Через полгода Александр окончательно убедился, что наивно тешить себя восстановлением хотя бы частичной справедливости. Более того, ему стало известно, как цинично поступают здесь блатные с заключёнными, у которых ранее имелись отношения с органами НКВД.
Пока в лагере никто не знал о такой страничке в его в биографии, и это временно спасало от издевательств или смерти. Чтобы остаться в живых, нужно было оставаться в тени и не лезть на рожон. Хотя далёкая Бурятия была отсюда за тысячи километров, но воровская молва не знает ни расстояний, ни границ. Если только станет известно, что он работал мастером в одной из колоний, пусть даже в числе вольнонаёмного, никакой пощады ему не будет. Братва без колебаний посадит его на нож. И вот, когда он уже смирился со своей участью, его неожиданно вызвал к себе начальник лагеря.
Конвоир довёл Кацапова до кабинета хозяина зоны, отступил в сторону, пропустил заключённого. Александр снял шапку, постучал в дверь, и вошёл в чистое уютное помещение. Остановившись у порога, назвал свою фамилию и статью, по которой был осужден.
– Проходи, садись, – дружелюбно проговорил начальник лагеря, показав жестом руки на привинченный к полу стул в торце стола, покрытого зелёным сукном. За всё время пребывания в лагере Кацапову никогда не доводилось видеть «кума» вблизи. Теперь он рассматривал его без головного убора с некоторым любопытством, сравнивая мысленно с Антоном Лукичом Порубейником – начальником лагеря-колонны №23 на строительстве железной дороги в Бурятии. Одно сходство между ними всё же имелось. Тот и другой были рослыми и тучными, а в целом – скорее, полные противоположности.
– Не догадываешься, по какому поводу я тебя вызвал? – начальник лагеря прищурился и впился изучающим взглядом в Кацапова.
– Никак нет, гражданин начальник, не догадываюсь.
– Неделю уже читаю личные дела осужденных, подбираю нужных мне людей, – загадочно выразился «кум», не отводя глаз от лица заключенного, и выдержал короткую паузу.
– Удивляюсь, как тебе удаётся ладить с братвой? Рубишь уголёк, таскаешь волокуши и ни разу не выяснял отношений с блатными?
– Работаю, как предписывает режим, – вяло ответил Александр.
– Я не о том, – усмехнулся начальник лагеря.
– Тогда я не понимаю вас, гражданин начальник.
– Что тут непонятного? До боёв на Халхин-Голе ты, оказывается, сам перевоспитывал трудом осужденных, вершил их судьбы, так сказать. Скажи по секрету: за тринадцать месяцев не хотелось тебе хоть однажды ткнуть в харю кому-нибудь из зарвавшихся фраеров?
– Нет, гражданин начальник, не хотелось.
– Можешь называть меня Николаем Павловичем, – вкрадчиво сказал хозяин лагеря. – Тебе я разрешаю.
Кацапов с недоумением помял в руках шапку, потом снова положил её на колени, спросил:
– К чему такая любезность, гражданин начальник?
– Хочу предложить тебе, Кацапов, возглавить участок на предстоящей стройке. Мужик ты, я вижу, неплохой. Работящий и терпеливый. Жаль будет, если блатные дознаются о твоём прошлом и пришьют к нарам.
– От своей тени не уйдёшь, – глядя прямо в глаза «куму», спокойно вымолвил Кацапов.
– Чем в могилу торопиться, лучше молча почесать свой затылок, – усмехнулся «кум». – Ты знаешь, что означает моя фамилия?
– Нет.
– Карачун – это смерть, погибель. Почему нарекли так моих предков – одному сатане известно. Но я могу сказать одно: подполковник Карачун единолично решает, кому на зоне следует умереть, а кому радоваться жизни. Заруби это себе на носу и не стирай зарубку до окончания срока, – начальник лагеря вынул из кармана кителя носовой платок и протёр вспотевшую лысину.
– Давай так, – продолжил он, затолкав обратно в карман аккуратно сложенный платок, – эту неделю ты дорабатываешь в забое, а с понедельника приступаешь к новым обязанностям. Ты меня понял?
– Понял, гражданин начальник, – сухо ответил Кацапов.
– Что-то я не вижу радости на твоём лице, – с насмешкой проговорил Карачун. – Или гнить в забое тебе привычнее? Тогда так и скажи, не удивлюсь, всяких чудаков повидал за службу. А может, тебе за падло получить подарок из рук самого хозяина?
– Отчего же, безмерно рад, гражданин начальник. Любой твари жить хочется, а человеку тем более, – с непроницаемым лицом ответил Кацапов. – Только ведь на зоне закон, что паутина: шмель проскочит, а муха увязнет.
– Правильно мыслишь, за всё придётся платить, чтобы стать этим самым шмелём. Не бойся, сучью отметину на тебе я ставить не собираюсь, ты и без неё запятнан, – начальник лагеря широко улыбнулся, его густые рыжие усы расползлись в разные стороны. Голос Карачуна был негромким, но твёрдым, с металлическим оттенком. Слова исходили изо рта каждое в отдельности, будто были заблаговременно сложены в некую обойму, и он выпускал их сейчас оттуда, как выстреливал, с короткими промежутками времени.
– И что вы потребуете взамен за такую щедрость, гражданин начальник?
– Через пару недель сюда прибудет большая партия заключённых, в основном политических. Но среди них есть и уголовный сброд, не имеющий ничего общего с воровской братией. Всем им предстоит обживаться с нуля, – Карачун сделал небольшую паузу и внимательно посмотрел на Кацапова.
– Как… с нуля? – недоумевая, спросил Александр. – На голом месте, что ли? Они же окочурятся в первые сутки!
– Это будет зависеть от их желания жить, – по лицу начальника лагеря пробежала кривая и безжалостная ухмылка. – Не размещать же такую ораву в существующих бараках? Пусть даже на короткое время. Блатные тут же порежут их всех до единого, да ещё бунт поднимут.
– В чём заключается моя задача? – хриплым голосом поинтересовался Кацапов.
– Задача очень простая. Я даю тебе бригаду мужиков. За пару недель надо построить караульные вышки, натянуть по периметру колючую проволоку и разогреть грунт под землянки. Прибывшую партию политических прямо с этапа запустим в твою мышеловку и заставим рыть для себя землянки. Работа знакомая, верно?
– А что потом? Какая задача будет потом, когда прибудет партия заключённых?
– Будешь за смотрящего у них, наделю тебя особыми полномочиями на случай бузы и саботажа. Сначала построите землянки, потом приметесь за бараки. Ну, как, согласен?
– А если откажусь?
– Тогда мне придётся шепнуть Демону, что ты работал в органах НКВД, – самодовольно заявил «кум» и громко рассмеялся. – Смотрящий сам решит, как с тобой поступить. Или на ремни порезать, или запомоить. Тут уж как карта ляжет.
«Так вот почему твоему роду приклеили такую фамилию, – подумал Александр. – Ты, значит, по крови унаследовал звериные повадки».
А вслух сказал:
– Вот так, стало быть, вы обштопали моё дело, гражданин начальник. Как после таких слов мне не согласиться?
– Я и не сомневался в том, что ты не откажешься, – уже без ухмылки проговорил Карачун. – Давай обсудим детали.
…Хозяин зоны прекрасно понимал, что распоряжение ГУЛАГа о направлении в его лагерь большой партии политзаключённых не будет отменено. Здесь не сработают никакие самые весомые доводы. Шла война, сапоги немецких оккупантов уже полгода топтали землю больших регионов, откуда раньше заводы и фабрики получали уголь. Требовалось срочно нарастить недостающие объёмы за счёт оставшихся шахт. Планы добычи этого сырья увеличивались в разы. Это было понятно и без каких-либо дополнительных аргументов.
Предъявить ультиматум о том, что ему негде разместить такое количество людей, он, естественно, не мог. Это означало бы сделать выбор одного из двух вариантов своего незавидного будущего. Первый – сорвать с себя погоны и переселиться в барак уже в качестве заключённого, или второй, более предпочтительный – приставить пистолет к виску. Ни тот, ни другой вариант не устраивал Карачуна.
После получения секретного распоряжения из ГУЛАГа, он запёрся в кабинете на ключ и стал искать выход из непростой ситуации. Конечно, с большей частью прибывающих можно было как-то решить вопрос. Например, уплотнить блатных, подселив к ним обычных работяг. В освободившийся барак запрессовать четверть прибывших с этапа заключённых. Вторую четверть отправить на сутки сразу в забой. Потом чередовать их между собой, пока не будут готовы землянки. Но куда затолкать вторую половину?
«Нет, такой подход не годится, – подумал Карачун уже через несколько минут. – Блатные далеки от идеи самопожертвования в угоду „кума“, они тут же взбунтуются, не дослушав меня до конца. Пожар протеста мне не нужен, ни в коем случае. Такое пламя может вспыхнуть, что даже весь конвой не справится и патронов не хватит на его ликвидацию. Будет куча трупов, в естественные потери их не спрятать».
Мысль пришла совсем неожиданно. Неспроста же он носит фамилию «Погибель»!
«Почему я должен ломать голову над тем, как сохранить здоровье этим отщепенцам? – пожал он плечами в полном недоумении, уставившись неподвижным взглядом в портрет Сталина на стене. – Сказано же, что большая часть прибывающих зеков – политические. Их переправляли из тех лагерей, которые впоследствии оказались на оккупированной немцами территории. Все они бывшие кулаки или недобитая контра! Будь моя воля, я бы не тратил на них ни копейки народных денег! Не церемонясь, ставил к стенке эту шушеру и дело с концом, – Карачун на какой-то миг даже представил, как отдаёт конвою команду „Огонь!“, как падают на снег люди, как вокруг них, медленно расширяясь, образуются алые круги. – Нечего чикаться с врагами народа!»
От такого видения его настроение сразу улучшилось, он повеселел. Повертев головой из стороны в сторону, встал, развёл в стороны руки, потянулся. Потом долго ходил по кабинету, размышляя над деталями своего плана.
Он решил загнать всю партию прибывающих заключённых в чистое поле и заставить их рыть для себя землянки. Сколько зеков при таких условиях уткнётся лицом в мерзлую землю и никогда уже не поднимется – подполковника не интересовало. Он ликовал, что нашёл выход из ситуации. Оставалось лишь подобрать лидера для осуществления коварного плана. Требовался заключённый из мужиков, которого можно было шантажировать. Блатные для такой цели не годились, слишком велик риск провокации.
Карачун отпер кабинет, гаркнул в приоткрытую дверь:
– Оглоблин!
