Посейдень
– Похоже, на него плохо влияет ложная скромность. Впредь держи их порознь.
– Скромность украшает человека.
– Расскажи об этом тем, кто умер девственником. Если вдруг попадёшь в Рай.
От этих слов возникает Ася с полупустой бутылкой шампанского. Взъерошенная. Смеётся. Садится подле меня.
– Где ты пропадала? – спрашиваю.
– Меня похищали инопланетяне! Ставили чудовищные эксперименты!
– Тебя теперь и по Рен-ТВ покажут? – спрашивает Полина.
– Тут смешного мало, – говорю. – Я раньше снимал комнату, и моя соседка постоянно смотрела Рен-ТВ. Каждое утро просыпался, заслышав что-то вроде: «Андрей обнаружил себя в неизвестном летательном устройстве…»
– Бедный Андрей, – сокрушается Ася. – А ведь по Рен-ТВ раньше шли весьма занятные программы. Поздним вечером.
– Признаюсь, я бы на тебя лучше в них посмотрел, чем в утренних.
В этот момент не мог не явиться Пиштак.
– О слушайте! Слушайте! – декламирует он. – Знаете такой чай в пластиковых поллитровых бутылочках?
Мы знаем.
– А знаете, почему у этих бутылочек такое широкое горлышко?
– Чтобы туда язык твой влез? – тихо говорит Ася.
Полина хихикает. Пиштак не услышал. Он восклицает:
– А спросите об этом дальнобойщиков! Ха-ха-ха-ха! У-ху-ху-ху-ху!..
Многие смеются. Кто-то из гостей говорит:
– Во пули отливает.
Кто-то пьяный лепечет:
– Это… прямо как в фильме… «Однажды… каникулы… весёлые»!
Рядом другой голос:
– Сыр. Когда я ем его с хлебом, я ничего не чувствую.
Вижу, как в другом конце зала Мирослава усаживается в кресло. Смотрит на меня нагло. На подлокотнике у неё тотчас возникает писатель Хренов с двумя бокалами. А напротив меня немедленно садится Филиппов.
– О, – говорю. – Филиппов. А ты Руслана не видел?
– Какого Руслана?
– На дне рождения которого мы.
– Ах, этого Руслана, – смеётся Филиппов. – Нет. Сам его ищу.
Тут он замечает писателя Хренова на подлокотнике Мирославы. Хмурясь, идёт туда. Надеюсь, у него Инстаграма нет. Замечаю, что Ася улизнула под шумок. Недаром она не пьёт – сохраняет рефлексы кошки.
Полина говорит:
– Пойдёшь искать её?
– Что?
– Я же вижу, тебя интересует эта Ася. Я не против, с чего мне быть против, давай!
– Полина, ты ведёшь себя странно. Поставь-ка на место фужер.
– Это всегда происходит! – срывается она. – Ты никогда не нужен тем, кто нужен тебе!
– Пожалуйста, не говори глупостей. Ты напилась.
– Что же ты не идёшь за ней?! Она ждёт тебя!
– Полина, не люблю об этом говорить, но раз уж начали… Мне нетрудно отличить женщину, которая хочет меня, от той, которая не хочет. И на ту, которая не хочет, нет смысла тратить ни секунды времени. Ей будет плевать на меня, даже если я подарю ей видовую квартиру в Стокгольме или объясню смысл жизни. Я это уже проходил.
– А ты пессимист.
– Хорошо, если так. Ведь это значит, что на самом деле всё лучше, чем мне кажется.
Полина снова улыбается, ведь она ещё не знает, что с ней у меня тоже ничего не будет. Мирослава ёрзает на коленях у Филиппова, поглядывая на нас. Ася вернулась и ругает за что-то писателя Хренова. Кто-то опять переключает музыку. Одна песня хуже другой. И так весь вечер.
– Ты должен что-то сделать, – говорит Полина, словно прочитав мои мысли.
Она права. Я залпом допиваю ром с колой и отправляюсь к ноутбуку с музыкой. Включаю Queen & David Bowie – «Under Pressure». Ну, какой идиот первым скажет, что это «Ice Ice Baby»?
– Айс айс бэби! – выигрывает Пиштак.
– Это Фредди Меркьюри и Дэвид Боуи, – говорит Филиппов.
– Кто-кто? – переспрашивает Пиштак.
– Фредди Меркьюри и Дэвид Боуи, – терпеливо повторяет Филиппов.
– Фредди Меркьюри? Это который пидорас что-ли?
И вот тут наконец появляется Руслан. Богатырь. Никогда не грустит. Водка, сноуборд, иногда Гоа. Он произносит:
– Знаешь, Пиштачек. Тебе, конечно, с крана далеко видать. Только после того, что Фредди Меркьюри сделал для мировой рок-музыки, называть его пидорасом дозволено только тем, кто сам таковым является. Ну, знаешь, по-дружески. Как нигеру нигера.
И бьёт в гонг. Через секунду зал лежит. Некоторые люди всегда появляются вовремя. Выпил с Русланом. И с Полиной. И ещё раз с Русланом. И с Филипповым тоже выпил.
И вот ночь рождения на исходе. Попрощался со всеми, кто ещё на ногах, одеваюсь. Слышу, кто-то в кухне напевает:
– Пять утра, пять утра – это много или мало?..
Кроме меня, в прихожей дислоцируется пьяный вусмерть писатель Хренов. Вот что он мне говорит:
– Я л-люблю тебя, мужик.
– Любовь – это прекрасно. Но мне женщины нравятся.
– Что? Да н-не, я не в этом смысле. Я просто давно хотел спросить тебя к-кое о чём. Как писатель писателя.
Надо сваливать.
– Серёжа, как создать сверхчеловека?
– Ох не нужно тебе об этом знать, писатель Хренов. Но завтра ты нашего разговора не вспомнишь, так что скажу. Достаточно правое полушарие мозга учёного пересадить художнику.
– Что… и всё?!
– И всё.
Хренов поражённый уходит в кладовку.
Мчусь на такси домой. Дивная ночь. Рубины стоп-сигналов множатся в инее на стеклах. Мимо плывёт громада Охтинского моста. Потрескивают льды в Неве. Яблочко от яблони далеко катится. Ты можешь освободиться от всего, кроме свободы. Освободиться от всего, кроме свободы. Откупоривая вино, многие держат бутылку и вращают штопор, а кое-кто держит штопор и вращает бутылку, вам не доводилось замечать?
Такси довозит меня до самой постели. Главное теперь – уснуть.
Один Стивен Хокинг прыгнул в чёрную дыру.
Два Стивена Хокинга прыгнули в чёрную дыру.
Три Стивена Хокинга прыгнули в чёрную дыру.
Четыре Стивена…
Кажется, уснул. И чудится, будто Янина Гжель выкладывает мой сон в Инстаграм.
07. Двухтысячные
Сильнее всего за всю свою жизнь я напился в детстве. Возможно, теперь этой фразой никого не удивишь. Да и речь, пожалуй, не о детстве, а, скорее, о юности – смотря чем считать возраст девятого класса в начале двухтысячных.
У нас тогда была рок-группа на правах школьного ансамбля. Солист Веня Зыль хотел назвать её «Проклятые Всевышним». Я, будучи гитаристом, предлагал имя «Пальмовый Вор». Басист Толя Черёмушкин и ударник Стас Лимонов просто рубились – их мало волновало название. После долгих споров мы начали именовать себя «Гольфстрим».
Как-то весной мы всем составом купили билеты на концерт «Арии» в нашем городе. Тогда многие их слушали. Тогда это не было слишком. Никто ещё не знал, что вместо кожаных штанов музыканты «Арии» носят лосины. Сегодня они и сами этого не отрицают, как и того, что Кипелову принадлежит голос из рекламы «Свежесть жизни вместе с Mentos». Кстати, про «Iron Maiden» тогда у нас тоже никто не слыхивал. Так что сами понимаете, «Ария» заходила на ура.
Мы надели на запястья столько металла, что с трудом могли поднять «козу» выше груди. У меня была футболка с «Химерой», у Зыля – с «Машиной Смерти», у Толи – с «Генератором Зла», а у Стаса – с «Инквизитором из Ада».
И вот мы встретились на трамвайной остановке. Четыре школьника с огнём и мотоциклами на банданах. Подошли несколько ребят повзрослее, но тоже в майках с «Арией». Один спросил нас:
– Вы на концерт?
Мы ответили:
– Да, на концерт.
Подошёл трамвай, следующий до места – дворца спорта «Красный Котельщик». В тогдашнем нашем мироощущении концерт проходил не просто на огромной баскетбольной площадке, а на стадионе. И вот мы четверо заходим в трамвай, а он целиком забит парнями в кожаных куртках. Кондуктор мнётся в уголке. Устанавливается тишина, все смотрят на нас. Огромный бородатый мужик с посохом громко спрашивает:
– Вы на концерт?
– Да, на концерт.
Кто-то тянет нам початую бутыль самогона.
– Бухать будете?
Все мы тогда уже знали, что говорить с незнакомцами порой можно. Вопрос был в том, можно ли с ними бухать. Поразмыслив, мы всё же отказались. Скоро все про нас забыли.
Мы выходим из трамвая и направляемся к дворцу спорта. Его окружает толпа под тысячу человек. Мужчины в балахонах и косухах, девочки в рваных чулках. Полуперчатки, напульсники, тёртые джинсы с торчащими из карманов цепями, ковбойские сапоги. Неподалеку привязана пара лошадей. Какой-то балбес пришёл в майке с Децлом, мотивы этого поступка мне неведомы.
Зыль говорит:
– Знаете, что самое интересное?
Мы не знаем.
– Сейчас мы четверо станем частью этой толпы, но кто-нибудь обязательно спросит: «Вы на концерт?» Хуле неясного, конечно, на концерт!
Мы разделили негодование и начали пробиваться ко входу.
Наконец попадаем внутрь. Наши места в центре боковой трибуны. К сцене, установленной внизу на площадке, никого не пускают. Вскоре появляются музыканты. Это первый раз, когда я живьём вижу кого-то знаменитого, пусть даже издалека. До выхода группы я думал: «Если сейчас вместо них выйдут и сыграют другие люди, пойму ли я?» Но как только музыканты появились, сомнений не осталось – настоящие, чтоб их! Каким-то образом это сразу видно. Да и играют, конечно, как боги – к технике исполнения «Арии» у меня в девятом классе не было никаких претензий. И сейчас они вряд ли бы возникли, даже на фоне всех прочих вопросов.
Люди встали с последних рядов и спустились к перилам, закрыв обзор первым рядам. Первые ряды встали, а за ними – все остальные. Мы тоже встали. Мужик впереди меня снял майку и весь стал крутить ею, лупя меня по коленям. Все скандировали: «А-ри-я! А-ри-я!..» Тогда я вспомнил, как моя мама интересовалась, не является ли аудитория группы, которую я начал слушать, какими-нибудь сектантами или вроде того…
Выступление началось с «Химеры» и других песен-боевиков. Потом «Беспечный Ангел»: сотни горящих зажигалок, сильнейшее ощущение единства и братства – вот что мне нравилось больше всего. Затем снова тяжёлая музыка и выход на бис – с пиротехникой.
Концерт всем понравился, даже несмотря на то, что «Ангельскую Пыль» так и не сыграли. Мы выходим из зала, делясь впечатлениями. Толпа вокруг постепенно рассеивается. Парня в майке с Децлом нигде не видно.
Тёплая майская ночь. Наша ритм-секция отчаливает на каком-то троллейбусе, а мы с Зылем отправляемся пешком до рынка «Радуга». В выходные жители нашего города там одеваются, обуваются и едят беляши. В 2012-м рядом с рынком откроют первые «Макдоналдс» и «Сабвей», вследствие чего возникнут очереди не в пример музейным. Но тогда мы шли к «Радуге», чтобы сесть на поздние маршрутки и разъехаться. Мы шагали по улице с частными домами. На пороге одного из них стоял и курил человек. Мы не видели его лица – только огонёк сигареты и силуэт. Когда мы проходили мимо, он сказал:
– Настоящие арийцы.
Мы заулыбались и прошли несколько шагов молча, а потом Зыль произнёс:
– У кого-то глаз-алмаз.
Это было хорошее время.
Напился я почти год спустя. По случаю 23-го февраля была школьная дискотека. На время дискотек в нашей школе устанавливался тотальный контроль. На вахту становился физрук, реже – учитель ОБЖ. Завучи искали заначки с алкоголем в бачках женского туалета. И находили. Учителя регулярно совершали обходы по всем четырём этажам, чтобы убедиться, что мальчишки из 14-й школы не влезли в окна по водосточным трубам снова. Классная руководительница время от времени инспектировала нас, заставляя на себя дышать. Однажды мне удалось дохнуть так, что она сказала: «Хорошо, следующий», хотя незадолго до этого я выпил две банки «Отвёртки».
Как нетрудно догадаться, основное веселье начиналось после дискотеки. Мы уходили из школы маленькими группами, а затем собирались всей гурьбой у кого-нибудь, в чьём доме в ту ночь не было родителей. Казалось, если бы наши гулянки сняла голливудская киностудия, то вышла бы отличная молодёжная комедия, из тех, что мы тогда любили смотреть. С другой стороны, если бы нас снял телеканал НТВ, то получилась бы леденящая кровь передача о детском алкоголизме с музыкой от авторов «Криминальной России». Мы глотали пиво и дрянные химические коктейли из пластиковых бутылок. Мы уничтожали запасы домашнего вина, если находились в частном доме. Мы пили водку и самогон, предпочитая запивать, а не закусывать – порой зря.
Поздней февральской ночью после одной такой гулянки я провожал домой Надю – девушку, которая мне нравилась. Она была в меру круглолица, обладала пышными русыми волосами и широкими бёдрами. Говорят, сейчас она торгует сладостями, и это неудивительно. По соседству с Надей жил наш барабанщик Стас Лимонов, так что провожали мы её чаще всего вместе. В тот вечер Стас бросал курить, поэтому на прощание отдал мне начатую пачку «Имперского Стиля».
– Спасибо, – молвил я.
Он ответил:
– На здоровье.
Стас ушёл домой, а мы с Надей пошли дальше. До её дома оставалось не более пятидесяти метров. Оставшись со мной наедине, она сказала:
– Недавно Миша спросил, можно ли меня поцеловать.
– Да ну?
– Ну да.
– И что?
– Как вообще можно такое спрашивать?
– Не знаю. Так чем всё кончилось?
– А ты сам как думаешь, чем?
– Чёрт, да откуда мне знать? Ты что, не можешь просто сказать?
– Знаешь что… всё, неважно! Я просто хотела сказать, что не понимаю, как можно вообще о таком спрашивать.
– Почему ты об этом вспомнила?
– Ну, знаешь, жизнь – сложная штука…
– Спокойной ночи. Не спались предкам.
– Пока…
И вот я иду из одного конца ночной улицы Свободы в другой. Вокруг ни души. Курю «Имперский Стиль», грущу, мёрзну. Формируюсь как личность. Прохожу мимо двора нашей классной руководительницы и замечаю там на лавочке своего доброго товарища Финна, которого так прозвали из-за его происхождения – кстати, литовского. У Финна были самые широкие плечи в параллели. А выходя гулять с магнитофоном, он всегда клал в карман жилетки кирпич. А вот с ним Лера – улыбчивая девочка с геометрически круглыми скулами и восточным разрезом глаз. Однажды мы параллелью ездили на базу отдыха, и Лера ушла гулять в лес с Антоном из 10-го «А». Там ему в яичко впился клещ, а потом об этом написали в школьной стенгазете.
Вижу, что у Финна с Лерой есть початая чекушка водки и лимонад «Колокольчик». Финн с зачехлённой гитарой. Я тоже. Кажется, в тот период мы без них вообще не выходили из дому.
Подсаживаюсь к Финну с Лерой и тут же выпиваю залпом всю водку. Запиваю «Колокольчиком». До сих пор не могу объяснить себе этот поступок. То есть почему я это сделал, может быть, и ясно: грусть-тоска, юношеский максимализм и тому подобное. Однако до сих пор остаётся загадкой, как в том нежном возрасте мне это удалось физически. Лера быстро всё поняла и ушла домой – она жила в соседнем подъезде. Финн уже был почти в таком же состоянии, в котором уже через минуту оказался я. Мы замерзали на лавочке в полвторого ночи, не могли с неё встать и орали на весь двор классной руководительницы дурными голосами.
– Серёга, пошли домой!
– Не могу, Финн. Кажется, я умираю! Ой, умираю…
– Ты не умираешь, ты просто бухой!
– Ну да бухой… Знаешь, почему? Потому что жизнь – сложная штука! Слышите, мать вашу?! Сложная!..
И тут же блюю на тротуар.
– Не, – говорю, закончив. – Домой мы уже не дойдем. Предлагаю спать в подъезде у классной.
Чтоб мне провалиться, если я тогда не был настроен серьёзно. Я действительно готов был коснуться дна, ещё даже не получив аттестат о среднем образовании.
– Безумие, – заключает Финн. – Мы идём домой!
Он встаёт с лавочки. Поднимает меня. Вешает мне гитару на спину. Обнявшись, начинаем движение через газон, с трудом перешагиваем через заграждения из покрашенных автомобильных покрышек. В окнах классной загорается свет. Или не в её?.. В любом случае, милицию кто-нибудь уже да вызвал. Сохраняя непредсказуемую траекторию движения, мы идём проторенной тропой через дворы, сквозь усталое постсоветское пространство. Постепенно идти становится легче.
Наконец мы достигаем ржавой решётки на улице Прохладной – места, где наши пути всегда расходятся. Сейчас Финн отправится прямо, в частный сектор, где вечно лают собаки, а летом пахнет абрикосом и шашлыком. Я же пройду сквозь вырванную с петлями дверь в ржавой решётке и через три минуты окажусь возле пятиэтажки, где родился и вырос. Там меня ждёт мама – она никогда не засыпает, если я гуляю. А если и засыпает, то просыпается от малейшего шороха, даже когда я прокрадываюсь в квартиру бесшумно, словно пьяный вусмерть ниндзя. Зная, что мама сейчас проснётся и выйдет ко мне, я поскорее разуваюсь и бегу в свою комнату. Нужно раздеться и лечь спать, прежде чем она увидит меня в таком состоянии. Снимаю штаны, и что-то выпадает у меня из кармана. Это та злосчастная пачка «Имперского Стиля». За дверью уже слышны мамины шаги. Пинаю сигареты в дальний угол комнаты, в то же мгновение дверь открывается.
– Ясно, – говорит мама, посмотрев на меня лишь секунду. – Завтра поговорим.
Кстати, я давно уже не курю. Наверное, потому, что никто не запрещает.
Моя мама обладает феноменальными дедуктивными способностями. Ей достаточно лишь посмотреть на меня, чтобы определить, насколько я пьян по шкале от одного до десяти, с кем я пил, кого провожал домой, целовался ли. Быть может, оттого я и взял дурную привычку ничего ей не рассказывать про свою жизнь.
Однажды, много позже, пока мама была в ночной смене в охране завода «Хёндай», я привёл домой пышногрудую кемеровчанку. Мы занялись безжалостным сексом, затем поели арбуза и снова занялись сексом, на этот раз незащищённым. На рассвете я посадил её в такси, вернулся домой и стал ждать маму. Мама вернулась, и мы сели завтракать.
– У тебя хороший аппетит, – сказала она.
– Угу.
– Наверное, много белка потерял за ночь?
– Наверное.
– Наверное, только арбуз тут ел с блондинкой своей (пауза) крашеной.
– Точно, мама. Что-то аппетит пропал, я пойду.
Выхожу на балкон. Набирает силу южное лето. Мягко шумят клёны.
Господи, думаю я, что же ты намерен из меня вырастить?
08. В день рождения Вуди Аллена
В день рождения Вуди Аллена я шёл по Литейному. Навстречу мне – девушка. Похожа на секретаршу директора крупной фирмы. Чёрный брючный костюм, пальто нараспашку, красный лак на ногтях. Шагов за десять до встречи беру немного вправо, чтобы с ней разойтись. Помню, в школе нам объяснили, что пешеходы должны, как и транспорт, обходить друг дружку справа. А секретарша, видимо, с этим правилом не знакома, поэтому берёт влево – то есть в моё право. Ну что ж, думаю, раз так, отойду в другую сторону. Очевидно, так же думает и она, поскольку тоже отходит в другую сторону. Продолжаем двигаться друг на друга, не сбавляя скорость, глядим исподлобья. Я направо, и она направо. Я налево, и она налево. И вот мы уже близки к лобовому столкновению, но останавливаемся в последний момент и смотрим друг на друга.
Мне смешно, но уже немного страшно. Ей, очевидно, тоже. Посмотрев друг на друга секунду, оба синхронно делаем шаг – в одну сторону. Затем настолько же синхронно в другую. О ужас. Вселенские струны спутались в петлю, и она затягивается. Возможна ли случайная встреча двух индивидов с абсолютно идентичным, но зеркально отражённым мышлением?
Можно, конечно, перепрыгнуть через неё. Но вопрос в том, как симметрия разума действует по вертикали? Пригнётся ли она в ту же секунду, когда я совершу прыжок, или тоже надумает прыгнуть, надеясь, что я сделаю подкат?
Ладно, думаю, попробую решить конфликт вербально. Говорю ей:
– Извините.
И что вы думаете? Она открывает рот в то же самое мгновение, что и я, и произносит:
– Извините.
Мне не по себе, но виду я не подаю. Она тоже.
– Вы не могли бы… – говорим мы с ней одновременно.
Одновременно же замолкаем.
– Чёрт! – произносим в два голоса.
А потом:
– Да чёрт!
Ладно, думаю, не может быть, чтобы теория хаоса дала сбой. Нужно вырваться из проклятого круга. А для этого необходимо сделать что-то непредсказуемое. Решаю схитрить. Делаю вид, что иду влево, и тут же отпрыгиваю вправо, стараясь проскочить мимо неё. Сталкиваемся лбами – снова провал.
– Так, – говорим мы вместе. – Давайте я шагну влево, а вы… Да чёрт! Дай мне сказать, помолчи хоть секунду, иначе застрянем тут навечно!..
Переводим дыхание и говорим одновременно:
– Ладно, говори.
Обреченно затыкаемся.
Я разворачиваюсь на 180 градусов и иду обходить квартал. Оборачиваюсь посмотреть, не обернулась ли она. Обернулась.
Выбегаю на Некрасова, заворачиваю на Короленко. Ну конечно. Далеко, на другой стороне квартала появляется девушка в монохромном одеянии. Я перехожу через дорогу. Она тоже. Я выхожу на проезжую часть. Она тоже. Снова идём навстречу друг другу. Мимо меня проезжает машина. Когда она подъезжает к секретарше, у меня даже мелькает мысль резко прыгнуть в сторону, чтобы избавиться от неё, но тут меня самого чуть не сбивает самосвал.
Будь у меня с собой пистолет, я бы выстрелил в неё, а она в меня, и наши пули столкнулись бы в воздухе. Будь у меня шпага, кончики наших клинков упёрлись бы друг в друга лишь несколькими молекулами. Но у меня не было с собой никакого оружия, кроме слов. Ими я и воспользовался, постепенно сближаясь с ней.
– Бритьё в невесомости! – кричу я.
Она кричит то же самое одновременно со мной.
– Аэромонах! Полевая геометрия! Аподиктический силлогизм!
Она кричит то же самое одновременно со мной.
– Комунналкоголизм! Метро Ретроградская! Сексистская капелла!
Она кричит то же самое одновременно со мной.
– Горы – кардиограммы Земли! Искусство – продукт чувства вины! Лучшие перкуссионисты – перфекционисты!
Она кричит то же самое одновременно со мной.
Это невероятно – мои слова не уникальны. Я ещё могу поверить в симметрию разума, но мыслима ли симметрия душ?
Отчаявшись, я ору:
– Мама – монархия, папа – стакан глинтвейна!
Она, чуть не плача, подвывает:
– Мама – монархия, папа – стакан глинтвейна!
Мы подходим друг к другу вплотную, и я делаю попытку обнять её, но в кожу моих перчаток упираются все десять подушечек её пальцев, и я одёргиваю руки. Она тоже. Теперь мне уже никогда не попасть домой. Придётся снять новое жильё и попросить кого-нибудь перевезти мои вещи за ось симметрии. Готов поспорить, что она думает ровно о том же самом. Тут меня осеняет.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я.
Она, конечно, задает этот же вопрос одновременно со мной, ведь её мозговая деятельность идентична моей до последнего разряда нейрона. Согласитесь, это немного заводит. Тем более, согласно законам такой симметрии, у нас мог быть идеальный секс. Причём, не фигурально выражаясь.
Мы с ней всерьёз об этом задумываемся, но оба понимаем, что пора бы уже дать друг другу ответ на поставленный вопрос, ведь он вполне может оказаться решающим. Я внезапно на автомате произношу вместо своего имени «Клёвый секс», а она в этот момент говорит:
– Сергей.
И тут её разносит на куски удар молнии.
Кто-нибудь может объяснить мне, что это, на хрен, было?
09. Всё, что фрактально, – нормально
Да жив я, жив, отставить панику. Тот самолёт, что упал у вас в новостях, даже не похож на тот, в котором летел я. Однако замечу, что и мой полёт состоялся на горизонте жизни и смерти.
Странный был день. Вхожу в зал ожидания и сразу же встречаюсь глазами с девушкой, которую уже видел на регистрации. Атлетичные ноги в джинсе, пиджак цвета белый навахо с единственной серебряной пуговицей в виде головы Медузы Горгоны. Волосы-осциллограммы зачёсаны влево, скулы опасно остры, золота на теле нет. Сидит, щурится египетской кошкой, имитирует разговор по телефону. А может, и правда, разговаривает, кто её разберёт.
Сажусь рядом с ней, достаю «Гаргантюа и Пантагрюэля», читаю. Краем уха слышу, как она с улыбкой говорит в трубку:
– У меня ничего срочного. Просто хотела сказать, что порядок и хаос связаны гораздо сильнее, чем люди могут себе представить.