего, кроме репы, там не осталось, но где-нибудь в трех-четырех лигах на восток стоило поискать неразграбленные поселения. Земли Цитадели богаты, сделка со Злом – выгодное предприятие. Черному было все равно, праведна война или неправедна, он бы с тем же успехом воевал на стороне Цитадели, если бы Черная крепость нуждалась в наемниках. И безропотно жрал бы репу с сухарями, если бы получил приказ неотлучно торчать в лагере. Но отбирать неправедно нажитое добро гораздо приятней, чем любое другое, и чувствовать себя при этом защитником Добра удобней и проще.

– Завтра пораньше утречком и пойдем. За кабанчиком.

Черной верно выбрал направление: вдоль широкой дороги кабанчиков забрали без них, а потому он велел свернуть на дорожку в санный след шириной, что уходила в лес. Опять же, в большом поселении можно было нарваться на отпор – на землях Цитадели последний пахарь обращался с топором не многим хуже наемника и всяко лучше гвардейца, а Черной взял с собой лишь полтора десятка ребят: не снимать же с места всю бригаду?

Луна клонилась к лесу, близился поздний рассвет, когда с дорожки потянуло еле слышным запахом жилья: дыма, хлева, ржаных пирогов, тухлой капусты и козьего сыра – Черной, как волк, обладал хорошим нюхом, и это не раз спасало ему жизнь.

Они сошли с дорожки – снега в тот год выпало не много – и обогнули деревеньку с подветренной стороны, чтобы собаки раньше времени не подняли лай. Три широких двора вселяли надежду если не на кабанчика, то на пару овечек или, на худой конец, козочек. Избенки во дворах стояли неказистые, вряд ли тут обитало много взрослых мужчин, а возможно, их и вовсе не было – ушли защищать Цитадель или прибились к ватагам, изредка совершавшим набеги на осаждавших.

Черной осмотрелся, не выходя из лесу, и приметил на холмике небольшую клеть с пологой крышей – холодок пробежал по спине, когда он догадался: это дом колдуна. Рука сама потянулась к длани Предвечного на груди… Сперва нужно убить колдуна, так учили храмовники перед тем, как войско отправилось опустошать земли Цитадели. Перво-наперво – убить колдуна, и только потом избивать мужчин, грабить и жечь избы, насильничать, уводить скот…

Ребята стояли в нерешительности и посматривали на Черного то ли со страхом, то ли с вызовом. В бою он бы наплевал на этот вызов…

Дверь в домушку колдуна была не заперта, лишь плотно прикрыта, снег не скрипнул под ногой – он приготовил арбалет, но, подумав, закинул его обратно за плечо и взялся за нож: надежней. Черной никогда не видел колдуна так близко и боялся, что от суеверного страха, чего доброго, метнет нож не оглядевшись как следует.

Он распахнул дверь одним широким движением – маленькая клетушка просматривалась полностью, – но вместо колдуна возле очага возилась девка, перепачканная сажей. Черной покрепче перехватил нож, готовый сорваться с руки, довольно хмыкнул и захлопнул дверь обратно. Девка опомнилась сразу, завизжала, и Черной успел подумать, что это тоже неплохая добыча, а потому задвинул наружный засов.

В один миг залаяли собаки, заорали бабы, заревели детишки – Черной снял арбалет с плеча и, как только заметил движение у входа в ближайшую избу, выстрелил в появившегося на крыльце мужчину. Попал. Еще двоих сняли ребята – только после этого деревенские догадались не высовываться.

Черной не таясь направился в сторону домов, зная, что его прикрывает десяток арбалетов, и если бы не шум вокруг, все могло бы повернуться иначе. Он сделал шага три или четыре, когда услышал шорох стрелы, но не успел даже пригнуть голову, как ощутил тяжелый удар в грудь. Стрела прошила кожаную броню и стеганку и застряла где-то под лопаткой – лучник оказался мастером своего дела. Черной, пошатнувшись, подумал еще: «Ничего себе сходил за кабанчиком», но за тот миг, пока он держался на ногах, в грудь влетело еще три стрелы, опрокидывая его на спину: лучников было много.

Однажды некие прислужники Зла хитростью заманили Черного в ловушку и яростно набросились на него. Он доблестно сражался, но стрела, что они пустили из засады, пробила его грудь. И не мог Черной уповать ни на кого более, только на милость Предвечного и доброту Его чудотворов.

«Об искушении Злом в любви»

Предрассветное небо над головой окрасилось в удивительный сине-зеленый цвет, и Черной впился в него взглядом, с каждой секундой все сильней ощущая боль – и горечь. Глупо. Вот тебе и непобедимый легион… Вот тебе деньги, власть и слава… Говорят, перед смертью за один миг вспоминаешь сразу всю жизнь, – никчемная оказалась жизнь.

В семье Черной был пятым по счету, и мать считала его подменышем, потому что родился он с угольно-черными волосами, был криклив и прожорлив, – бесспорный знак того, что ребенка украли колдуны, а вместо него подсунули матери подменыша. Все знают, как в таком случае вернуть родное дитя: надо почаще и побольней колотить подменыша, тогда настоящие родители сжалятся и заберут его обратно. Но, видно, и настоящим родителям Черной был не очень-то нужен, потому что забрать его никто не спешил. И чем старше он становился, тем больше все вокруг убеждались в подмене: он рос хмурым, строптивым и неприветливым, а если улыбался, то только злорадно.

На самом же деле маленьким Черной любил мать и люто ненавидел отца, наверное потому, что в отсутствие мужа она не шпыняла его с такой откровенной враждебностью. Постепенно переходя из-под опеки матери на его попечение, Черной все менее чувствовал любовь и все более ненависть. Он лет в шесть захотел стать воином, сильным и непобедимым, чтобы убить отца и старших братьев; обиды и побои не раздавили его, а закалили, научили не только терпеть, но и сопротивляться, принимать несправедливость равнодушно, но не забывать и не прощать.

Они жили на берегу Лодны, в Волгородском посаде, отец его был каменотесом, и Черной часто слышал, что в ученики мальчиков берут за деньги, а ему повезло – он может учиться у мастера просто так. Меньше всего ему хотелось научиться обтесывать камень, но никак не удавалось узнать, где мальчиков учат воевать. В первый раз он убежал из дома в Волгород, прихватив с собой десятиграновую монету, – ему было лет восемь. Две ночи он спал прямо на мостовой, а когда решился подойти к гвардейскому капитану и спросить, как поступить в гвардию, тот отвел Черного к Надзирающему в Чудоявленскую лавру, а Надзирающий вернул его родителям с советом наказать покрепче за неуважение к старшим и воровство. Черной не удивился, когда отец так и поступил.

В Предвечном он разуверился еще раньше, когда просил, чтобы отца задавило под шаткими и ненадежно сложенными камнями во дворе. Чудотворов Черной нисколько не любил, горящий солнечный камень не будил в нем никаких чувств, кроме скуки, но он исправно ходил в храм, потому что ничего больше ему не оставалось, – равнодушие это тоже считали верным знаком подмены.

Убегая из дома во второй раз, он был умней и пошел не в Волгород, а в Дерт. И взял не жалких десять гран, а серебряные побрякушки сестер, которые мать прикупала им в приданое. На этот раз его ловили как вора, но ему хватало ума обходить стороной постоялые дворы и заставы.

Вот тогда, на Дертском тракте, его и подобрал богатый странник. В то время в доброту людей Черной уже не верил, но незнакомец накормил его в трактире и не стал отбирать серебро. И как-то само собой получилось, что он рассказал страннику всю свою длинную и несчастную жизнь.

– Ну, чтобы убить отца, храбрым воином становиться необязательно – довольно быть трусливым разбойником, пробраться ночью в дом и зарезать его спящим, – сказал незнакомец вполне серьезно.

– Нет. Я так не хочу, – покачал головой Черной.

– А как ты хочешь?

– Я хочу, чтобы он знал, какой я сильный.

– А, так ты хочешь не убить его, а победить. Доказать, что ты лучше. Так бы сразу и говорил. Тогда и убивать необязательно – пусть живет и знает, что ты сильней и лучше. Но это трудней, конечно. А чё ты в Дерт пошел? Хорошо говоришь по-дертски?

– Нет. А как там говорят?

Черному повезло тогда – незнакомец пристроил его к хорошему человеку, молку, служившему наемником в Дерте и имевшему свою бригаду. Но его первый учитель через два месяца был убит на войне с Рухом, Черной попал в плен, однако очень быстро занял такое же место рядом с рухским капитаном, а потом перешел к лиццкому наемнику, но снова в Дерте, – учителя менялись часто, одни были лучше, другие хуже, а к унижениям и колотушкам ему было не привыкать. Во всяком случае, теперь Черной знал, ради чего это терпит. Он, конечно, быстро понял, что не собирается убивать отца, – есть в этой жизни вещи поважней и поинтересней.

Но, глядя в темное сине-зеленое небо, вспомнил вдруг о матери, о том, как мечтал когда-то проехать на коне по Волгородскому посаду во главе своего собственного легиона, в одежде знатного господина, остановиться небрежно возле мастерской каменотесов, слезть с коня – и они сначала не узна́ют его, и будут кланяться, а потом увидят, что к ним вернулся их подменыш. И поймут, что из всех сыновей он оказался самым лучшим, будут гордиться им, хвастаться соседям. И догадаются, откуда каждый год им присылают по десять золотых лотов…

На этих сопливых мыслях сознание оставило его окончательно.

Боль рвала тело ржавыми крючьями и жгла раскаленными клещами. И Черной метался, стараясь высвободиться из ее смертельных пут, увернуться, избавиться от нее хоть на минуту. Что-то теплое ложилось на рот, мешая дышать, и в горький его вой вплетались слова:

– Тише, голубчик, пожалуйста, тише! Ну потерпи же немножко, совсем немножко!

Сознание возвращалось медленно, а вместе с ним – воля, привычка и опасение выдать себя противнику. Черной захлопнул рот, лязгнув зубами, – боль не ушла, но перестала казаться невыносимой, только дышать стало тяжелей, не хватало воздуха, а вдохнуть полной грудью она не позволяла.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Сказанье о прекрасной Нежинке // Легенды Черной крепости. Сборник под ред. Крапы Красена. – Славлена: Типография Северской Тайничной башни, 421 г. Тираж 50 экз. С. 215–216.

2

Здесь и далее: Из собрания сказок и легенд «Добрые и недобрые деяния», составленного в начале IV века от н.э.с. Сборник предназначен для приятного и поучительного чтения в лаврах, рассказы в нем кратки, изложены просто и снабжены нравоучительными рассуждениями.