Он даже отставил свой стакан, отодвинувшись вглубь диванчика, сегодня мы сели в глубине зала, подальше от шумной публики.
– Ну… – выдохнул я, пить сегодня совсем не хотелось, или, напротив, напиться вусмерть, но это можно тогда и в запой уйти с тоски, Тани нет, даже зацепиться не за что…
– Платон, вопросы ты задаешь… Не противно, представь себе. Потому что нечистоты, подобные тем, во что превращается разлагающееся тело, все люди видят каждый день и не один раз, хотя бы в собственном сортире. Но… я, тем не менее, совершаю благородное служение, как ты полагаешь? Я служу смерти во имя жизни, потому что, возможно, мои изыскания относительно механизмов умирания и подобных вещей могут лечь в основу будущих методик спасений при травмах, удушениях… впрочем, не стану уточнять и шокировать тебя. Но мои труды, возможно, будут полезны травматологам, реаниматологам. По крайней мере, полагаю, несколько моих статей что-нибудь этакое подскажут врачам. Я не могу работать с живыми, страдающими людьми, но я… – я посмотрел на Платона, улыбнувшись. – Тем не менее, хочу помогать им как могу.
Он смотрел на меня с некоторым удивлением.
– Тогда почему ты в судебной? Почему не в обычной больнице?
Я засмеялся:
– Квартиру давали, Платон. Вот и весь секрет. В то время, да и сейчас, такой завал с убойными делами, что эксперты, как в полевом госпитале хирурги должны работать.
А потом в свою очередь я посмотрел на Платона:
– Тебе не бывает противно разве? Я с физическими оболочками людей, иногда и крысами подпорченными, и изрядно подгнившими, но разве вонь от душевных мерзостей не хуже?
Платон медленно покачал головой.
– Да прав ты, прав… А только, кто не сталкивается с таким в работе? Пожалуй, только Таня с её возвышенными устремлениями, да Книжник-музыкант. А вообще мы с тобой по сути одним делом заняты – в человеческой скверне копошимся, так что, да, противно, не то слово, каждый день хочу уйти из криминальной журналистики. Но куда? Светские новости – блевотина ещё хуже, да ещё приправленная тухлецой лжи и фальши. В искусство как мама, там возвышенно, конечно, но… как-то это, по-дамски, ну… или по-стариковски… Политика… не думаю, что там грязи меньше…
Он выдохнул, как мне показалось, с долей, если не отчаяния, но обречённости. Это странно, или нет, но мы с ним оба стремились в свои профессии с самого детства, мечтали, делали всё, чтобы получить их, стольким жертвовали, вместо веселья и развлечений, мы знали разлуку с домом и друзьями, зубрёжку, бессонные ночи, житьё в общежитиях на кошмарной еде. Ни он, ни я не жалели об этом, не жалели о выбранном пути, теперь я точно знаю, что для меня нет пути, кроме этого, избранного очень давно. И Платон, я уверен, иного не ждал и не ищет. Но всё стало складываться так, как, наверное, бывает у многих: детская восторженность уступила место отрезвляющей реальности, в которой всё имеет вкус и запах. В кино и книгах всё так красиво и благородно, всё легко и правильно, но в жизни всё выпуклое, горячее или холодное, горькое и кислое, нет ничего плоского или бесцветного, ничего, что не волнует хотя бы органы чувств, а если ты не отмер душой, то и душу. Нельзя пройти мимо скверны, смерти, несправедливости. Можно ли всё это победить? Наверное, нет, но это не означает, что не стоит бороться, потому что иначе скверна и хаос поглотят вселенную. Снег каждый год заметает все дороги, но люди расчищают их, чтобы можно было ходить и ездить. Мы никогда не победим смерть, это и не надо, но мы отодвигаем и уговариваем её, мы боремся, и это не бессмысленная война. Человек всегда был и будет таким, и горе, если ты готов стать подобным камню, которому всё равно, лежать на дне чистого ручья или канавы с помоями и дерьмом, не чувствуя разницы. Ещё хуже перегораживать любой из этих ручьёв. Когда понимаешь это, когда не согласен быть просто камнем, когда-нибудь рассыплющимся в прах, когда чувствуешь, что ты можешь построить мостик через чистый ручей или очистить грязный, то всё становится прекрасным вокруг тебя, потому что гармония и сила входят в твоё сердце.
– И не думай, где больше или меньше грязи и где тошнотворнее. Ты думай, что ты можешь дать, а не взять.
Платон посмотрел на меня, чуть прищурившись.
– Всерьёз так думаешь? Вот это всё, про справедливость, смерть, ручьи… Не место красит человека, а человек – место? И тому подобное?
– Человек вообще всё красит, – сказал я, уверенно.
– Ну, или разрушает, уродует…
Я пожал плечами:
– Ну… на Солнце тоже пятна. И в алмазах бывают дефекты.
– Ты – добрый человек, – светло улыбнулся Платон, как-то радостно выдыхая, и откинулся на спинку диванчика, забросив за голову руки. – И философ, к тому же.
– У меня есть время думать, я один живу…
– Сам с собой говоришь, небось? Ты это завязывай, Валер! – захохотал он, толкнув меня в плечо.
Мне хотелось сказать ему: легко сказать. Но я промолчал, потому что знал его ответ, ему казалось, что мне ничего не стоит вернуть Таню. Не могу понять, почему я так в этом уверен…
Глава 3. Роскошь
Тоскана прекрасна в любое время года и, наверное, в любое историческое время, вот, что приходило мне в голову в эти дни. Мы прилетели во Флоренцию, в пятнадцати километрах от города Марк снял виллу, роскошную до невероятности: на вершине холма, с колоннами, лестницами на четыре стороны, с фресками в плафонах, хрусталём, бронзой и картинами в золочёных рамах. Мебель изгибалась, будто в реверансах на своих кривых ножках в вензельках, даже обивка была с золотой нитью. Ванные комнаты, отделанные натуральным мрамором, с медными ваннами, позолоченными кранами с хрустальными набалдашниками, венецианскими зеркалами повсюду, канделябрами, старинными шёлковыми коврами на полах. Что говорить о посуде, бокалах, белье и скатертях…
Прислуга незаметная, молчаливая и исполнительная, прекрасно понимала русский язык, но Марку нравилось говорить с ними на итальянском.
В саду всё тоже было идеально распланировано, зонировано, подстрижено, устроено по всем законам садоводства. Я обернулась на Марка, когда мы дошли до фонтана, такого же идеального, как и всё здесь.
– Марк… только не покупай всё это? – сказала я.
Он засмеялся, обняв меня.
– Всё же, как ты хорошо меня знаешь! Нет, правда, обожаю тебя за это! Но… и я хорошо тебя знаю. Мы поживём здесь некоторое время, примем здесь твою модную банду, не сомневаюсь, что им понравится эта натура, а владельцу при удачном раскладе, если снимки попадут в «Vogue», помогут поднять цену для возможных покупателей, да и количество их увеличится в разы. Так что…
– Не можешь не комбинировать, да, Марик? – Таня обняла меня.
– Соскучился, пока тянулся отпуск.
– Не верю, что твои дела могут пострадать оттого, что ты пару недель не выходил из дома.
– Во времена сотовой связи и интернета, всё можно делать так, что никто и не узнает, кто это делает. Пока я сидел при тебе, как ты говоришь, не выходя из дома, я освоил несколько новых компьютерных программ. Если и дальше так пойдёт, Танюшка, можно стать всесильным, а все продолжат думать, что я рисую визитки и экслибрисы.
– И ты расскажешь мне?
Он склонился ко мне.
– Не всё можно делать дистанционно, – прошептал мне Марк, подхватил меня на руки. – Ох, совсем ничего не весишь…
Через неделю приехала съёмочная команда. Оглядели местность, фотограф остался доволен. На этот раз Гарик тоже был здесь, он нередко ездил со мной, изображая агента, брал, конечно, комиссионные, но не наглел, поэтому я позволяла, приятно, когда кто-то ведёт твои дела, не могла же я всё делать сама, или сбрасывать на Марка. Тем более что по-настоящему серьёзно я к этой своей деятельности никогда не относилась, в отличие от живописи, и музыки Володи.
Кстати, с Володей я до отъезда таки не увиделась, но мы говорили по телефону. Он с грустной улыбкой в голосе, я чувствовала её на расстоянии.
– Привезли оставшуюся мебель.
– Хорошо теперь?
– Хорошо всё, что ты делаешь, – сказал Володя. – Мы уезжаем завтра.
– Это я помню. В Киев?
– Да, потом Донецк, Одесса, Ростов… потом вернёмся на неделю, и снова… а… ты?
– Я вернусь в конце июня.
– Танюшка-а…
– Не тоскуй, Володя, время быстро пробежит за работой. К тому же вы новый альбом начали.
– Это да…
– Тебе сейчас кажется, что тебя сковала тоска, а как стронетесь с места, всё сразу изменится. Как всегда.
– Да-да… приезжай хоть… на денёк?
