Простите меня, птицы
Алексей Валерьевич Воскресенский
Сборник коротких добрых и хороших рассказов из жизни для взрослых и детей.
Алексей Воскресенский
Простите меня, птицы
Кеша
Три дня в деревне бушевала непогода. Ливень, ветер гнули деревья до земли. Скошенная трава, листья, обломанные ветки летали
по воздуху. Ураган. Всё стихло быстро, и выглянуло солнце. Дачники вышли на огороды, а местные пошли в лес за ягодами и грибами.
Серёжа ждал маму из леса с грибами, когда в калитку зашла соседка, дачница тётя Люда. В руках она что-то держала. Это было гнездо, а в гнезде сидел птенец и пищал.
– Вот, в огороде нашла. Воробей, наверное, ве-тром принесло. Что с ним делать не знаю, – сказала соседка.
– Мама разберётся, – уверенно сказал Серёжа.
Оставшись один, Серёжа задумался: «Что делать?». Мама придёт не скоро, папа вообще в командировке по работе, а птенец пищит натужно и как-то странно: «Чек-Чек». Так как буква «К» слышалась очень чётко, Серёжа сразу назвал птенца Кешей. Мамы всё не было. Писк птенца был уже невыносим.
Эх, была-не была, решил Сергей, стану тебе родной матерью. Чем там мать кормит детей? Молоком. Представление, как кормить птенцов у мальчика было смутное. Взял молоко, налил в стаканчик, пипеточкой набрал и капнул три капли птенцу в клюв. Птенец замолчал, наверное, передумывал, что же ему дали. Писк возобновился через минуту. Серёжа опять капнул. После третьего наезда с молоком птенец срыгнул и замолчал. «Сыт», – подумал Серёжа и с чувством выполненного долга отошёл от гнезда.
Пока птенец отходил от кормления молоком, Сергей начал делать ему домик-ложе. Взял коробку от новых ботинок, проложил по стенкам и по дну мягкую тряпочку, поверх выложил слой мелкого сена и уже в это ложе положил полуразвалившееся гнездо вместе с птенцом.
Птенец был необычный: серая голова, белые пятнышки на крыльях и немного загнутый клювик на конце. «Какой странный воробей», – подумал Серёжа. Птенец промолчал час и новый «ЧЕК-ЧЕК» разорвал тишину избы. Чувствовалось, что это надолго. До прихода мамы надо продержаться ещё часа два. Вспомнив, что птенцы едят насекомых, началась ловля мух. Все мухи в количестве трёх экземпляров были выловлены в течение пяти минут и съедены птенцом в течение тридцати секунд. Писк продолжался. Выбежал на улицу, поднял лежачую доску у крыльца, и три не успевших уползти червяка оказались через минуту в клюве. Можно было сбегать на огород, накопать червей, но маме надо было открывать калитку, запертую изнутри, и Серёжа боялся пропустить её приход.
«Чем бы ещё покормить птичку?», – вновь задумался Сергей, и взгляд его упал на корм в пачках для котят. «Это корм для маленьких, а котята они или птенчики разница небольшая», – решил Серёжа и смело открыл пачку. Содержимое было выдавлено на блюдце. Кормление Серёжа проводил уже по собственной технологии. Палочкой от мороженого бросал маленькую порцию в клюв и ждал очередного писка. На половине пачки писк прекратился, птенец заснул.
Серёжа обрадовался, рацион, и режим дня сформирован: Молоко, мухи, червячки, кошачий корм, сон. В калитку позвонили, пришла мама. Войдя в комнату, увидела на столе лужицу молока и кошачий корм.
– Что, кота Мурзика на столе кормил? – строго спросила мама.
– Не мурзика, а птенца, Кешу, – важно заявил Серёжа и показал коробку с гнездом.
– Кто же кормит птенцов кошачьим кормом и молоком. Да он у тебя погибнет от такой еды.
– Нет, мама, он живой, просто спит счастливый после сытного обеда.
– Пошли быстро к дяде Гене, пока он у тебя не умер, – взяв сына за руку, сказала мама.
Дядя Гена был знаток птиц, его дача была напротив, и он каждое лето отдыхал на ней. Через полчаса дядя Гена уже рассматривал птенца в гнезде.
– Э, брат, да это у тебя сероголовый сорокопут, семейство воробьиных, занесён в красную книгу России и Подмосковья, – с удивлением проговорил дядя Гена. – Он не умрёт от этой пищи, сам по себе хищник, питается даже мелкими грызунами. Редкая птичка, смелая, может даже с ястребом драться. Но кошачьим кормом и молоком ты его всё же не корми. Водичка, кузнечики, жучки, червячки. Время кормления определяй по писку. Начнёт летать, мясом прикармливай, только сырым, а не варёным. Выпустишь на волю и не волнуйся, сорокопут такой вояка-забияка, сам себе пищу найдёт. Пока полностью не оперился, береги от кошек, а на крыло встанет – сами кошки от него убегать будут – клюёт больно. Видишь, клюв загнут. Сам с рук не корми, с таким клювом зерно с кожей оторвёт. Насекомых сейчас налови, в банки сушёных складывай. И клевать что-нибудь давай, зёрнышки разные. Как оперится, воду будет пить сам.
Выходя, дядя Гена шепнул матери: «Ничего не выйдет. Сорокопут – дикая птица, выходить с птенца – это редкость. Думаю, через недельку всё кончится».
С тем и ушёл. Мать и успокоилась. Недельку сынок с птенцом повозится, а дальше тишина. Зря мама успокоилась. Серёжа, вдохновлённый рассказом о редкостном птенце, да ещё занесённом в две красные книги, решил, во что бы то ни стало, его выходить.
Каждый день он уходил в поле за домом, как на работу. Долго ловил кузнечиков, откладывая их в банку. Птенца отнесли в тёплую горницу, дверь всё время закрывали от кота, и весь день шла кормёжка. Съедал он все, что принесёт утром Серёжа. К вечеру птенец затихал. Мать догадывалась, что это сынок продолжает прикармливать птенца кормом для котят. Ей было всё равно, лишь бы птенец не мешал спать.
Кеша для Серёжи становился другом. Когда мальчик заходил в горницу, Кеша радостно летал вокруг. Потом начал садится на плечо. Серёжа скоро попросил отцову кожаную куртку с толстыми плечами, потому что нетерпеливый сорокопут иногда клевал по плечу, выражая своё нетерпение по поводу задержки кормления. Серёжа ставил на комоде три тарелки: одна с кузнечиками, другая с зёрнышками, третья с водой, а четвёртую, скрытую, с кошачьим кормом – на шкаф, садился и смотрел, как ест окрепшая птичка. Серёжа хотел, чтобы сорокопут ел у него с рук. Попытки были неудачны.
Это было видно по его исколотых клювом птицы пальцам и ладоням. Однажды он прибежал радостный: «Сегодня Кеша брал у меня зерна с ладони. Смотри, мама». И правда, на протянутой ладони лежали зёрна, и Кеша, как бы зная какие раны он наносит мальчику своим загнутым клювом, наклонил свою голову в бок и аккуратно снял клювом зёрнышко с ладони.
Больше двух месяцев Кеша жил у Серёжи. Както пришёл дядя Гена и сказал: «Я рад, Серёжа, что у тебя всё получилось, но птицу надо выпускать, хватит ей по горнице летать. Ей надо силы в крыльях набраться для перелёта». В солнечный день Серёжа открыл в горнице окна и сказал: «Лети, мой милый Кеша, не забывай, я всегда тебя буду ждать», и помахал ему своей исколотой клювом ладонью. Кеша прыгнул на подоконник, посмотрел в окно и выпорхнул на свободу. Окно в горницу Серёжа не закрыл, поставил опять три и одно тайное с кормом блюдечки, а вдруг вернётся. Кеша возвращался. Три блюдца на комоде были не тронуты, а вот четвёртое съедено. Видно кузнечиков и зёрнышек Кеша наедался на полях, а вот корма для котят на поле нет, и он прилетал за ним в горницу. Ещё Серёжа заметил, что в саду не стало никаких птиц, ни воробьев, ни синиц. Дядя Гена сказал: «Это твой Иннокентий всех разогнал. Сорокопут не любит птичьих соседей. И знай, что он на следующий год не прилетит. Сорокопут лесная птица. По садам и огородам не летает, людей сторонится».
Пришла осень, Кеша улетел. Серёжа понял это по нетронутой еде на четвёртом блюдце. Наступила зима. Пришла весна. Все как-то подзабыли уже о выращенном птенце. На майские праздники Серёжа с мамой и папой сажали в огороде картошку.
И вдруг на весь сад ясно разнеслось: «Чек-чек».
– Серёжа радостно закричал:
Прилетел, милый Кеша прилетел!
Все побросали работу и стали прислушиваться, откуда «Чекает». Кеша сидел на боярышнике, да не один.
– Кто это с ним? – спросил отец.
– Сорокопутиха, – ответил важно Серёжа.
Он побежал к себе в комнату, достал из велосипедных денег в копилке сто рублей и пошёл тихонько к калитке.
– Ты куда? – строго спросила мать.
– В магазин, за кошачьим кормом. Можно? – прошептал Сережа.
Глаза его так радостно светились, он был такой счастливый, что мама сказала: «Иди в свой магазин быстрее, а я пока блюдце на шкаф поставлю, и окна в горнице открою».
Дядя Гена был не прав. Кеша прилетел.
Кролики
Иван был мужик рукастый. Всё мог сделать. Мог гвоздь забить, мог дом построить. Жена хозяйственная. Две дочки отличницы. Всё бы хоро-
шо, только пил Иван. Некоторые пьют каждый день, некоторые по выходным. Иван пил запоями. Он был добрый пьяница. Детей, жену не бил. Не кричал, не ругался. Два месяца не пьёт – деньги зарабатывает. В конце принесёт жене пачку денег, даст ей в руки и со словами «Я поехал» и с тремя ящиками водки и ящиком тушенки с макаронами уезжает в деревню пить.
«Ты, Наташ, через месячишко приезжай за мной», – говорил он жене. Раньше было ехать бесполезно. Пока свою внутреннюю канистру Иван до краёв не заполнит, домой не приедет. Через месяц Наташа ехала в деревню с братом на три дня. В первый день отпаивали Ивана рассолами и крепкими чаями. Убирались в доме от следов запоя, пока тот отсыпался. На следующий день топили баню и отмывали любимого алконавта. На третий день – бритьё и стрижка месячной бороды и отросших волос. Когда на четвёртый день они приезжали все вместе в город, никто и не догадывался, глядя на свежевыбритого и красиво подстриженного Ивана, что он месяц пил. А про мешки под глазами и усталый вид говорили соседям: «Калымил, работал, устал, не спал, деньги для семьи очередной раз зарабатывал».
День рождения Ивана приходился на месяц, когда он не пил. И лет десять подряд в этот день собиралась куча гостей – родных, знакомых, соседей. Пили, ели за здоровье именинника, а сам именинник только ел да сок пил. И все говорили: «Ну, Наташ, тебе повезло, вот день рождения сколько лет празднуем, а твой трезвенник капли в рот не берёт. Радуйся». Один раз Наташа попыталась рассказать, что это не так, но ей никто не поверил. «Не наговаривай на мужа, – говорили гости. – Десять лет приезжаем. Если бы пил, сорвался хоть разок, а твой сидит, нам вино, водку спокойно разливает, и ни один мускул на лице не дрогнет». С тем и уезжали.
Так бы всё и продолжалось, но здоровье у Ивана не лужёное. После очередного запоя у Ивана случился инфаркт. Хорошо, что в городе, через день после приезда из деревни. Хорошо, что не обширный. Ваню откачали, но врач сказал: «Ещё один, два запоя и всё». Иван это слышал, покивал головой недоверчиво, и Наташа поняла, что пить он не бросит. Пройдёт этот месяц трезвости, и Ваня опять, громыхая бутылками и тушёнкой, укатит в деревню, там и помрёт пьяный и счастливый. Ивана она любила и решила, что-то надо делать за этот месяц. Кодироваться муж не хотел, сам завязать с этим делом вообще не собирался, а на контакт с врачами, психологами и т.п. идти категорически отказывался.
Верующая соседка сказала: «Поехали к старцу, в монастырь». Иван уехал калымить на неделю. Наташа собралась. Детей отдала сестре, и на следующий день рано утром они были уже в пути. Добирались на двух электричках часа три, потом на стареньком автобусе по разбитым дорогам еще с час. И ещё пешком час.
К обеду вошли в монастырь. Спросили и нашли домик-келью старца и встали в очередь. Народу было много и подумалось, что стоять они будут суток двое. На удивление очередь быстро уменьшалась. Люди заходили. Три, пять минут и выходили. Перед заходом в келью выходил молодой монах и всем повторял одно и то же: «Старцу говорите, кто вы и откуда и с каким вопросом. Что он вам в ответ скажет, то и выполняйте впоследствии. Не надо спрашивать, зачем и почему именно это надо делать. Услышали совет-наставление, поблагодарили и ушли».
Подошла и их очередь. Вошли в дом. Старец сидел на стуле, на краю длинного стола. Напротив окон, слева, в красном углу был красивый, старый иконостас. Старец даже не повернул голову в их сторону. Только смотрел на иконы, перебирая чётки. Губы его тихонечко шевелились. Шла постоянная молитва. Монах сделал движение рукой и сказал: «Говори». Наташа рассказала всё, что лежало грузом на её сердце. Почему-то стало легко. Этот старец, иконы, монах, окно, дом – всё дышало спокойствием и размеренностью. Её никто не перебивал. В конце рассказа глупо спросила: «Может Ивану, и мне, какие молитвы почитать?». Старец посмотрел на Наташу, потом на иконы, шевеля губами, перебрал чётки, полный круг. Монах дал знак, чтобы все молчали.
