В нашей тройке у каждого был свой конёк. Илона знала массу теорий, методик и была отличницей с большой буквы, а Наташа умела принять, успокоить и направить. Я не без основания считал их умными женщинами и одарёнными психологами. В общем, с тройкой мне повезло. У меня же хорошо получалось видеть травматический опыт и внутренние причины проблем клиента, а также замечать и обходить работу психологических механизмов защиты.
На одной из встреч пришла моя очередь занять место клиента. Надо сказать, что мы не играли роли, а работали со своими настоящими проблемами, которые готовы были обсуждать друг с другом. В тот день мне было о чём поговорить, да и вообще это был непростой период для меня.
Мы учились уже на третьем курсе. Постоянная работа в тройках и обязательное посещение психолога, в купе с большим количеством информации психологического характера, поднимали во мне всё новые и новые непроработанные ситуации из прошлого. Кроме того, я работал в торговой компании пять дней в неделю, с периодическими короткими командировками в соседние страны. На учёбу уходили все вечера и частично ночи. Уикенды же я проводил в университете, так как мог учиться только по выходным. Дома меня ждал годовалый сын и сложные отношения с женой. Я испытывал сильное внутреннее напряжение и давление внешних обстоятельств. Непонимание со стороны близких и груз нерешённых проблем из прошлого усугубляли мою ситуацию.
Заняв место клиента в нашем кафе, я говорил о своем состоянии и водил ручкой по тетрадному листу. Эта привычка появилась у меня ещё в школе. Выслушав меня, Наташа спросила, зачем я взвалил на себя столько задач и кому, в конечном счёте, от этого хорошо. Мне казалось, что только так я могу обеспечить семью и заложить прочный фундамент будущего. Говоря об этом, я неосознанно вывел на листе паровоз, который тащит за собой состав вагонов. Наташа стала задавать вопросы, подталкивающие меня взглянуть на ситуацию под другим углом. Я же почувствовал внутреннее сопротивление. Оно выразилось в том, что я полностью перестал воспринимать аргументацию коллеги, пытаясь сохранить статус-кво. Как впоследствии отметила наблюдающая Илона, я словно превратился в незнакомого ей человека, который ничего не знает ни о психологии, ни о принципах работы механизмов защиты. А на тетрадном листе, по которому я продолжал нервно водить ручкой, появилась зияющая чёрная дыра. Я выцарапал её прямо напротив паровоза, где ещё недавно было солнце, олицетворяющее светлое будущее.
Я говорил и всё продолжал обводить солнце, не замечая этого. Наташа снова спросила:
– Так куда ты тащишь своих сопротивляющихся близких?
– К светлому будущему. – Буркнул я, чувствуя раздражение от того, что Наташа, как мне казалось, пытается меня переубедить.
– И какое оно, это будущее?
– Светлое, свободное, лёгкое… – Заученно произнёс я.
– Посмотри на него, – вдруг сказала Наташа и указала пальцем на чёрное пятно на процарапанном насквозь тетрадном листе. – оно лёгкое и свободное?
В этот момент что-то перевернулось во мне, словно с глаз сорвали очки с кривыми стёклами. Нельзя сказать, что я раньше не понимал того, о чём говорила Наташа. Но то, как в одночасье изменилось моё восприятие ситуации, меня удивило.
Этот контраст, превращение белого в чёрное, позволил мне прочувствовать, как изощрённо психика способна обманывать, не давая увидеть картину целиком, в истинном свете. Поразительно, насколько слепыми и нелогичными могут сделать нас программы, заложенные в детстве. И как защитные механизмы психики оберегают эти установки от критического переосмысления.
Конечно, осознание того, что мой паровоз зашёл в тупик, не изменило мою жизнь в одночасье. Но я смог увидеть ошибочность выбранного пути. Это дало возможность перенаправить ресурсы на поиски нового. Кроме того, я заметил «баг» в своём восприятии, и понял, что у него есть внутренние причины.
Приведу ещё одну схожую ситуацию, произошедшую со мной.
Когда моему сыну было восемь лет, я помогал ему с математикой. Кажется, мы разбирались с таблицей умножения. Мальчик не понимал моих объяснений, хотя в целом математика давалась ему легко. Проблема была в том, что ему не удавалось проследить логику подхода к решению, который предлагал я. Меня же это не просто разозлило, а привело в ярость.
Я, любящий отец и трезво мыслящий человек, каким я себя считал, довёл ребёнка до слёз. Меня и удивила, и испугала моя реакция, вызванная незначительной причиной. В процессе обдумывания ситуации всплыла установка, что математика – это очень важно. Чуть ли не самое важное в жизни.
– То есть, ты хочешь сказать, что понимание математики важнее большинства других аспектов жизни? – Спросил меня жена.
– Да, конечно. Ведь математика присутствует во всех сферах нашего существования, касается всего… – В моих словах была убеждённость и желание защищаться.
К счастью, я действительно люблю своих детей. Наверное, эта любовь заставила меня спросить у самого себя, действительно ли математика важнее здоровья и счастья детей? Важнее эмоционального состояния моего сына? Его доверия и любви ко мне?
Я не пошёл тогда к психологу, так как всегда был уверен, что сам могу разобраться в своих проблемах. И в тот раз мне это удалось. Я спросил себя:
– Кто-то считал, что знания важнее того, как ты себя чувствуешь?
Ответ был:
– Мой отец. Он так учил меня математике.
Занимаясь со мной, отец выходил из себя. Случалось, что он в ярости бегал по комнате, кричал и строил ужасные гримасы на красном от гнева лице. Естественно, в такой стрессовой ситуации напуганный и расстроенный я не был в состоянии воспринимать объяснения отца. Я закрывался и начинал плакать. Отец сердился ещё больше, рвал в приступе гнева тетради и учебник, и выбегал из помещения. Затем возвращался, немного остыв, и обучение продолжалось.
Такое поведение отца детская психика восприняла как шаблон адекватного поведения, и впоследствии схожая ситуация уже с собственным сыном вызвала из моего бессознательного заложенную установку, которая определила реакцию. Говоря простыми словами, я научился у отца, как себя вести и какие эмоции испытывать, когда уже мой собственный ребёнок не понимает урок.
Так как шаблон поведения, не попадая в область психики, где мог бы подвергнуться критическому анализу, принимается безоговорочно как верный. Но стоит только вынести установку на свет, рассмотреть её и трезво проанализировать, как всё становится на свои места. До этого момента нелогичность и абсурдность установки не воспринимается, не замечается. Человек действует как робот, запрограммированный на определённый тип поведения в конкретной ситуации.
Я нашёл решение этой проблемы. Во-первых, я предложил жене заниматься с сыном математикой. Во-вторых – стал работать со своими травмами. Зачастую, лучший способ принести детям пользу – заняться решением своих собственных проблем.
Вернёмся в пещеру бессознательного. Её детали, выхваченные из темноты слабым лучом фонарика, могут показаться довольно мрачными. Грязь, труднопроходимые тропы, летучие мыши. В действительности же пещера полна удивительных и прекрасных мест: здесь можно отыскать и озёра с кристальной водой, и живые источники, и россыпи самоцветов, сказочных персонажей и охраняющего сокровища дракона.
Путешествие в подсознательных лабиринтах может быть чудесным приключением. Но чтобы найти тропинки к этим чудесам, путешественник должен пройти определённые испытания, встретиться со своими страхами и переписать сказку.
Осознав вытесненный материал застарелых травм, прожив негативный опыт и приняв его, можно высвободить огромное количество энергии и нереализованных ресурсов, необходимых для полной красок жизни, творчества и здоровых отношений с окружающими. На страже к такому осознанию стоят психологические механизмы защиты, призванные оберегать психику. Чтобы их обойти, нужно научиться их узнавать.
Есть множество книг, в том числе и аудиокниг, статей и роликов в интернете, где описываются виды психологических защит. Эту информацию при желании можно легко найти. Я же хочу рассказать о своем опыте и о том, как я узнавал свои защитные механизмы и объект их защиты.
Пытаясь разобраться в этом вопросе, я рассуждал так. Психика изощренна в создании иллюзий, когда защищает человека от непереносимой боли. Что значит непереносимая, тоже вопрос неоднозначный. Такая боль, от которой наступает физическая смерть? Но и самоубийство можно считать спасением от страданий. Что же и от чего защищает психика, если даже прекращение жизни – способ защититься? Может быть, думал я, от степени страдания, которая вызывает изменение личности? Но механизмы защиты своей работой искажают восприятие себя и окружающего мира, влияют на поведение и характер человека. То есть, так же приводят к изменению личности.
Тогда я решил, что не вся личность, а лишь какая-то её часть должна быть защищена от изменения и распада, даже ценой жизни, физической или психической. Такая теория действительно существует. В человеке есть что-то, защита чего важнее всего остального, и любая цена оправдана.
Здесь мне на ум приходят мысли о божественной искре. В детстве заботу и мудрые наставления я получал в основном от бабушек, и их религиозные взгляды повлияли на моё формирование. Но ту часть психики, о которой я говорю, можно называть по-разному, в соответствии с мировоззрением, которого вы придерживаетесь. Суть от этого в данном случае не меняется.
Итак, в нас есть некая часть, основа Я или душа, которую нужно защищать от непереносимой боли. Травматические события, вызывающие страдания, психика старается преобразить так, чтобы эта основа не пострадала. Для этого она использует защитные механизмы. Их работа может заставить человека вытеснить негативный опыт, то есть забыть, словно его не было. Может объяснять его как норму, сделать приемлемым, искажая внутреннюю логику и аргументацию. Она может изменять в памяти факты, их последовательность или значимость происходящего. В общем, делать всё возможное, чтобы событие было принято некритично, изолированно от объективного оценивания.
Помню, как в детстве, в возрасте семи лет, я пообщался с соседским мальчиком. Он был младше меня на год. Чумазый и голодный он сидел на пороге своего дома и пробовал курить. На улице было уже темно, родители мальчика были пьяны, и он не мог попасть домой. Тогда я проплакал всю ночь, жалея его. Мои переживания были очень сильны, и я помню, что даже в таком малом возрасте удивился их интенсивности.
Позже, уже в пору моей учёбы в университете, я разбирал эту ситуацию с психологом, который помог мне обратить внимание на искажения восприятия. Во-первых, меня не удивлял тот факт, что и сам я, семилетний мальчик, находился на улице поздно ночью. Во-вторых, я вспомнил, что в детстве воспринимал отсутствие заботы и алкоголизм матери как норму. Конечно, ситуации, когда я чувствовал себя брошенным и ненужным расстраивали меня, но я был уверен, что живу в нормальной семье. Чтобы как-то разрешить конфликт между реальным положением дел и искажённым восприятием ситуации психика перенесла мои переживания на внешний объект. В этом случае на соседского мальчика.
Такой перенос, как оказалось, был обычным для меня способом защиты. В возрасте восьми или девяти лет я пытался спасти голубя. Он запутался в леске на верхушке высокого дерева, недалеко от школы. Почему-то я решил, что кто-то специально привязал к нему леску. Я очень переживал и хотел как-то помочь птице.
Помню, как звонил пожарным из телефонной будки. Когда они отказались приехать, я, роняя слёзы в тарелку с супом, просил мать помочь. По её совету я отправился в учреждение, как-то связанное с защитой природы. Мать не пошла со мной, и я, превозмогая робость, отправился сам. Помню, как страшно было мне стоять в огромном кабинете с длинным столом и рядом высоких кресел и рассказывать незнакомому мужчине в костюме о птице, попавшей в беду.
Сильные переживания и отчаянные попытки спасти голубя были связаны с травматическим опытом, о котором я расскажу в последующих главах. Здесь я хочу только показать, как психика помогала мне освобождаться от переполнявших меня эмоций. Не давая себе осознать собственную боль и её причины, я находил кого-то в похожей ситуации, и страстно сопереживал ему. Так я выпускал энергию травмы, оставляя в тайне от себя события прошлого.
Повзрослев, большую часть детства я забыл, остальное считал нормой. Меня удивляло, что я практически не помню себя до возраста четырнадцати лет. Но я решил, что это особенность моей памяти. Так работали мои защитные механизмы.
Чтобы защитить и не показывать себе и окружающим ранимого мальчика, которым я был, моя психика выработала ряд сложных механизмов адаптации. Я научился хорошо чувствовать чужие эмоции и скрывать свои. В том числе и от себя. Не принимая себя настоящего, я неосознанно примерял на себя чужие образы, которые находил в книгах и кинофильмах. А мои настоящие чувства и переживания проявлялись в основном в творчестве. Я пробовал писать стихи и прозу, и в моих дневниках иногда появлялись странные на первый взгляд записи.
Вот одна из них.
Откровение одного хамелеона
То, что я хамелеон, я узнал от окружающих, причём сравнительно недавно. Но и не только что, конечно. Эти окружающие хотели узнать, какого цвета я на самом деле, для чего помещали меня на разные поверхности, наблюдая за изменением окраски, нагревали, охлаждали и втыкали иголки в кожу.
Буддисты говорят, что их учение подобно алмазу. На какую поверхность его ни положи, он примет её окраску, но всё равно останется алмазом. То же они говорят об истинном уме (или душе, если использовать небуддийские термины).
Мне кажется, история с алмазом чем-то напоминает мою. Пытаясь понять, какого я цвета, какова моя суть, люди меняли внешние условия, но видели лишь отражение этих условий на моей коже. Но как увидеть настоящий цвет, если окрас меняется вместе с условиями? Логичный ответ – содрать кожу.
Только вот этого мне совсем не хотелось, и потому я оброс защитным панцирем, различными роговыми наростами и шипами. Применял я их только для самозащиты, но люди часто бывают настойчивы в своем любопытстве, и мне всё же приходилось время от времени защищаться.
Но самое неудобное было то, что я и сам очень хотел, чтобы кто-нибудь узнал меня настоящего. Только не сдирая с меня шкуру живьем, не распиная на столе вивисектора под любопытными взглядами хирургов.
Этим хамелеоном, конечно, был я сам.
