Ой, подруга, дроби бей,
Над тобою воробей.
Надо мною серый гусь —
Я измены не боюсь!
Тётка Наташа выплясывает в паре с Фроськой:
Выходи, подруга, замуж,
А потом уж выйду я.
Всё равно любови нету
У тебя и у меня!
Под шумок тётка Наташа втягивает в круг деда Захара.
И он припас припевку:
Не ходите, девки, замуж,
Не ходите, милочки.
Не делите свою жизнь
На две половиночки!
Гомон, топот и заливистые переборы гармошки. Кто усидит на месте? Чьё сердце не дрогнет радостно?
– Дядя Захар, я пьяная! – непослушным языком будто жалуется тётка Наташа.– Делай со мной что хочешь!
– Ну, мама, – настораживается под окном Санька.
И недаром. Вспаренная пляской, охмелевшая вконец от вина, тётка Наташа сбрасывает с себя кофточку, оголяя белые округлые плечи и… виснет на шее деда Захара:
– Дядя Захар! Полюби меня!
От такого оборота Стёпка остолбенел на мгновение. Его гармонь рыпнула и стихла, а в избе вдруг поднялся такой шум и гвалт, что мы с Санькой, как ошпаренные, опрометью бросаемся прочь от окна. Еле догоняю его на выгоне.
– Мама, мама. Как она могла такое? Зачем она это? – шепчет ошарашенный Санька.
Что я мог ему ответить?
– Если она т а к а я, не пойду домой. Ни за что. Пусть, что хочет, то и делает! – сквозь горькие слёзы и жуткую обиду выкрикивает Санька
Бесцельно бродим с ним по деревне, вокруг мельницы. Незаметно стемнело. Гульба вскоре закончилась, женщины стали расходиться по домам, удивлённые, растерянные, иные возмущённые. Всякие, только разговор у них об одном. О Санькиной матери:
– Надо ж… Наташка…
– По такой жизни не на то ещё пойдёшь.
– Всё на Стёпу пялилась, сучка. На меня не нарвалась. Я б ей…
Узнаём голос Фроськи, крепкий, чёткий.
…А тётка Наташа, похоже, заболела. На люди не показывается, со мной, когда прихожу к ним, почти не разговаривает. Санька дичится её. Только Ленка еле заметно ухмыляется: «Ладно, мам, чего уж…».
В один из таких дней её навестила Фроська:
– Тётка Наташ, ты за гармонь деньги платила?
– Нет.
Совсем забыла, что Стёпке за игру на празднике надо внести вскладчину. Достала из сундука десятку. И лишь Фроська вышла, улыбнулась: «Нашлась племянница».
Фроська всего на год её моложе.
На другой день с утра пораньше явился овечий пастух:
– Надо, тётка, за овец рассчитаться, – напомнил пастух, напуская на себя серьёзный вид.
Его сезон закончился, и теперь он по дворам собирает плату: полведра ржи и трояк с головы. Деньги подала безо всякого, а вот рожь… Думается, рожь пастух взял ещё до праздника. Вот так же пришёл с безменом, сидел на сундуке, пока она насыпала. Точно помнит, зерном рассчиталась. Правда, росписи никакой не взяла. Ведь в деревне верят друг другу на слово.
Но пастух уже, широко растопырив руки, держал мешок наготове.
На улице моросил мелкий дождь. Скотину в стадо уже не гоняют. Тётка Наташа отворила дверь катушка. Зорька, овечка с яркой разом уставились на свою кормилицу грустными глазами. Тётка Наташа вернулась в избу, надела фуфайку. Через плечо на верёвке кинула кошёлку. Пошла на свекольное поле собирать ботву.
КУПИТЬ БАЛАЛАЙКУ
– Если сдашь выпускной экзамен, балалайку тебе купим, – сказала сестра и посмотрела на маму, видимо, желая получить от неё поддержку и одобрение.
Мама сидит за машинкой, шьёт соседке тётке Наташе к празднику обновку, юбку. Мама ничего не ответила, лишь ниже склонилась над клочком мануфактуры, выпрямляя складку попрямее. Думаю, не станет она возражать сестре. Та уже вторую зиму работает в колхозе, считается взрослой, и для мамы она помощница и советчица. Да такое поощрение за учёбу ещё и не всяк придумает.
А балалайка – моя мечта. Играть я немного умею. У нашего деревенского пастуха, Толюшка, научился. Толюшок парень пришлый, дальний родственник школьной уборщицы Параньки Голиковой. У неё и хранит днём балалайку. А вечерами, как стемнеет, собирает Толюшок вокруг себя на мельнице «улицу», потому и в почёте у наших девчонок.
Кормится пастух по дворам. Подошла очередь и нашему дому принимать его на постой. Ночевать он пришёл прямо с «улицы» и с балалайкой. Мама постелила нам с ним на воздухе, возле погребицы. И пока было видно, Толюшок вяло перебирал пальцами струны, показывая мне, где и как прижать, чтоб получилась «матаня» иль «страдание».
– Учись. Будешь девок завлекать, – хохотнул мой учитель, поворачиваясь на другой бок, чтоб заснуть.
Завтракал он долго и нехотя, То ли не выспался, то ли думал, куда деть свой «струмент», чтоб никто его не трогал.
Балалайку он положил на кровать, привалив к подушке. И как только на выгоне хлёстко щёлкнул пастуший кнут, я тут же взял её в руки. Бренчал весь день, пока наш однодневный постоялец находился со стадом в поле.
– А у тебя получается! – радостно заметила сестра, – когда я, отмяв пальцы до красноты, нащупал, наконец, нужные для «страдания» лады.
Трень – трень, трень – трень, трень…
Такой простенький мотив, а приятный, настраивает на разные припевки, напоминает голоса наших деревенских девчонок, например, Ленки тётки Наташиной.
Я гуляла, мать не знала,
Как узнала, ругать стала…
На Троицу пастух отправился в своё село навестить родных, за себя оставил Ванятку, Параньки Голиковой малого. Ванятка «переросток» (так его называет наш завуч Любовь Семёновна) школу бросил, хочет пойти прицепщиком в трактористы. Тоже на балалайке наловчился играть, потому задавака, каких свет не видел. Когда Ванятка с балалайкой, каждая из девчонок старается присесть к нему поближе, Ваней называют:
