Увайс пригнулся и вкатился в дот по земле. Захар отпрянул назад. В край траншеи уперлась длинная струя пуль. Он бросился внутрь и начал палить. Расстрелял в упор одного из двух немцев, не выскочивших наружу со всеми, и направил автомат на второго. Фашист приставил блестящий в полумраке люгер к виску Увайса, раненого в ногу. Увайс лежал на полу и обеими руками зажимал рану. Немец что-то потребовал. Увайс сказал Захару:
– Брось в него автоматом. Пусть словит.
Фашист решил, что заложник знает немецкий и переводит. Захар кинул ППШ. Автомат полетел, медленно перекручиваясь в воздухе. Глаза фашиста забегали. Он вытянул вперед обе руки, пытаясь поймать брошенное ему оружие. В ту же секунду Увайс впорол ему в шею финку.
Выскочили наверх. Захар тащил на себе раненного друга. Взрыв мины вырвал жирный шмат земли в десяти метрах позади бегущих и вогнал два горячих осколка в спину Захара. Теперь уже Увайс пытался, как мог, тащить друга. Снаряды рвались вокруг. Из темноты вынырнули три советских солдата и утащили Увайса и Захара к своим.
Друзья лежали в высокой траве и ждали повозку, которая должна была отвезти их в медсанбат. Утреннее небо было чистым и голубым. В нем летали и пели птицы. Ярко светило солнце. Лениво тянул освежающий ветерок. Ничего не напоминало о том, что происходило в мире. Как будто не было войны. Были лишь изумрудный цвет лета и упоительная жажда свободной и мирной жизни.
Подкатывая к раненым, заскрипела дряхлая телега. Возничий несколько раз стегнул старую больную клячу металлической цепью, служившей кнутом. Не доехав сотни метров до привала, кобыла упала и издохла. Раненых пересадили в поцарапанный пулями студебекер, идущий за снарядами.
Медсанбат, больше напоминающий чумной барак, был забит искалеченными людьми. Увайса разместили на полу, сыром и грязном. Захар благодаря своему тяжелому ранению удосужился лучшей доли – его положили на досках, но тоже на пол. Лекарств не было. Лечить не спешили. Только Увайсу вытащили пулю из ноги.
Мимо прошла медсестра. Захар приподнялся на локте, подождал, пока притерпится боль, и крикнул:
– Землячка, постой.
Девушка обернулась, взглянула на бойца и побледнела. Большие голубые глаза яростно сверкнули, губы взволнованно дрогнули:
– Захарка!
– Настюша, – прохрипел Захар и попробовал встать.
Девушка подбежала к солдату.
– Лежи, лежи, ну, куда ты? Я здесь.
Он сгреб ее в охапку и крепко прижал к груди. Она уткнулась в его плечо и громко заплакала. Захар почувствовал, как из его глаз тоже вытекли слезы и упали в пепельные Настины волосы.
– Сильно тебя ранили? – успокаиваясь, спросила она.
– До свадьбы заживет, – стараясь побороть боль и ободрить подругу, ответил Захар.
Настя несмело одернулась и с опустошенной улыбкой посмотрела ему в глаза. Захар подумал: «Ничем не изменилась». Детское Настино лицо осталось таким же открытым и добрым, только немного повзрослело и почернело от горя.
– Как твои родные? – спросил Захар.
Настя уткнулась глазами в пол и ничего не ответила.
– А мои? Почему так давно не пишут?
Настя уперлась лбом в его плечо и сказала:
– Не знаю.
И снова заплакала. Захар обнял ее и прижал к груди, поглаживая загрубевшей ладонью по пепельным волосам.
В следующие дни девушка часто подходила к Захару. Они перебрасывались короткими репликами и только им понятными жестами. Настя по-настоящему расцвела, улыбка не сходила с его красивых губ, а румяные щеки и решительный блеск в глазах предательски выдавали тайну ее недавно обретенной надежды.
– Хорошая девчонка, – любовался Увайс, – если женишься на ней, я десять раз лезгинку станцую.
– Эх, мне бы только на ноги встать, – отвечал Захар.
Через неделю Увайса выписали.
– Куда тебя, не знаешь еще? – спросил Захар, не определившись, радоваться ему выздоровлению и отъезду товарища или наоборот.
– Думаю, к своим же. А куда направят – посмотрим. Сам как?
– Тоже, наверное, поправлюсь, раз до сих пор не помер.
Несколько секунд молча смотрели друг на друга. Сколько им пришлось пройти вместе, таким разным, а теперь и таким одинаковым.
– Не навсегда прощаюсь, братишка. Обязательно увидимся – крепко обняв друга, проговорил Увайс и сунул ему в руку письмо из дома с обратным адресом на тыльной стороне грязного помятого треугольника.
Не вытащенные вовремя осколки так и заросли в спине. Чтобы разработать ноги, Захар вставал и, перебарывая боль, ходил вокруг своих досок. Настя поддерживала его. С ее помощью он хоть и медленно шел на поправку.
На улице стоял теплый душистый вечер. Барак организованно отходил ко сну. Настя подсела к Захару:
– Врач разрешил мне вечером вывести тебя на прогулку. Я сказала, что ты мой земляк, и он разрешил. Выходи, как все улягутся. Очень хочу с тобой поговорить.
Через час Захар встал со своего места и двинулся к выходу.
– Служивый, – окликнули его сбоку, – розклад порушуешь?
Любопытными глазами на него пристально смотрел курносый конопатый малец с забинтованной рукой.
– Тебе-то что? – ответил Захар.
– А мени обидно. По несправедливости, – вполголоса продолжал украинец, вызывающе вонзая в Захара свои острые зрачки, – у звязку с чим тоби можна, а мени не можна? Я поцикавлюсь.
Захар достал из карманы новые немецкие часы, которые вез в подарок младшему брату, последний раз взглянул на них, вспомнил, как тяжело они ему достались, и небрежно швырнул борцу за справедливость. Тот с наглой усмешкой поймал их и, самодовольно вздохнув, отвернулся к стенке.
– Что-то случилось? – спросила Настя, замечая раздражение на лице Захара, когда тот вышел из барака.
– Один хохол настучать хотел, конопатый такой. Пришлось ему часы отдать, которые Славке вез.
– Не переживай, – попросила Настя и добавила, видимо, поняв, о ком идет речь. – Не стоит того этот самострел несчастный.
– Самострел? – удивился Захар.
– Ну, не совсем, – поправилась Настя. – Когда взяли Паневежис, немцы несколько вагонов с фаустпатронами бросили. А этот с товарищами решили по дурости ими какой-то сарай расстрелять. Стабилизатор оторвался – и ему в руку. Из-за них еще командира разжаловали.
– За то, что не уберег?
– Нет. За то, что его солдат с пятнадцати метров в сарай не попал.
Захар засмеялся. Настя мечтательно улыбалась, наблюдая, как он смеется. Они шли в сторону леса. Там было темно и свежо, в погасшем летнем небе блестели миллионы звезд. Когда Настя улыбалась, две самые яркие из них отражались в ее глазах. Она достала маленький сверток.
