Пыль на ладонях

Милиционер руки не подал и повернулся к Ленке:

– Елена Сергеевна, располагайте своих клоунов. Постарайтесь без эксцессов и оскорблений, – кивком указал в сторону бабушек. Неприязненно глянул на Егора, заставил Ленку расписаться в какой-то форме, козырнул и засеменил к броневику.

– Не бросай нас, отец, – сказал весело Славка.

Студенты прыснули, а Ленка на них зашипела.

– Чё ржёте? Раскладывайтесь давайте, упыри!

Бойко зажурчала охолодевшая водка, зашелестели, чокаясь, стаканчики. У кого-то он, хрустнув, лопнул от чрезмерного усердия.

– Соколов, ты что так давишь? Буга, дай другой стакан. Сокол, мерзавец!

– Сам болван. Подставляй.

– Лен, а где ножки от стола?

– Пика, где бутерброды?

– Лен, а где термос!

– Вы что, на пикник собрались?! Задрали! – Ленка закатила глаза.

– Ты чё, Пика, какой термос? В натуре, не пикник – только водка. Революция, понимать надо.

– Вон и телеграф рядом, банк, прокуратура – как в учебнике. С коммуняками будем делиться?

– Чем?

– Ну, властью.

– Если у них есть бухло – да. Только уговор: им вокзал. Пусть едут.

– Гы-гы…

За весёлой суетой поставили столик, разложили на нём стопку бланков для сбора подписей, развесили наглядную агитацию и «скользкие» лозунги. Гвоздя программы, плаката с фашистским тортом, избегали. Артём заодно с некрасивой сутулой студенткой, которую Егор прозвал Очкастой Коброй за очки с круглыми линзами, порывался испортить праздник, но постоянно получал леща от одногруппников. Коммунисты смотрели на новеньких снисходительно, а именинники косились хоть и враждебно, но терпели. Пока им хватало друг друга. Курсанты, узрев в рядах оппортунистов особ женского пола, махали приветственно руками да дефилировали рядышком под блеск галунов и кокард.

– Лен, – позвал Егор.

– Да, – отозвалась она. Он протянул ей чашку с горячим чаем. Они со Славкой смотались до фастфуда, где запаслись огромными бутербродами, а клоунский начальник пополнил термосок. Ленка взяла кружку двумя руками, блаженно спрятала в ней покрасневший от холодка нос. Шумно втянула горячее. Глянула на Егора поверх края кружки. Поблагодарила.

– На здоровье, – отозвался он. Уселся рядом со Славкой на ступеньку, вгрызся в бутерброд. Для какой же пасти делают такое чудовище? Лук и кетчуп посыпались мимо рта.

– Фу ты! – выругался Славка, утёр рот крохотной салфеткой. Свернул её и начал уголком оттирать полу пальто. – Свинья.

– Свинья, – согласился Егор, поискал глазами Пашку, коротко свистнул. Тот застыл на месте. – Эй, двоечник, дай кресло генеральше.

Пашка окинул Ленку взглядом, хмыкнул, но стул принёс – отобрал его у писаря.

Спустя каких-то полчаса студенты, вкусив заодно с водкой шального азарта, разбрелись по всей площади и начали доставать прохожих. Те воспринимали их как буйных, на провокационные вопросы отвечали уклончиво, с нервным смешком. Никто подписей под сомнительными воззваниями ставить не спешил. Две камеры местного телевидения мазнули по «повстанцам», замерли на монументе Президента. Операторы встретились друг с другом взглядами, один из них выразительно повертел пальцем у виска.

– Да, знаю я, знаю, – огрызнулась Ленка и отобрала у Егора луковый бутерброд. Никаких иностранных СМИ в Берёзове не появилось.

– Может, со спутника снимают? – предположил Егор.

– Ага, давайте плакатики положим на асфальт и сами ляжем, – поддержал Славка. – Чур, со мной вон та рыженькая.

– Чубанова, – машинально подсказала Ленка.

– Что? – Славка задумчиво рассматривал бесконечный бутерброд.

– Это – Светка Чубанова. Она не рыжая – крашеная.

– Мадам! – не поверил Славка. Но Ленка махнула рукой и с тоской глянула на часы. Тринадцать тридцать пять. Тем временем высоко засвистели динамики сцены, дива в кокошнике недовольно обернулась на звукооператора, тот помахал рукой и передвинул регулятор микшерного пульта.

Бодрый тенор под аккомпанемент казачьего хора заявил:

– Из глубины веков, с былинных дел, с ворчанием волхвов… – хор на сцене заворожённо притаптывал, качался из стороны в сторону. – Свершений вихри тебя к нам пригласили… И сколько б неудачи нас ни били – грядущее избавишь от оков… – чёрные орлы на флагах махнули крылами, а бабий стан подхватил негласный гимн Президента. Они кричали визгливо, вразнобой, уповая лишь на страсть. Постепенно тенор, несмотря на аппаратуру, утонул в нестройных песнопениях, затем сдался и казачий хор. Хрипели маргиналы, весело переглядываясь и путая слова. Приторможено пыхтели безликие мужчинки. Сверкали очками возбуждённые пенсионеры. Курсанты петь стеснялись – многие уже общались с Ленкиными однокурсницами.

– Ну вот, началась вакханалия, – пробурчал Егор.

– Да, ладно тебе, праздник у людей, – не поддержал Славка.

– Да прекратите вы! Егор! – вмешалась Ленка.

– Вот именно, прекратите, – Славка окинул Егора победным взглядом. – Вы, Леночка, кладезь женской мудрости…

– Семён! – Ленка дёрнула за рукав сухонького прозрачного парнишку. – Иди к девчонкам, пускай выбираются оттуда. Как бы старухи не порвали!

– Сама и иди, – парень скорчил недовольную гримасу. – Я что, гонец?

Егор подскочил со ступеньки, не переставая жевать и пахнуть луком, выдохнул в моргающие глазёнки:

– Па-ашёл!

Подростка смыло, только мелькают каблуки, и развевается по ветру курточка.

– Вот, – улыбнулся Славка. – Прячешь ты гений руководителя, Егорушка.

– Горе, зачем мальчика напугал, – покачала головой Ленка.

– Переживёт, – огрызнулся тот. Настороженно покосился на позиции коммунистов: патефон заглох, «кавалерист» глумливо срывал со стенда агитку. Большевики, как всегда, чувствуют позицию момента. Егор предложил: – Всё, поиграли – сваливать надо. Звони своему петуху…

– Егор!

– Ну, декану – это разве что-то меняет? – он пожал плечами, глянул на ополовиненную бутылку водки в руках Пашки. Вздохнул – внутренний голос погрозил пальчиком: «Не пей, Клёва, водке не время!» И это «не время» душило не хуже дурного предчувствия.

Адская песня, халявная выпивка и буфеты разжигали толпу. Любопытствующие превращались в сочувствующих, сочувствующие – в единомышленников. Всё чаще народ с восхищением оглядывался на золотой монумент. Но вопреки ожиданиям обнаруживал там горстку человечков, которым мозг – сначала пусть и негласно – присваивал понятие «чужой», «не с нами». До слова «бей» в таком случае недалеко.

Егор ёжился под фанатичными взглядами человеческого моря. Лена «горела», кусала губы, но храбрилась. Славка по приобретённой в армии привычке стремился подставить минимум огромного тела, поэтому сидел на стуле вполоборота.

– Что я вам скажу, господа революционеры, текать надо, – объявил он.

– Почему это? – нахмурился Пашка.

– Предчувствую, – сказал Славка.

– Ой, девочки, а менты? – всхлипнула Светка Чубанова. Она как-то само собой давно жалась к масштабному Евтюхову.

– За «девочек», конечно, спасибо, – пророкотал он и обратился к лидерше. – Лен, пошли домой, а?

– Погоди, – Ленка ещё раз набрала номер декана, вызов пошёл, в динамике всхлипнуло, загудело. Она показала знаком «тише», все замолкли. Даже мальчишка с позывным Буга замер над бутылкой пива. – Андрей Сергеевич, долго нам ещё?

– Бу-бу-бу! – донеслось из трубки.

– Приезжайте… Да нет тут ментов – одни бараны и подпол жирный! – взорвалась она. – Что нам тут ловить?!

– Бу-бу…

– Нет, не разворачивали… Да, боюсь! Порвут ведь! Чего? Самое время? Вот и подъезжайте, поглядите, что творится… Нет здесь никакого телевизора – холуи одни. Да, местные! На хрена мне ваш «автомат» в больнице?

– Бу… бу…

– В смысле «не горячитесь»?! Артём? Да здесь… Зачем? – она поискала его глазами, втиснула трубку. – На, целуйтесь! – и отвернулась к остальным.

Народ загалдел:

– Ну что, когда он автобус пришлёт?

– Замёрзли.

– Водка кончилась…

– Ну, кто о чём!

– А давайте ко мне на дачу…

– Да, когда домой-то, Лен?

Ленка в ответ лишь прищурилась, ткнула пальцем в расцветающего с телефоном в руке Артёма:

– У него спросите.

– Тю-у, – протянул недовольно Сокол, – По домам!

– Декан сожрёт, – уверила Светка Чубанова.

– Пусть хоть водки подвезёт, – угрюмо предложил Буга.

– В больницу? – Пашка шмыгнул носом, утёр капли рукавом. А на сцене вступил в действо детский ансамбль. Замелькали фанерные балалайки, и две девчушки в сарафанах с триколором загорланили нескладно про счастливое детство и облака конфет. Егор подтянул Ленку к себе. Но прежде девушка успела обернуться и жестоко грянуть в сторону своего телефона:

– Гандон, – ребята согласно закивали.

Вот жидкая строчка милиционеров растворилась в водовороте орущих, поющих и пьющих. Под пятой диктатора сделалось откровенно неуютно. Детей сменила дива в кокошнике, умело взяла инициативу:

– В этот знаменательный для всей страны день, в день рождения Отца, Заступника, Избавителя…

– Осеменителя, – добавил Славка вполголоса.

– …Мы собрались здесь, чтобы отдать ему дань почтения. Слиться в…

– Экстазе, – подхватил Славка. Эх, Света…

– …едином порыве, оголить наши сердца и души… – поправила Евтюхова дива.

Ленка кусала губы и со страхом наблюдала, как празднично звереет толпа.

– Слава, заткнись, – посоветовал Егор. Тот покорно повёл плечами, но заткнулся.

– Через пять минут, – закатывалась дива. – Ровно через пять минут по всей стране грянут куранты – наш вождь отметит ровно полвека. Полвека дум о народе, государстве и счастье, равном для всех. Часы! Посмотрите на часы!

– Э-э-э!!! – к небу взвились руки с часами, сотовыми телефонами и пивными бутылками. Снова, по команде дивы, оператор поколдовал над пультом.

– …Когда он крохой важной был и воровал печенье, он план свершений сотворил на памперсе, наверно, – не выдержал молчания Славка, упреждая заливистого тенора под первые проигрыши.

– …Когда он крохой важной был… – вторил Славке тенор. Все шестьдесят студентов покатились со смеху. Крайние ряды толпы недовольно обернулись: кто-то тыкал пальцем, многие фанатично сверкали глазами, но продолжили открывать рты, вторя певцу.

– Палево, – обрисовал ситуацию Пашка. – Лен, ну его, этот митинг, пошли отсюда.

Неожиданно вмешался полоумный Артём: он вернул Ленке телефон, чтобы важно доложить:

– Сейчас греческое телевидение подъедет, Андрей Сергеевич велел плакат развернуть.

Все, кто мог цыкнуть в лицо придурка, цыкнули. Егор в том числе.

Артём набрал полную грудь воздуха, чтобы ответить, но Очкастая Кобра его опередила:

– Ссыте все, ссыте, да? – она поправила очки на красном носу, уничтожая взглядом Егора, Ленку, Славку. – Вы – трусы.

– Иди в жопу, дура, – спокойно ответил Егор. Он приобнял Ленку за плечо, отчего его куртка съехала с лацкана пиджака. Тускло осветилось серебро. Пашка вывернул голову, заглядываясь, присвистнул.

Кобра отреагировала на орден брезгливым вопросом:

– Купил?

– Купил, – спокойно ответил Егор. – Не задорого.

– Оно и видно, – Кобра ещё раз поправила очки и показала на толпу, – из-за таких, как вы, они такие!

Ленка не выдержала, рявкнула так, что вмиг улетучилась сельская учительница:

– Пошла на хрен, коза! – она взвесила на руке полупустой термос.

– Иди вон, резвись…

– Да и пойду! Тряпки! Пошли!

– Очкастая Кобра дёрнула за рукав оцепеневшего Артёма, от рывка у него громко щёлкнула челюсть.

– Козлы учёные, – добавил вслед Буга вслед уходящим, он вдохнул из пустого стаканчика водочный дух. Закручинился. – Ну что, за водкой отправим кого-нибудь?

Под последние куплеты дива весело известила:

– Раз!

– Раз! – отозвалась эхом толпа.

– Два!

– Ага! – грянул народ.

– …под шелест российских берёз нам счастье и радость принё-ё-ёс! – надрывался тенор остатками воздуха.

– Пять! – дива протянула микрофон к народу.

– Пя-а-ать!

– Офигеть, – пробормотал Егор. – Не увидел бы – не поверил. Спасибо тебе, Ленок, развлекла так развлекла!

– Пожалуйста! – ответила она. – Ты зачем орден нацепил?

– Мама заставила. Говорит: «Будет пиджак без ордена – решат, что украл».

– Деся-а-ть! – с хрипом застонала дива. Ещё немного – и выскочит из сарафана. Кокошник съехал в сторону. Грянул вулканом гимн, вызывая ликование.

Беда проклюнулась. А именно: когда одна счастливая мать родила Артёма. И красив, и умён, и в меру послушен, да вот беда: упёртый, зараза. Можно назвать это замечательное качество настойчивостью, непоколебимостью, да и порадоваться тихо… Если бы не товарищ подполковник – вот и его покрасневшая от возбуждения рожа, а погоны подёрнулись к небу, как ангельские крылья. Брызжет слюной и похабными словами. Фуражка в руке, благородная седина встопорщилась хохолком. А ведь только что Ленка счастливо объявила «четырнадцать часов», народ загудел ульем и начал собираться. Всего-то полчаса оставалось! Даже концерт, после завершения официальной части – вполне ничего: бабы топочут, мужики поют, дети радуются и по-серьёзному смешно декламируют стихи. Блины, горячий чай, полевые кухни. Если стоять в очереди кучкой и не фанатеть, то вполне безопасно: даже бабки с транспарантами не так брызжут ядом – жертва им нужна одна, желательно трепыхающаяся. Какой смысл жалить дохлую собаку?

– Да вы офонарели!!! – надрывался подполковник. – Бля… Елена… бля… Сергеевна… бля!

– В чём дело? – Ленка явно растерялась, она щипала кончик шарфа, глаза бегали от мента к веселящейся толпе. Крашеные кислотной рыжиной старухи тыкали в их сторону пальцами, блестели стёклами очков и угрожающе кучковались. Прилично одетые молодые люди с одинаково каменными лицами терпеливо выслушивали с видом восточных аксакалов – мускул не дёрнется. Вот один прикладывает телефон к уху и неспешно говорит. Тяжёлые глаза в упор глядят на Ленку. Другие кивают, расходятся по площади по своим «серым» делам. Кто-то из них теряется, но из ниоткуда появляются другие.

– Щемиться надо, – прошептал Славка. – Ох, не нравится мне этот балаган, ох не нравится.

Егор выбрался из-за Ленкиной спины:

– В чём дело? – огорошил мента фривольным обращением. Тот остановил словоизвержение, хотел рявкнуть, но мельком зыркнул на орден и выдохнул.

– Вы кто? – прорычал он.

– Егор Петрович Клевин, временно безработный.

– Студент?

– Нет.

– Да в чём дело-то?! – не выдержала Ленка.

– Убирайтесь немедленно. Поиграли в демократию – хватит! – строго надавил милиционер.

– Но, декан… – возразила Ленка.

– Да плевать на декана! Он где?! Дома, в ванной?! А я здесь буду говны за вами разгребать?

– У нас ещё полчаса по разрешению, – Ленка растерянно оглянулась на Егора, тронула взглядом ребят. Те любопытно тянули шеи, но пугаться ещё не собирались. – Автобус…

– Елена… Сергеевна, – подполковник терпеливо взял её под локоток. – Вы зачем выставили несанкционированный лозунг? Зачем портите благодарному народу праздник?

– Позвольте… – она упёрлась. Егор вцепился в Ленку с другой стороны.

– Тащ подполковник! – пальнул он. Милиционер лишь остудил Егора взглядом.

– Какой лозунг? – Ленка пыталась говорить увереннее. – Всё согласовано.

– И это? – он потянул её на себя.

– Полкан! – грозно зарычал Егор.

Подполковник покраснел, но снова сдержался. Махнул фуражкой в сторону от памятника, невидимую с их позиции:

– И это?!

– Чёрт! – Ленка побледнела, по лицу пробежала тень отчаяния.

– Что ж вы творите, молодёжь? – покачал головой подполковник. Егор охнул: Артём и Очкастая Кобра растянули проклятый транспарант с карикатурным Президентом и свастикой. С ними, гордо задравши подбородки, тусовался идейный выводок. Два волосатых журналиста ели камерами довольное лицо Артёма. Подполковник осуждающе покачал головой: – У людей праздник, а вы… – вдруг неожиданно высоко рявкнул: – Убрать! Немедленно убрать!

– Артём!!! – закричала Ленка. Парень обернулся, показал большой палец. Егор вмиг подбежал к счастливым «борцам за свободные выборы». Он успел застать окончание коварного вопроса западного журналиста:

– …вы давно являетесь членом ИСТОКа? – и с ходу оторвал Артёма от транспаранта. В спину защёлкала стробоскопом камера. Артём смешно запищал, да и тюкнул Егора нежным, хрупким кулачком – получилось до умиления неуклюже. Плакат завалился на них, Очкастая Кобра взвизгнула, не нашла ничего умнее, как обрушить на спину Егора хлопки ладоней. Остальные «идейные» вцепились в бока Егора и волокли в разные стороны, будто герои известной басни Крылова. Камеры застрочили по пулемётному под радостные вскрики тарабарского языка.

– Ты что творишь, баран! – шипел Егор в искажённое лицо Артёма.

– Декан…

– Да сука твой декан!

Артём завертелся, как червяк на крючке, немедленно рванулся, оставляя в руках Егора рукав. Каким-то немыслимым образом он сумел выбраться из куртки и, отскочив на почтительное расстояние, проорать:

– Твой Президент – сука! Все вы – его холуи! Все вы!!!

Егор поднялся с колен, откинул куртку в сторону. Оглянулся. Кобра растерянно лупала глазами, её пальцы мяли обрывок плаката, остальные участники демарша заторможено пугались. Тряслись. Горели. Хлопали вспышками камеры, менты протискивались от сцены к месту короткой заварухи, цепляя за собой любопытных и наиболее поддатых. Честно отрабатывая программу, тряс голыми бёдрами дамский танцевальный коллектив. Сквозь грохот идиотского шлягера и восторженные крики, визг, Егор услышал, что давненько ожидал: «Бей!» Рухнуло в пустоту сердце… Закружилось… Раззявленные в воплях рты, пальцы, рвущие за волосы Очкастую Кобру. Жестокие пинки в скрюченное тело под метроном выдоха: «Кто сука, кто сука…» Комок окровавленной одежды ещё стонет: «Вы, вы с-суки!», затем захлёбывается в окончании слова и надрывно голосит: «А-а-а…» Противно, мокро чавкает. Толпа обтекла Егора, ошибочно приняв его за своего, начала расширяться в разные стороны, подобно масляной капле. Метастазы тянули корявые ветви к постаменту Президента, где целых шестьдесят человек вдруг превратились в жалкую кучку завывающих подростков. Ленка!!! Егор погрёб к ней: по рукам, по головам. Вдруг с лязгом отъехали в сторону двери трёх чёрных автобусов. ОМОН? Нет – поверх плотной тонировки белой молнией перечёркнуто: «НАШИ». Ещё не хватало! Решительная молодёжь, гремя цепями, палками, блестя кастетами, рассыпалась веером по асфальту. Ментов они игнорировали, как те не замечали их. Музыка, вздохнув, оборвалась. Общий рёв толпы наполнил площадь, потряс соседние дома, заставил сжаться монументальные строения.

Отдельные слова иногда приподнимались над ним, но тут же лопались, так и не донеся до ушей смысла. Кому тут нужен этот смысл! Бей! Масса взбудораженных людей захлестнула постамент, слизала студентов, растворила в себе, словно кислота. Егор закричал высоко и рьяно, врубился в чёрный ряд. Лысые головы недоумённо прокалывают его глазами, но их руки всё так же рвут, приподнимают над головой палки и с упоением разносят ненавистные лица. Серенькое пальтишко! Пушистый шарф! Кудрявые волосы спеклись кровавой слизью…

– Егор!!! – это не её голос, не её… – Егор!!! Его-о-о… – «Р» оборвалась так резко, что он, не помня себя, выдрал из перевёрнутого столика алюминиевую ножку и перечеркнул ей первый лысый затылок…