– Она… такая маленькая!
Вскоре – а Вове к тому времени минуло восемнадцать – по совету Валентины, которая была на три года старше жениха, они сходили в загс. Во время брачной церемонии, когда молодым предложили обменяться кольцами, Круминьш долго не мог толстыми пальцами поймать маленькое колечко невесты.
С женой Круминьшу повезло. Валентина оказалась молчаливой и любящей женщиной. Но Вова принимал это с той естественной простотой, с какой папуас принимает явления природы. Круминьш справедливо считал, что жена такой и должна быть, а рассказы о неверных спутницах жизни, пьющих и курящих женах казались ему такой же экзотикой, как фильмы по телевизору об охоте в Африке.
Той же осенью Круминьша забрали в армию. Валентина писала ему часто, а весной он получил телеграмму от отца: «Поздравляю прибылью четыре половиной пятьдесят сантиметров».
Отец точно указал вес и рост малыша, но забыл написать, кто родился – мальчик или девочка. Только позднее Круминьш узнал, что у него сын.
Служить Вове нравилось. Если и вспоминал он потом с грустью и любовью что-либо, так это армейскую службу.
– Как было хорошо, – говорил Круминьш. – Поесть дадут, что делать – скажут…
Он считал своей ошибкой, что поддался той осенью общему демобилизационному настроению и вышел в запас. Но и этому было свое объяснение. Вся рота кричала по вечерам:
– День прошел!..
Ждала отправки домой, а идти против коллектива было для Вовы хуже смерти.
* * *
Послышалось: «Идут!» – грузчики повернули головы в сторону арки и увидели двух девушек-диспетчеров. Прошли девушки, как королевы танцплощадки, ни на кого не глядя, но чувствуя чужие взгляды каждой клеточкой тела. Одна из них достала ключи, открыла дверь, и диспетчеры вошли в агентство. Следом ломанулись бригадиры. Нужно было успеть на хорошие заказы. Прокушев давиться не стал, спокойно вошел последним. Зато вышел первым. В руках он нес, словно стратегические карты с планом наступления, наряды на работу.
– Все нормально, – сказал бригадир своей команде и подмигнул Павлову.
Тот радостно улыбнулся. Настроение у Павлова бурлило. Хотелось тут же перетащить что-нибудь тяжелое.
Втроем грузчики вышли на залитую солнцем улицу. Здесь уже стояли фургоны с диагональной оранжевой полосой: «Перевозка грузов населению». Грузовики, казалось, в нетерпении фырчали выхлопными трубами, готовые к работе, и Павлову захотелось крикнуть: «В атаку!» – но он вовремя вспомнил, кто командир.
Водители, однако же, не спешили. Они группками стояли на тротуаре в тени дома.
– Егорыч! – окликнул одного из шоферов Прокушев.
На зов обернулся мужик в коричневой кожаной куртке.
– Чего шумишь? – проворчал он.
– Ехать надо!
– Ехать! Вам бы только разъезжать! Отрастили бензобаки!
Егорыч подошел к бригаде, поздоровался со всеми за руку, спросил, кивнув на Павлова:
– Волка взяли?
– Сорока привел. Кандидат наук, – сказал Прокушев, хитро щурясь на водителя.
– Я еще не кандидат. Я еще только пишу! – сказал Павлов.
– Ну-ну… Не кормит наука? – спросил Егорыч. – Посмотрим, что ты там напишешь. Здесь у нас не филькина грамота. Здесь работа.
– Ладно, Егорыч, поехали!
– К богу в рай! – проворчал водитель и пошел заводить.
– Где Вова-то? – крикнул Прокушев.
– Бегу, бегу! – сказал Круминьш, медленно вышагивая к машине.
* * *
Шоферу Николаю Егоровичу Крутикову недавно исполнилось сорок восемь лет. Это был невысокий, худой и довольно ворчливый человек. Ворчал он постоянно: и дома, и на работе, и даже когда ходил в гости. Людей, не знающих Крутикова, поначалу это ворчание смущало, но кто знал шофера хорошо, воспринимал его воркотню как чиханье или кашель.
Свою пожилую машину шофер любил. Она для Крутикова была предметом одушевленным. Он и относился к ней, как к самому близкому человеку, с которым прожиты вместе долгие годы. Шофер мог беседовать со своей старушкой, гладить, чувствуя ответную теплоту металла, а во время заливки бензина ему слышалось, будто машина урчит и чавкает.
Автозаправочные он называл питательными пунктами, а столовые, наоборот, заправками. Крутиков любил переносить на людей технические термины. Если у человека был большой живот, шофер говорил: «Отрастил бензобак», если у кого-то был насморк, значит, «насос забило», а в случае переломов – «баллон полетел».
Вообще от Крутикова можно было услышать о машинах гораздо больше хорошего, чем о людях. Он так и говорил:
– От машины ничего плохого ждать не приходится. Если она тебя подвела – сам виноват. Значит, где-то ты ее подвел. А человек – это сложный механизм. От него любой выхлоп ожидать можно.
Даже сны Крутикову снились автомобильные. То машины перед ним вальс танцевали, то несли его в облаках, а один раз приснилось, будто он женится на своем автофургоне.
В зале регистрации красивая женщина с глазами, как зажженные противотуманные фары, спрашивала:
«Согласны ли вы, Николай Егорович Крутиков, взять в жены машину-автофургон за номером…»
Крутиков хотел было ответить «да», но вдруг вспомнил, что уже женат. Женщина с фарами вместо глаз задумалась, машина загудела, и сон кончился.
И все же работать с Крутиковым было удобно, и бригадир ценил это.
* * *
Прокушеву полагалось место в кабине. Бригада же полезла в кузов. Сорокин и Круминьш забрались легко, Павлов – с трудом.
– Брюки узки, – оправдывался он.
– Это ничего, – сказал Сорокин. – Бывает, что живот большой. Вот это хуже.
В фургон заглянул Прокушев.
– Ну, сели? – спросил он.
– К старту готовы! – ответил Сорокин.
Бригадир закрыл дверцы, и в фургоне стало темно. Лишь в два маленьких окошечка под крышей пробивались пыльные лучи. Павлов посмотрел на этот пыльный свет, и ему захотелось немедленно выйти на воздух, подышать. А еще было неприятно сознавать, что без посторонней помощи отсюда не выберешься. Дверцы закрывались только снаружи.
– Действительно, – сказал Павлов. – Как в космосе.
