– Ну ты даешь! Я, даже, думал ты не один!
– Да…, это…, я так…, играл…, – сконфузился я.
Давая представление зрителям, еще надо уметь не стесняться! Да и по сию пору, наверно, не умею. Как-то не пришлось лицедействовать на сцене, ну разве что выступал однажды на корабле с фокусом. Но там стесняться не позволял Морской Устав.
Когда мне было семь лет, в одном из походов по Ташкенту бабушка подарила мне маленький сувенирный сундучок. Мне он очень понравился. Крышка сундучка закрывалась на замочек, и в нем можно было хранить любые сокровища. Начало сокровищам положила сама бабушка. У нее в кошельке оказалось несколько копеечек. Они перекочевали в сундучок, и началось накопление.
Через несколько лет сундучок заполнился копеечками и пришлось использовать жестяную банку из-под кофе, чтобы разместить избыток коллекции. Потом и банка заполнилась.
Когда копеек набралось больше тысячи, я иногда использовал их для выкладывания орнаментов и лабиринтов на ковре. Но самое неожиданное применение копейки нашли в изображении солдат двух воюющих армий. В одной армии солдаты были решки, в другой гербы. Побеждала чаще всего мама. Ей в основном приходилось собирать копейки с ковра. Она и настояла, чтобы коллекцию отнесли в банк и сдали. Копейки взвесили. Их оказалось почти на пятнадцать рублей.
Помню, деньги я потратил на покупку второй железной дороги Piko. Она была побольше моей первой, той, Ангренской, детсадовской. На этот раз голубой тепловоз тянул два перекидных грузовых вагона. Ну и рельсовый круг был побольше. Я объединял две дороги и получалась предлинная извилистая дорога с тепловозом и четырьмя вагончиками.
Каждый год числа 25-го декабря папа приносил елку. Её устанавливали в ведро с мокрым песком и наряжали. Игрушки мама аккуратно сохранила еще из своего детства. Картонные зайчики и попугаи, ватная желтая груша с зеленым листиком. Из тех, что поновее, были спутник и колокольчик, раскрашенные светящимся в темноте узором. Когда я был совсем маленький, мне перед сном приносили светящийся колокольчик, я смотрел на таинственный зеленоватый свет и спокойно засыпал. Особой гордостью мамы были еще довоенные бусы и просто волшебной красоты вершинка.
Угол, где стояла наряженная и освещенная гирляндой разноцветных лампочек елка, становился самым красивым местом в доме.
После старого Нового года убирать елку было жалко. Часто она стояла до 23-февраля, а то и до 8-Марта. Елка высыхала и частично осыпалась. Чтобы снять игрушки, проводили «дехвоизацию». Слегка встряхивали деревце за ствол. Хвойный дождь с шуршанием ниспадал на пол, оставляя совершенно голые ветки с болтающимися на них игрушками. Оставалось снять хрупкую красоту и аккуратно уложить в вату до следующего декабря.
Однажды звонкая от сухости елка достояла до 1 Мая!
В тот год елку убирать было особенно жалко. Перед новым годом мы с мамой изготовили из старых обоев панно во всю стену. Разрисовывали его гуашью и украшали аппликацией. На панно была звездная ночь. Если бы мы знали о существовании Ван Гога, вероятно, постеснялись бы такого явного плагиата. Но у нас все получилось честно. На черном фоне яркие звезды и планеты, комета с переливающимся хвостом и по периметру снежинки. Выглядело, будто мы рассматриваем сказочную ночь через заснеженное полукруглое окно. На фоне этого окна и стояла елка. Как убирать такую красоту?
Начиная с десятилетнего возраста, родители начали меня приучать к летнему посещению пионерских лагерей. Удовольствие отправить ребенка подальше от дома и самим насладиться относительной свободой стоило недорого. Что-то около трех или пяти рублей за путевку на смену.
Первая попытка была сделана летом 1971-го года. Тогда меня попытались пристроить в пионерский лагерь, находившийся на территории 15-го квартала. Сейчас на этом месте парк, а тогда в строгом соответствии со стандартами был устроен пионерлагерь. Меня привезли дня за три до открытия смены. Отряды были уже в целом сформированы, но пока никаких мероприятий не проводилось. Все, чем я занимался с друзьями, это строил крепости из глины посреди пыльного проселка и с воодушевлением бомбил их камнями, поднимая в воздух тучи пыли. Может быть, принимай воспитатели хоть какое-то участие в нашем времяпрепровождении, им удалось бы отвлечь нас от пагубной привычки засорять атмосферу, но воспитателям и пионервожатым как будто не было до воспитанников никакого дела, и дети были предоставлены самим себе.
Но настоящей проблемой для меня стало то, что меня устроили на кровать рядом с мальчиком, страдавшим энурезом. Каждое утро он вставал с мокрого матраса. От бедного мальчика воняло мочой за три метра против ветра. Душа ему никто не предлагал, и я бегал от своего соседа под любым благовидным предлогом.
Ко времени открытия лагерной смены центральный плац украсили флагами и портретами вождей. Я нетерпеливо потоптался на торжественной линейке, а когда увидел своих приехавших навестить меня родителей, то упросил, уговорил, умолил забрать меня из этого замечательного места. Воспитательница обещала родителям все устроить, и даже переложить меня от больного соседа, но мне лагерь осточертел уже за три дня и мне совсем не хотелось оставаться еще на три недели.
Так и закончилась, вполне бесславно первая попытка поправить мое крепкое здоровье в летнем лагере.
На следующий год меня отправили подальше. За сто километров от Ташкента. На окраину Ангрена, где располагался лагерь «Салют». Этот лагерь существенно отличался от городского уже хотя бы тем, что там не было свободного доступа к пыли. Лагерь был зеленый, с асфальтовыми дорожками и закрытыми чистыми корпусами для проживания пионеров.
Сразу с автобуса меня привели в мой отряд, показали кровать и тумбочку. Потом сводили на обед в столовку. Дети громко проговорили обязательную речёвку: «Спасибо нашим поварам за то, что вкусно варят нам!», после чего приступили к еде.
И закрутилось-завертелось!
Зарядка на свежем воздухе, завтрак, уборка территории, заключавшаяся в подборе случайно упавших с деревьев веточек и кем-то злонамеренно брошенных фантиков. Никакого фанатизма с выметанием дерна до глины. Потом, то спортивные эстафеты, то чтения вслух, то ловля змей в траве.
Я ни одной не поймал, но все равно привез домой браслет из пятнистой гадючьей кожи. Причем мы откуда-то знали, что это гадюки, хотя называли гадюк гюрзами. И ведь не боялись! И ни воспитательница, ни пионервожатая не смогли воспрепятствовать нашему смертельному промыслу.
В свободное от змееловства время я занимался сольным пением и работой в ракетомодельном кружке. И то, и другое занятие были мне близки и знакомы. Ракетомодельный – это упрощенная копия судомодельного, а пение в школьном хоре далеко превосходило в профессионализме лагерные занятия. Но все равно, было интересно.
В ракетомодельном основным технологическим процессом было накручивание тонкой бумаги с клеем на круглую отполированную палку. Так, после высыхания, получалась легкая труба – корпус будущей ракеты. Потом к ней приклеивались вырезанные из картона стабилизаторы, и в передней части устанавливался круглый или ленточный парашют. В качестве двигателя применялись картонные патроны от дробовика. В них, на месте капсюля сверлилось отверстие и туда закладывалось нечто, напоминающее профилированное сопло. Двигатель наполняли горючей смесью, рецепт приготовления которой руководитель держал в тайне. Но, кажется, это был обыкновенный порох с добавлением дробленого угля для замедления горения.
Сбоку у ракеты из проволоки делались специальные колечки для скольжения по направляющей во время запуска.
Праздник окончания смены придумали отметить красиво и с размахом. Сначала построение и недолгие торжественные речи, потом зажигание костра взлетающими из него ракетами и до полуночи танцы под музыку из репродуктора.
Согласно плану, несколько сделанных ракет расставили по сторонам от пирамиды костра и хотели, чтобы, одновременно взлетев, ракеты подожгли костер. Вышло бы красиво и символично. К сожалению, в ответственный момент все пошло не по плану. Из пяти ракет сразу взлетели только три. Костер при этом не загорелся. Еще две ракеты с пусковыми площадками пришлось оттащить в сторону. Ракетчики повозились немного. Одна из ракет взлетела, а вторую унесли в кружок.
Я к тому времени в ракетчиках не числился. После недели занятий меня перенаправили на участие в певческий дуэт. Мы разучивали песню «Огромное небо одно на двоих». А потом, когда мои бывшие коллеги ударно собирали ракеты, наш дуэт выступал с концертами для жителей Ангрена.
В-общем, смена удалась, о чем я незамедлительно сообщил приезжавшим проведать меня родителям. Мама с папой посовещались и решили оставить меня еще и на вторую смену. После закрытия первой смены меня ненадолго забрали в Ташкент, а потом отвезли в тот же «Салют». Но вторая смена что-то не пошла. Не было ракетомодельного кружка, не было пения со сцены, поменялся состав воспитателей и пионервожатых. Из удовольствий остались только библиотека, да выковыривание из трухлявых колод, валявшихся у края территории, жуков-рогачей. Жуки были впечатляюще большими, но браслет из них не сделаешь, убивать жалко. Просто какой-то природный тупик.
Один раз сходили в поход на бывшие галечные карьеры, превратившиеся в озера с чистой и холодной водой. Купаться в такой холодрыге было неохота, зато можно было побегать за стрекозами, в изобилии летавшими над озерами и вокруг них.
Когда через неделю в выходной приехали родители, я попросился домой. Сказал, что соскучился по ним, наверно состроил умильное лицо кота из «Шрека». Родители приняли во внимание, что я уже отбыл один положенный срок и забрали меня домой.
По приезду я радостно встретил Женьку и Лариску. Все были в сборе. Друзья тоже недавно приехали после первой смены в лагере и теперь делились впечатлениями. Я решил удивить их своим новым умением – постройкой ракет, но задумал пойти дальше и сделать не просто ракету, а построить ракетоплан, то есть самолет с ракетным двигателем. Для двигателя пришлось позаимствовать блестящий алюминиевый колпачок от маминой почти истраченной губнушки. Топливо было терпеливо начищено с головок десяти коробков спичек. Окончание работ по постройке ракетоплана совпало с наступлением темноты.
Ракетоплан установили для взлета на тупиковой бетонной дороге за домом. Место было выбрано так, чтобы в случае удачного запуска ракетоплан успел бы приземлиться не в кусты, а на ту же дорогу.
Зрители разошлись в стороны.
«Ключ на старт! Ключ на дренаж!! Зажигание!!!»
Из двигателя вырвался шумный факел искр, осветив бетон дороги, иву и взволнованные лица участников запуска. Несколько секунд факел тужился сдвинуть ракетоплан с места. Потом вспыхнул особенно ярко и погас. В этот же момент раздался несерьезный звук – «Пюк!» Головной конус выбило давлением газов, он отлетел метров на пять и благополучно приземлился.
– Что-то плохо тебе объяснили в лагере как ракеты делать, – сказала Лариска. – Надо было поточнее спросить в кружке, какой порох в патрон заправлять.
Решительное «Поехали!» в этот раз не получилось.
На следующий год был пионерлагерь «Имени Островского». Он находился с правой стороны от реки Чирчик в предгорьях. Точное место я сейчас уже не вспомню. Это был лагерь-сад! Корпуса, которые там для нас понастроили, были сделаны светлыми, на высоком фундаменте. Просторные террасы были увиты виноградом столовых сортов. И на территории, и в ближайшем окружении за забором росло множество плодовых деревьев, урожай которых употреблялся по принципу: «Ешь-не-хочу».
В Островского я научился играть в шахматы, прочитал несколько неплохих книжек из лагерной библиотеки. Чтение и шахматы лучше всего удавались во время нахождения на отрядной террасе. Сидишь и нехотя так отрываешь ягодку от свесившейся виноградной кисти. Причем, было доподлинно известно, что виноград никто ядохимикатами не поливал, мыть его не обязательно. Да и чистый он был изначально. В предгорьях пыли не было. Ешь ягодку и перелистываешь страничку. Прелесть!
Очень нравилось заниматься чем-нибудь во время дежурства отряда по лагерю. Если дежурство было по кухне, то было увлекательно, получив в распоряжение огромные алюминиевые баки, идти с ними по яблоки, по абрикосы. То есть, просто залезать на деревья и нещадно трясти ветки, чтобы набрать килограмм по двадцать яблок и урюка на компот. Как ухитрялись два мальчишки тащить бак на кухню – это отдельная песня.
Здорово было дежурить посыльным у начальника лагеря. Например, все спят после обеда, а ты, важный такой, идешь в какой-нибудь отряд позвать к начальнику какого-нибудь пионервожатого.
Но лучше всего было дежурить на воротах. Сидишь себе на терраске у входа в лагерь, читаешь или шахматы переставляешь, а тут приезжают родители к какому-нибудь воспитаннику. Идешь, зовешь. Прибегает радостное чадо, обнимается, целуется и начинает поглощать домашние деликатесы. Много ли поглотит? Родители всегда переоценивали размер желудка своего ребенка и перли персики килограммами, пирожки десятками, виноград кистями.
Как только ребенок насытится, родители начинают вертеть головами в поиске в кого бы еще утилизировать оставшиеся невостребованными фрукты. Кто им попадается на глаза первыми? Конечно, дежурный по воротам.
Не интересно было дежурить только на флаге. Надо было охранять флаг лагеря, который болтался на древке, установленном в центре лагеря на площадке для линеек. Скучища! Ни почитать, ни поиграть. Да еще после обеда на солнышке сон нападал – не отбиться. Вожатые регулярно флаг воровали из-под носа спящего часового. Потом провинившегося наказывали снятием с поста и отправлением в родной отряд на родимую террасу к винограду и шахматам. Я тоже не избежал этой позорной участи.
В середине смены был устроен поход в горы. В обед пионеры дежурного отряда загрузили бортовой грузовик продуктами, посудой, раскладушками, одеялами и матрасами. Все это отвезли к ближайшему ущелью и там выгрузили на большой поляне. После обеда несколько старших отрядов вышли из лагеря и вытянулись в длинную колонну, направляясь к приготовленному месту ночевки. Идти пришлось километров пять по неразъезженной каменистой дороге, с ходу форсируя мелкие разлившиеся саи. Подошли к привалу, когда солнце оказалось совсем недалеко от закрывавших небо горных вершин.
Сразу под котлами разложили огонь, закипела вода, в воду полетели макароны. Ужин был готов через полчаса. Таких аппетитных макарон с тушенкой я еще не ел. (Я еще не знал, что впереди меня ждут еще более вкусные макароны).
Ночь в горах пришла быстро. Сил хватило только на то, чтобы под слабым светом Млечного Пути добраться до своей раскладушки и понаблюдать за пересекавшими Млечный Путь спутниками.
Почему-то в те годы, а это середина семидесятых, я видел спутники во множестве. Или сами спутники были крупнее, или их делали более блестящими? Но, скорее всего, просто наземного освещения было намного меньше и небо по ночам не выглядело белесым маревом с оранжевыми пятнами над дорогами. Можно было без телескопа изучать астрономию и наблюдать за спутниками. Наверняка, и сейчас есть такие места, но летая совсем недавно над Индийским и Атлантическим океанами я подолгу оставался в местах, наземное, точнее надводное, освещение которых было представлено лишь одиноким слабым огоньком с плывущего корабля. Небо при этом было великолепно! Млечный Путь по-прежнему начинался с одной стороны черного горизонта и, обогнув небо, опускался за противоположную сторону. Но! Спутников я не видел. При этом, специально пользовался компьютерной программой, показывавшей в реальном времени расположение космических аппаратов, их номера и названия. Может с возрастом глаза потеряли способность видеть слабо светящиеся ползущие по небу точки?
Утром, солнце еще не вышло из-за гор, а мы уже проснулись. Зашевелились, скатывая матрасы и складывая раскладушки. Умываться пришлось из ледяной речки, но никто не роптал на отсутствие цивилизации. Пока пионеры, покрываясь гусиной кожей, плескали воду в заспанное лицо, на стоянке уже приготовили яичницу и кофе со сгущенкой. И тут оказалось, что у многих не было кружек. В суматохе сборов половина кружек осталась в лагере. Но эта проблема разрешилась быстро и просто. Те счастливчики, кому кружек хватило, после себя прополоскали их в воде и передали другим. Некоторые же с удовольствием пили кофе из банок из-под сгущенки. Банки были большие, литровые, и приходилось или подолгу ждать, пока кофе остынет, или опускать их в речку с риском заплеснуть в кофе немного речной воды.
