Сказка о Гоше

© Александр Муниров, 2016

© Катя Дракон, дизайн обложки, 2016

ISBN 978-5-4483-1904-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вторая осень

До самого первого снега жильцы не знали, кто оставляет черные отпечатки ступней на асфальте перед домом.

То не могла быть краска, потому что похмельный жаворонок Дворник несколько раз безуспешно пытался их оттереть. Дважды действительно старался, а один раз, из этих двух, даже вооружился шваброй, взятой напрокат у Старшей По Дому, пусть и без ее ведома. Она, наряду с основной деятельностью еще и убиралась в подъезде и считала своим правом оставлять уборочный инвентарь за входной дверью. Прознав что Дворник пользуется ее инвентарем, Старшая По Дому прилюдно отчитала его, не посчитавшись с тем, что Дворник действовал ради всеобщего блага.

Тем более, что отпечатки все равно не отмывались.

При ближайшем рассмотрении казалось, что они выжжены, словно кто-то стоял напротив дома, коптя асфальт своими горячими ступнями, а потом бесследно исчезал ни приходя и не уходя. Дворник даже принюхивался к следам, когда никто его не видел, но кроме запаха мокрого асфальта и осенних листьев не уловил ничего особенного.

Асфальт тоже не страдал. Отпечатки появлялись каждую ночь, постепенно бледнели и к полудню сами собой исчезали. До следующей ночи.

– Ну что ты будешь делать, – время от времени произносил Дворник, глядя на это место, и после, обычно, с досадой в голосе, добавлял еще несколько более емких словосочетаний. Но, как вы понимаете, раскрыть тайну это не помогало.

Он чувствовал себя ответственным за следы, так как был первым, кто их обнаружил и, одно время, даже вырос в глазах прочих жильцов, поднявшись с уровня «обычного старого алкоголика с метлой» до «наблюдательного человека». Потом, конечно, когда о тайне узнал весь дом, Дворник вернулся к прежнему статусу, однако, с тех пор, стоило Дворнику оказаться рядом с теми, кто обсуждал эти следы, как он, считая себя обязанным, неизменно поддерживал разговор, в разных версиях рассказывая, как впервые увидел их:

– Стоял дождливый день, грязища…

– Я стоял, курил, намечал фронт работ…

– Сперва я подумал, что кто-то выбросил ботинки…

И так далее.

Религиозная Дева, живущая на третьем этаже, окнами на склады, тоже сходила посмотреть на следы. Несколько дней после этого, прочие жильцы ждали от нее слов о «Диаволе» или каких-нибудь иных инфернальных вещах. Старшая По Дому Уборщица даже заготовила ответ, собираясь в ответ спросить, за каким чертом дьяволу понадобилось в этом доме. Но Дева так ничего и не сказала, еще больше усилив раздражение к себе со стороны окружающих.

Ее и без того не очень любили. В свои двадцать девять лет Дева выглядела на все сорок, благодаря тщательно подобранной неброской одежде и отсутствию макияжа. Жена Механика любила вставить в разговоре со Старшей По Дому, что Религиозная Дева наверняка верит в чистую любовь и какого-нибудь семинариста, который, наконец, одарит ее своим вниманием, а до тех пор она будет ходить одинокой. А не найдет семинариста – отправится в монастырь. Саму Религиозную Деву об этом никто не спрашивал и теория Жены Механика уже долгое время оставалась непроверенной, но чем чаще она об этом говорила, тем больше казалась правдивой. Сама же Дева если и слышала о подобных предположениях, то предпочитала отмалчиваться.

– Это все дети играют! – уверенно заявил Механик, здоровый, во всех смыслах, мужик с густыми, пшеничного цвета, усами, добавляющими ему авторитета, работавший на станции технического обслуживания автомобилей, – мои, во всяком случае, и не на такое способны. Химики, е-мое.

Оба Химика – белобрысые дети с разницей в один год, отрицали свою причастность к следам. Старший легко апеллировал к тому, что по ночам они спят и папа об этом знает. Младший Химик добавлял, что они уже взрослые для таких вещей. В одиннадцать и двенадцать лет уже не до шалостей.

– Это может быть следствием испарения конденсата в пустотах земли, от поверхности тепловых труб, проходящих под асфальтом, – говорил Ученый, дописывающий диссертацию по овощеводству и оттого считающийся единственным потенциально значимым научным сотрудником на весь дом.

Никто из его объяснения ничего не понял, но все допустили справедливость такого явления, хотя почему эти «следствия испарения» проявляются в виде отпечатков ступней, Ученый объяснить не смог, сославшись на «структурные особенности почвы».

– Скорее всего это просто собаки, которых не успели переловить. Они всегда одни и те же места используют, – говорила мама Гоши, крайне не любившая собак. Несмотря на то, что она работала продавцом-консультантом в магазине бытовой техники, а вовсе не ученым, ее мнение тоже было учтено. Дворник, услышав версию мамы Гоши, перестал принюхиваться к следам, что, своего рода, является косвенным признанием правоты ее позиции.

Собак, и в самом деле, до недавнего времени здесь было очень много и они до того обнаглели, что даже покусали местную подвальную кошку, теперь та хромала и не могла быстро бегать. Кошку было всем жалко, пусть и не настолько, чтобы везти ее к ветеринару, и это тоже сыграло свою роль. Так или иначе, собачья теория была признана самой правдоподобной и на этом вопрос о следах почти закрылся.

Признаемся, по настоящему никто, кроме Дворника, вопросом не интересовался всерьез, иначе жильцы уже давно организовали бы наблюдение за этим местом и все выяснили. Не так уж это было и сложно.

Но единственным, кто не поленился это сделать был мусорный гоблин Карл, живущий в подвале. Кошка принадлежала, несмотря на то, что об этом никто не знал, ему. Но гоблин не делился своими наблюдениями с жильцами, так как это нарушало первый принцип существования мусорных гоблинов: за редкими исключениями не попадаться людям на глаза.

Второй и последний принцип существования мусорных гоблинов был таким: никогда не использовать денег. Потому, у жильцов дома частенько пропадали вещи – шпильки, клей, старые треснувшие стаканы и тому подобное – что, обычно, кладут на дальнюю полку а потом забывают где оно лежит.

Дворник-то был знаком с гоблином и частенько с ним выпивал, но Карл не рассказывал и ему о следах. Как и мальчику Гоше – случайно познакомившимся с ним вскоре после переезда сюда. Гоша и без Карла знал что это были за следы.

Гоша считался дурачком.

Нет, учился Гоша очень хорошо. Он писал такие красивые сочинения, что их отправляли в министерство образования в качестве доказательства профессионализма учителей школы, где Гоша учился. Он прекрасно разбирался в физике и сходу решал по алгебре любые уравнения. И даже лучше братьев Химиков разбирался в химии. Хотя, вероятно, оттого, что был старше их на год и два соответственно.

Проблемы начинались в общении. Мальчик Гоша не мог связать двух слов, предварительно к этому не подготовившись. Думал он очень складно, но сказать то что думает – не мог и все диалоги с мальчиком превращались в монологи, если только разговор не протекал по Гошиным правилам, когда он заранее знал, что сказать в ответ. А так бывало очень нечасто.

– Это возрастная застенчивость, – говорили психологи его маме, – пройдет. Мальчику надо больше общаться со сверстниками.

Сверстники и окрестили его дурачком в самый первый учебный день, когда Гоша, после переезда в этот дом, пошел в школу.

– О, новенький! Ты откуда к нам пришел? – обступили они мальчика.

Потом Гошу спросили, почему он не отвечает, а он только жалко улыбался вместо ответа, неспособный сходу рассказать о своем недостатке.

– Ты что, дурачок? – спросила одна девочка, тем самым поставив крест на гошиной школьной популярности.

Каким-то образом, не исключено, что и через братьев-Химиков, этот эпитет дошел до дома и, спустя пару месяцев, Гоша, сам того не ожидая, понял, что является, для живущих здесь людей, официальным придомовым дурачком.

Надо сказать, что это было не так плохо. Взрослые люди, в отличие от детей, к дурачкам относились с сочувствием.

– Знаешь, – сказал ему однажды мусорный гоблин, – мне кажется, что в жизни у тебя будут большие проблемы. Не знаю как сейчас, но лет через девять ты почувствуешь это в полной мере.

Они тогда сидели у входа в подвал, так удачно расположенного, что мама, даже если и выглянула бы в окно, не увидела, что ее сын отмораживает себе пятую точку на холодных и грязных ступеньках, ведущих вниз.

Гоша с трудом представлял, что через несколько лет проблем может быть еще больше, чем сейчас. Будучи от природы очень добрым, он не мог дать сверстникам такой отпор, чтобы те отстали, а ярлык, навешанный в первый день в школе – проблема, от которой одной добротой не избавиться. Хорошо еще, что мама об этом не знала. Ей и без того забот хватало.

Бывает в жизни, знаете ли, когда ты рожаешь ребенка в восемнадцать лет, двумя годами ранее выйдя замуж за человека, уже недовольного такой перспективой, хотя, конечно, и не говорящего об этом вслух. Спустя еще пару лет разводишься и остаешься матерью-одиночкой с ребенком на руках, словно щитом закрывающим тебя от возможных ухажеров, что могли бы заполнить вакантное место второй половины.

К тринадцати Гошиным годам, они с мамой жили разной жизнью, лишь время от времени пересекаясь для тех дел, которые нельзя было выполнить порознь. Например, чтобы сводить Гошу к стоматологу.

Мама уходила на работу, приходила домой, готовила, спрашивала Гошу о его делах, получала заранее подготовленный ответ «нормально» и занималась своими делами. Ближе к полуночи она целовала сына в лоб, отправляя его спать. В этом и заключалась ее материнская забота.

Когда у мамы случался выходной, они полдня делали что-нибудь вместе – ходили по магазинам или убирались. Признаться, Гоша предпочитал, чтобы у мамы вообще не было выходных. Но терпел, все-таки мама.

Может показаться, что Гоша не рад жить с такой матерью, но это было не так. Несчастлив он был по другим поводам, а жизнь с мамой его устраивала. Гоша, конечно же, видел фильмы о счастливых семьях и заботливых мамах, что рассказывали детям сказки на ночь, играли во всевозможные игры, не говоря уже об участии во всех аспектах жизни своих чад, но не был уверен, что хочет этого. Сказки он читал сам, не торопясь побыстрее с ними покончить, чтобы заняться другой деятельностью, как часто делают взрослые, а уж играть в то, во что играл Гоша, мама вряд ли бы смогла.

В общем и целом, можно сказать, что взамен обильной родительской любви Гоша получил право на свободу и право играть с теми, кого он сам определил в друзья.

Первое лето

Примерно за месяц до переезда в этот дом, к Гоше подошел его друг – Тощий Бок, обладатель рваного плаща и редких длинным волос. И сказал:

– Прознал о том, куда ты уезжаешь. Передавай от меня привет Карлу и Кристине, – он вытащил из кармана руку, в которой были зажаты золотые часы на цепочке, – отдай, пожалуйста, Кристине и скажи, что Тощий Бок просит прощения.

Кто такая была эта Кристина и как ее искать, Гоша конечно же не знал, а друг не объяснил, но часы все равно взял. Друзьям нужно помогать, так везде написано. К тому же, Тощий Бок редко его о чем-нибудь просил, а значит это и в самом деле было крайне важно. Гошин друг был крайне неприхотлив, жил в соседнем недостроенном доме, куда Гоша часто лазил после школы и слыл редким гадом, если верить соседям. По своим же собственным словам, Тощий Бок зарабатывал на жизнь тем, что, при помощи перфоратора, делал дырки в стенах жителей близлежащих домов, чтобы живущие в квартирах люди из тех, кто не открывает окна, не задохнулись.

– Когда же этот гад прекратит? – ругались соседи, да и Гошина мама тоже, когда слышали звук работающего перфоратора.

– А как им еще дышать? – ответил Тощий Бок, когда Гоша спросил об этом, – да, работа неблагодарная, но очень нужная.

По его же словам, Тощему Боку за его важную работу платила служба спасения. Пусть и немного, но неприхотливому Гошиному другу на жизнь хватало.

Расставаться с ним не хотелось, несмотря на свой невзрачный внешний вид, Бок был хорошим другом, ни разу не смеявшимся над Гошей. Но мама сказала, что теперь у них есть своя квартира и больше нет нужды платить за съемную, а в таких вопросах ее слова были более весомыми.

Потом, правда, оказалось, что иметь свою квартиру не так уж и здорово. Мама говорила о ней с таким энтузиазмом, что Гоша поневоле представил себе светлое солнечное жилище где-нибудь на верхнем этаже, в идеале недалеко от старого дома, только еще лучше, раза в полтора, если не по жилищным условиям, то по неуловимому ощущению счастья, которое не всегда зависит от жилой площади.

Оказалось достаточно всего одного взгляда на новый дом, чтобы в этом разубедиться. Он стоял на самом краю города, выходя окнами, с одной стороны, на, огороженный чугунной решеткой, двор с пустой детской площадкой, с другой – на белый бетонный забор с колючей проволокой сверху, за которой располагались какие-то склады. Между домом и складами, словно границей, пролегала автодорога, в месте встречи с домом огибая его полупетлей. От остановки и других домов, до этого, вела дорожка через небольшой запущенный скверик, в котором жили собаки.

Гоше показалось, что дому лет сто или даже двести. Сложенный из красного кирпича, снаружи он, своей угрюмостью, напоминал древние особняки, в которых обитали привидения, только без свойственной особнякам роскоши. Внутри, как позже выяснилось, было холодно (зимой) и сыро (всегда). Звук шагов по лестнице, где пол на площадках выложен мелкой черно-белой плиткой звучал непривычно громко, а скрипучие деревянные полы в квартире заставляли внимательно выбирать дорогу. Облезлая штукатурка на стенах и потолке, высоченные деревянные двери с щелью для почты вместо дверных глазков и странной формы изогнутые перила. Все вместе это выглядело таким запущенным, по сравнению с их прежней квартирой, что Гоша, еще не успев сюда въехать, уже заведомо разочаровался. Тощий Бок бы здесь точно не прижился – при таком обилии сквозняков ему не нашлось бы работы.

Гоша познакомился с мусорным гоблином вскоре после переезда, через две минуты после того, как впервые увидел Религиозную Деву. Шурша длинной черной юбкой по ступеням, в белой косынке, она походила на то самое привидение, которых Гоша ожидал с самого первого своего появления здесь. Конечно, он почти сразу понял, что Дева, едва касавшаяся тонкой рукой перил, когда спускалась, совсем не привидение, даже если и хочет таковой казаться, но Гоша, увидев ее сквозь щель между ступенями, решил, на всякий случай, не проверять и спрятался под лестницей на первом этаже, там, где рядами стояли швабры Старшей По Дому Уборщицы. Там же прятался и Карл. Увидев мальчика он только вздохнул, предвкушая, видимо, выговор среди других гоблинов.

– Да нет, она не ужасная. Религиозная Дева еще очень даже ничего, – говорил он после, – и кошку подкармливает. Но первый принцип, сам понимаешь, заставляет меня прятаться.

На изучение дома после переезда у Гоши ушло девять дней. Он рассчитывал справиться быстрее, но оказалось, что переезд – это не просто взять вещи и перевезти на грузовике из одного здания в другое. Требовалось расставить мебель, прикрутить крючки и крепления для полок в тех местах, где это требовалось. Разложить все вещи по местам, а вещей, как с удивлением обнаружил Гоша, у них с мамой оказалось гораздо больше, чем он думал.

Многое Гоше приходилось делать самостоятельно. Мама говорила, что им поможет ее ухажер. «Очередной ухажер», как про себя называл Гоша всех маминых действующих ухажеров. Тот и в самом деле обещал, мальчик сам это слышал, но ни во время переезда, ни после, ухажера почему-то рядом не оказалось. Через неделю же выяснилось, что мама с ним рассталась. О последнем Гоша не жалел, хотя и считал, что она могла бы и немного повременить.

В общем, Гоша с мамой носили и прикручивали все сами. Мама взяла на неделю отпуск, а это означало, что мальчик не мог посвящать много времени изучению места, где ему предстояло жить.

Тем не менее, ему удалось понять довольно быстро, что здесь обитаемыми являются далеко не все квартиры. А еще то, что иногда дом живет своей жизнью, время от времени самостоятельно отключаясь от электричества и устраивая протечки в трубах, что тянулись вдоль стен в коридоре.

– Это ерунда, – говорил ему Карл позже, – дом очень даже неплох и еще долго простоит, даже несмотря на деструктивную деятельность братьев-Химиков. А трубы и электричество у нас чинит Домоуправление. Правда не часто.

Если загадочное Домоуправление представало перед Гошей чем-то совсем уж потусторонним и невидимым, то Химики были куда более конкретными. Мальчик познакомился с ними очень быстро.

Братья вечно что-то выдумывали и, на седьмой день после Гошиного переезда, устроили ему ловушку, как они потом сказали, из научных соображений. Конструкция ловушки состояла из хитрого сплетения резинок и ведра с водой, стоявшего пролетом выше на перилах. Если бы расчет Химиков оказался верным, то Гоша оказался облит с головы до ног, но так как проверка надежности не была проведена должным образом, ведро осталось на месте и весь эффект от ловушки заключался лишь в синяке на ноге, по которой хлестнула оборванная резинка.

– В следующий раз получится, – успокаивающе сказал старший Химик Гоше, – извини.

Гоша был не в обиде.

В следующий раз братья и в самом деле соорудили более удачную ловушку, но в нее угодил уже не Гоша а Старшая По Дому. Уж ей-то досталось в полной мере, а потом и Химикам, когда Механик пришел домой с работы.

– Ты не знаешь где живет Кристина?

– Кристиииина? – протянул гоблин в ответ, – а зачем она тебе?

Гоша молча раскрыл ладонь, в которой были зажаты часы.

– Хм… любопытно, – Карл, прищурившись, внимательно их осмотрел, не касаясь пальцами, – Я не уверен, что она примет их. Не так все просто, знаешь ли.

Гоша продолжал ждать ответа.

– Кристины сейчас нет и вернется она сюда в начале осени. Тогда и отдашь ей. Но я бы, на твоем месте, на многое не рассчитывал.

Они переехали в августе. То время, когда по ночам уже холодно, днем – солнечно и тепло, а в сумерках граница между летом и приближающейся осенью ощущается особенно отчетливо. В свои двенадцать лет Гоша не задумывался о подобных вещах, хотя и чувствовал, что вот она – осень уже на дворе и уж тогда точно что-то случится. Всегда что-то случается, даже если он сам при этом не присутствует.

Но пока он просто наслаждался каникулами и дом, после знакомства с Карлом, перестал казаться ему чужим и неприветливым.

Когда у мамы закончился отпуск, Гоша, днем занимался исследованием дома, а вечером, когда мама возвращалась, помогал ей делать ремонт. Таскали из магазинов до автобусной остановки и с автобусной остановки, через сквер, до дома, банки с краской и рулоны обоев, клей и вязанки пластиковых плинтусов. Потом, когда уставшая после работы и ремонта мама уходила отдыхать, Гоша вновь выходил из квартиры и гулял по дому и его окрестностям, узнавая подробности жизни его обитателей.

Дворник, например, в отличие от Старшей По Дому Уборщицы, хранил свой инвентарь в подвале – стратегический запас метел и лопат, а также раскладушку, маленькую табуретку и несколько пакетов с пустыми бутылками. Рядом, буквально за колонной, у ржавого теплообменника, жил мусорный гоблин.

Познакомился Гоша и с Ученым. Они встретились на лестничной площадке, когда Ученый, живший на первом этаже, собирал у двери своей квартиры журналы, выпавшие из разорванного пакета. Для Гоши он выглядел пыхтящим громоздким взрослым человеком, чересчур мягким на вид, чтобы воспринимать его всерьез, с трудом нагнувшимся и собирающим комиксы с яркими картинками, изображавшими супергероев в обтягивающих трико и в масках. Одной рукой Ученый прижимал к груди уже собранное, другой поднимал, наклонившись так, что казалось, будто бы он сейчас потеряет равновесие и покатится по площадке.

Увидев, что Гоша за ним наблюдает, Ученый побагровел и крикнул:

– Ну что ты смотришь?! Делать тебе, что ли, больше нечего?!

Гоше-то как раз было что делать – он шел домой с мешком обойного клея, но малиновое лицо Ученого скорчилось в такой гримасе, что Гоша бросил мешок и выбежал из подъезда, припустив по двору до самого сквера и остановившись лишь у ограды. Дальше жили собаки, а Гоша где-то прочитал, что они охотно носятся за бегающими людьми.

– Лучше уж собаки, чем бомжи, – два дня спустя говорила Старшая По Дому Жене Механика на лестничной клетке. Гоша сидел в соседней квартире и слушал.

Он обнаружил, что одна из дверей, ведущих в заброшенные жилища, была заперта лишь на цепочку, которую можно было легко открыть снаружи. Внутри оказалось тихо и пусто, стены были обклеены старыми газетами, а на полу у одной из стен чернело большое прямоугольное пятно, будто бы от дивана. Смотреть было не на что, одно разочарование.

Первая осень

С началом осени опять все изменилось. Гоша пошел в новую школу, прослыл дурачком и отныне был вынужден шесть дней в неделю вставать рано утром и тащиться через сквер и несколько кварталов за ним туда, где к нему относились с презрением. Других детей в доме, кроме Химиков, не было, а братья не хотели ходить с ним и, в целом не особо стремились к дружбе. К тому же, в первых числах сентября, они где-то раздобыли петард и думали теперь, как бы их применить с пользой. А Гоша не очень хотел в это время быть рядом с ними.

В первое воскресенье сентября, когда мама уже ушла на работу, а Гоша едва успел проснуться, в дверь постучали, выбив какой-то затейливый ритм.

– Ну что, – сказал Карл, стоявший на пороге, – пойдем к Кристине? Ты только надень что-нибудь поверх трусов и майки, а то выглядит несколько скабрезно.

Гоша не знал, что значит «скабрезно», но умылся, причесался, надел джинсы и свитер и, после одобрения Карлом, они пошли наверх, выше пятого этажа, по узкой, выкрашенной серебрянкой, железной лестнице на чердак. Гоша, еще летом, предпринял одну попытку пролезть туда, но тогда чердак был заперт на массивный висячий замок. Теперь же люк был открыт навзничь и никакого замка нигде не было видно.

Гоблин несколько раз стукнул по лестничным перилам и крикнул:

– Эй! Ты уже там?

С видом, какой бывает только у тех, кто обладает особым правом обращаться подобным образом к привилегированным особам, Карл глянул на Гошу и шагнул на первую ступеньку.

С чердака раздался женский голос:

– Залезай, чай остывает.

На чердаке оказалось уютнее, чем можно было бы подумать. Здесь пахло не сыростью, а сухими листьями, лежащими повсюду, а в открытые слуховые окна проникал прохладный осенний воздух и, смешиваясь с теплом от ржавых труб, давал странное приятное ощущение свежести, без возможности замерзнуть.

На одной из труб, с дымящейся чашкой, зажатой между двух ладоней, сидела девушка, совершенно непохожая на других девушек и женщин – девочек из класса, жильцов дома, маму, даже на певиц из телевизора, одно время бывших эталоном красоты для Гоши. Ни косметики, ни модных вещей – растрепанные каштановые волосы, волнами падающие на плечи, подвижное лицо с веснушками, старые потрепанные джинсы и черная кофта с капюшоном и дырками в рукавах под большие пальцы. Кристина болтала ногами и разглядывала Гошу.

Когда он и мусорный гоблин подошли поближе, то мальчик увидел, что в чашке плавает гроздь рябины.

Вот так и начинается любовь, – думал он спустя два часа, а пока молча стоял и смотрел на эту гроздь, не зная что делать в такой ситуации.

– Послушай ребенок, – выждав паузу сказала Кристина, словом «ребенок» однозначно определив возможную любовь к Гоше в разряд платонических, – я не знаю, что тебе здесь надо, но раньше тебя здесь не видела. Поэтому, давай уж говори.

– Да он живет тут с лета. С мамой, – выручил Карл, – это… Кристина, у него к тебе есть дело.

– Дело? – она, в знак признания за Гошей права тут находиться, протянула кружку мальчику и тот осторожно взял железную чашку в руку и хлебнул горького чая со странным запахом, – а что за дело?

Гоша, свободной рукой, вытащил из кармана часы и протянул Кристине, надеясь, что вопросов будет не слишком много.

Она задумчиво осмотрела их, забрала кружку и сделала большой глоток. Потом взяла часы двумя пальцами за цепочку и поднесла к глазам так, чтобы они оказались между ее глазами и солнечным светом из окна.

– Карл, – сказала Кристина, – это невозможно, – она перевела взгляд на Гошу, – Когда ты увидишь его в следующий раз?

– Этот ребенок не может нормально разговаривать. Какие-то особенности в голове, – сказал Карл и многозначительно поскреб себе лоб пальцем, – но как я понял, эта вещь с его прошлого места жизни. Так что, возможно, никогда.