Уродка: и аз воздам

«Хотел же перчатки взять!» – промелькнуло у него в голове.

– Господин старший инспектор! – всё так же испуганно проговорил экзекутор. – Что прикажете делать с…

Он замялся, не договорив.

– Продолжайте допрос! – не глядя на экзекутора, сказал инспектор, одновременно с этим швыряя испачканный платок на пол.

– Слушаюсь!

Экзекутор наклонился к безвольно поникшему мутанту, а инспектору жгуче вдруг захотелось, чтобы мутант вновь ожил и смачно плюнул прямо в самодовольную эту харю, низко склонившуюся над ним. Конечно, желание сие было сплошным ребячеством, и ничем кроме… но как было бы здорово, если бы такое вдруг произошло!

Но ничего подобного, разумеется, так и не случилось. Мутант, хоть и остался жив после столь жестокого избиения, пребывал, кажется, в глубоком обмороке.

– Нашатырь! – не оборачиваясь, крикнул экзекутор помощнику. – Живо!

Но и нашатырь не помог. Мутант упрямо не желал более приходить в чувство, и все попытки его хоть как-то расшевелить равно оканчивались неудачей.

И инспектор почти обрадовался, когда в пыточную вбежал запыхавшийся секретарь.

– Господин… старший… инспектор! – ещё от порога выкрикнул, вернее, выдохнул он. – Там… там…

– Что там? – радуясь, что хоть на ком-то может сорвать всю накопившуюся злость и раздражение, рявкнул на секретаря инспектор. – Да не молчи же ты, болван!

– Там… господин окружной комиссар… прибыл…

– Что?!

Мгновенно подскочив к секретарю, инспектор ухватил того за отвороты мундира, с силой встряхнул.

– Что ты сказал?!

– Прибыл господин окружной комиссар, – испуганно повторил секретарь. – В Вашем кабинете сейчас… бумаги пересматривает. Вас дожидается…

– Чёрт!

Оттолкнув секретаря, инспектор бросился к выходу. Секретарь, понятное дело, сразу же последовал за ним.

– Чёрт! – прыгая сразу через три ступеньки, бормотал себе под нос инспектор. – Вот же чёрт!

Отношения между старшим инспектором посёлка и окружным комиссаром (непосредственным его начальником) были, мягко говоря, непростыми. И на то были свои веские причины…

Господин окружной комиссар любил всяческое славословие и неприкрытый подхалимаж в свой адрес… но ни славословить, ни подхалимничать старший инспектор так и не научился, да, честно говоря, и не желал учиться. Противно ему было угодничать перед кем бы там ни было, тем более, перед этой заносчивой посредственностью, облечённой, по какому-то нелепому недоразумению, столь значительной властью.

Окружной комиссар, несмотря на всю свою посредственность, полным дураком всё же не был, а посему сразу же, с первой же встречи с инспектором, почувствовал истинное отношение к своей особе со стороны этого строптивого подчинённого. И давно б уже старший инспектор с треском вылетел со службы, если бы не влиятельный дядя-сенатор. Именно из-за дяди окружной комиссар не мог поприжать инспектора в полную силу, ограничиваясь лишь мелкими словестными придирками да такими вот неожиданными наездами, совершаемыми в тщетной надежде застать непокорного подчинённого врасплох.

Врасплох он инспектора так и не застал ни разу, но крови попортил изрядно…

Выбежав на улицу и невольно взглянув налево, в сторону конюшни, инспектор с удивлением не обнаружил там такой знакомой красной кареты. Там вообще ничего не стояло, кроме недавно прибывшего почтового дилижанса.

Это было странно и даже необъяснимо, ибо господин окружной комиссар не пользовался никаким видом транспорта, кроме своей глубокоуважаемой кареты. И уж тем более он никогда не снизошёл бы до такого плебейского средства передвижения, как почтовый дилижанс.

Лошадей из дилижанса уже выпрягли, заменили им железные дорожные намордники на стойловые, ременные… и теперь со всеми предосторожностями заводили по одной в стойло. Занимались этим опасным делом, понятное дело, мутанты… а конюхи-люди с заряженными арбалетами стояли поодаль и лишь время от времени выкрикивали короткие отрывистые команды.

Инспектору невольно вспомнилось, как в прошлом году одна из почтовых лошадей (а запряжные лошади огромные, раза в полтора больше обычных верховых), чем-то, то ли напуганная, то ли раздражённая, вдруг вырвалась из загона и помчалась вдоль улицы, топча и хватая острыми зубами всякого встречного, невзирая на пол и возраст. Тогда, прежде чем лошадь смогли настичь и обезвредить, она успела лишить жизни шестерых человек и втрое больше покалечить. И, что самое удивительное (и самое обидное тоже), среди всех этих убитых и покалеченных не оказалось ни единого мутанта, хоть эти твари несомненно попадались на пути внезапно взбесившегося животного.

Конюхам за такое головотяпство грозил суд с весьма неприятными для них последствиями, но, как оказалось, судить было просто некого, ибо, когда суматоха постепенно улеглась и разгневанные жители посёлка кинулись искать непосредственных виновников произошедшей трагедии, они с ужасом узрели, как трое оставшихся в загоне лошадей с громким тошнотворным хрустом и чавканьем доедают бренные остатки своих бывших хозяев. Оказалось, что конюхи от страха совершенно потеряли голову и, спасаясь от мечущейся и яростно визжавшей лошади, вбежали в загон, видимо, совершенно позабыв о том, что три ранее введённых туда лошади тоже не имеют намордников (дорожные сняли, а стойловые не успели ещё надеть. И, тем более, не находятся в стойлах (не успели загнать).

В общем, из огня, как говорится, да в полымя…

После этого случая новые конюхи категорически отказались запрягать и распрягать ездовых лошадей, передоверив опасное это занятие уродам, то бишь, мутантам…

Впрочем, инспектору сейчас не было никакого дела ни до лошадей, ни до их хозяев. Повернув налево, он быстрым шагом прошёл мимо почтительно вытянувшихся стражников и, терзаемый нехорошими предчувствиями, поднялся на второй этаж, где, собственно и находилась святая святых всего этого огромного здания, а именно, личные апартаменты господина старшего инспектора.

Он был первым после Бога в этом захудалом посёлке, но тот, кто находился сейчас в его кабинете, был всё же на ступеньку (а то и на несколько) выше инспектора, а значит, и значительно ближе к Всевышнему. И ежели старший инспектор мог устроить жесточайший разнос любому из своих подчинённых (а в подчинении у него был весь посёлок, не говоря уже о соседней резервации с презренными её обитателями), то окружной комиссар, нетерпеливо поджидающий его в собственном кабинете, имел полное право (а также возможность) устроить подобный разнос ему самому.

С тяжёлым сердцем инспектор вошёл в приёмную, где помощник секретаря тут же вскочил с места и вытянулся по стойке смирно. Но инспектор лишь махнул рукой: «сиди, мол!», и, пройдя мимо, очутился, наконец-таки, в своём кабинете.

И сразу же почувствовал огромное, ни с чем несравнимое облегчение, когда человек, сидящий в его собственном кресле и рассеянно перебиравший какие-то бумаги, лежащие на столе, вдруг поднял голову и, приветливо улыбнувшись инспектору, поднялся и шагнул ему навстречу. Протянул руку для пожатия…

– Дядя! – проговорил инспектор, осторожно пожимая сухую, тонкую, но на удивление крепкую ладонь гостя. – Какими судьбами?

– Да вот… – вторично улыбнулся сенатор. – Соскучился, повидаться приехал…

Впрочем, улыбался он одними губами. Глаза сенатора пытливо и как-то настороженно разглядывали племянника… а тот, под этим его испытующим взглядом, вдруг вспомнил, почему, собственно, и бежал сюда так торопливо…

– Подожди! – проговорил он с явным недоумением. – Секретарь сказал мне, что приехал окружной комиссар, а приехал, оказывается, ты! Он что, перепутал с перепугу, кретин? И кстати, на чём ты приехал? Неужто на дилижансе?

– А что, собственно, ты имеешь против дилижансов? – сенатор засмеялся, но глаза, как и прежде, оставались холодными и настороженными. – И кстати, твой секретарь ничего не перепутал. Вот уже второй день, как я исполняю обязанности окружного комиссара. Временно, разумеется… – тут же поправился он. – С сохранением всех моих сенаторских полномочий!

– Понимаю! – медленно проговорил инспектор, хоть понимал далеко не всё.

Что ни говори, а для дяди это было понижением. Хорошо, если и, правда, временным.

И что, интересно было бы узнать, произошло с прежним комиссаром? Пошёл на повышение? На пенсию? Или, может, спешно переброшен в другой округ… такое иногда случалось…

– Ни то, ни другое, ни третье! – резко, даже излишне резко отозвался сенатор, и инспектор вдруг понял, что последние свои слова произнёс вслух. – Он погиб…

– Погиб? – машинально повторил инспектор, потом до него дошло. – Погиб?! – повторил он удивлённо и, одновременно, встревоженно. – Как он погиб? Крысы?

– Если бы! – мрачно буркнул сенатор, вновь опускаясь в мягкое кожаное кресло. – Если бы… – повторил он ещё более мрачно. – Да ты садись, разговор у нас долгий предстоит!

Инспектор, немного поколебавшись, всё же уселся в одно из кресел для посетителей. Тоже кожаное, тоже достаточно мягкое… впрочем, до того кресла, в котором так удобно расположился в данный момент комиссар-сенатор (он же, родной дядя инспектора), креслицу сему было, ох, как далеко…

– Ты спрашиваешь, как он погиб? – каким-то незнакомым, враз изменившимся голосом проговорил дядя, нервно комкая в пальцах первый попавшийся лист бумаги. – Так вот: его разнесло на куски! Вместе с его долбаной красной каретой! Понимаешь?! И жандармы, что сопровождали верхом карету, тоже разорваны на куски самым невероятным образом. Точнее, и они сами, и их лошади получили увечья, несовместимые с жизнью.

– Оружие древних? – прошептал инспектор внезапно осипшим голосом.

– Вроде того… – кивнул головой комиссар. – Но их, ещё живых и, наверное, жалобно умолявших о пощаде, добивали потом… из тел некоторых извлечены пули, подобные тем, что были извлечены из мёртвых крыс, погибших во время того памятного набега на резервацию. Так что, там не одно оружие древних… там, как минимум, были задействованы две его смертоносные разновидности…

Он замолчал и вновь принялся мять в пальцах бумажный ком. А инспектор тоже молчал, ошеломленно пытаясь осознать только что услышанное.

– Я вот чего не понимаю, – вновь заговорил комиссар. – Зачем ей понадобилось убивать ещё и тех маленьких пони, которые были запряжены в карету. Из злобности, разве что, из дикой ненависти ко всему живому… ведь в каждое из этих несчастных созданий она всадила не менее пяти пуль. Причём, именно в живот, чтобы не сразу погибли… чтобы помучились ещё как следует перед смертью…

И грохнув кулаком по столу, он неожиданно заорал прямо в лицо племяннику:

– Как ты мог?! Как мог ты выпустить живой эту кровожадную тварь?! Из этого здания, из которого ни один попавший сюда урод не должен выходить живым! О чём ты, мать твою, думал тогда… да и думал ли вообще?!

Инспектор ничего не ответил, да и что было отвечать. Он один виноват в том, что произошло… он и никто иной…

Хотя… кто бы мог знать, что всё так случится?! Или эта тварь и ранее находилась в сговоре с крысами?

– Да ни в каком сговоре она не находилась! – буркнул комиссар… и инспектор вновь с удивлением осознал, что произнёс вслух последний вопрос. – И вообще, что ты хотел ещё из неё вытянуть? Она ведь и в самом деле рассказала тебе всё во время первого допроса… или, скажем так, собеседования! Да ты и сам это тогда понял, разве не так?!

Инспектор ничего не ответил… впрочем, вопрос был чисто риторическим и не требовал ответа…

– И она ни в чём не была виновата тогда, эта девочка! – вновь повысил голос комиссар. – Она и в самом деле случайно во всё это вляпалась, неужели ты этого не понял сразу же?

Хоть и этот вопрос тоже был чисто риторическим, ответить на него всё же пришлось.

– Понял, – медленно, почти по слогам проговорил инспектор, стараясь при этом не встретиться с дядей взглядом. – Но, согласись, ведь нельзя же было эту тварь… эту мутантку, – тут же поправился он, – просто взять и отпустить…

– Нельзя! – сразу же согласился комиссар. – Ни в коем случае нельзя было! Но умертвить её быстро и безболезненно, это ведь было в твоей компетенции?! Не мучить, не подвергать бессмысленным и никому не нужным пыткам… мне кажется, эта девочка страданиями своими искупила те небольшие прегрешения, кои имела (ежели, вообще, их имела!), и тем самым заслужила лёгкую и быструю смерть. А вместо этого ты повелел пытать её жестоко и изощрённо, а потом вновь отправил в подземелье, на новые страдания! Зачем, спрашивается?

– На всякий случай, – не глядя на дядю, буркнул инспектор. – А вдруг она всё-таки что-то ещё пыталась скрыть от нас…

– Что?! – вторично заорал комиссар, грохая кулаком по столу. – Что скрыть?! Как она целовалась с этим Аланом, которого вы, кстати, так и не смогли задержать? Как он поимел её прямо в придорожной канаве?! Так ведь даже этого у них не было… просто не могло быть! Крысы помешали!

И тут же, совершенно поменяв тон, спросил вполне обычным, участливым и даже немного встревоженным голосом:

– Кстати, забыл спросить. Тогда, в ту ночь набега… с Мартой, с Алексом ничего не случилось? Ну, я имею в виду, крысы их не сильно напугали?

– Да Алекс их даже не видел, – сказал инспектор, весьма благодарный дяде за его такое, вполне человеческое участие к жене и маленькому сынишке своего единственного племянника. – Марта сразу же, как тревогу подняли, подхватила его спящего – и в подвальную комнату-крепость. Изнутри заперлась… а потом и я подоспел со стражниками. В общем, легко отделались: всего один стражник погиб да двоих ранило… зато мы не менее десятка этих тварей уложить успели, пока они в бегство не обратились!

– Похвально! – кивнул головой комиссар. – Весьма похвально! Но в целом, я слышал, посёлку несладко пришлось в ту ночь?

– Несладко – не то слово! – несколько кривовато усмехнулся инспектор. – Туго нам всем пришлось в ту ночь, и это ещё мягко сказано!

Он замолчал, вновь припоминая кровавые события той страшной ночи.

Как почти всегда, задержавшись допоздна (хоть и не на работе), инспектор, не спеша, направлялся домой по такой знакомой и достаточно освещённой масляными фонарями улице, как вдруг прямо из ночной темноты бросились к нему сразу три крысы.

Вообще-то, излюбленным оружием крысы является короткое копьё с острым стальным наконечником, но эта троица почему-то была вооружена лишь боевыми топориками. Это и спасло инспектору жизнь, ибо топорик – оружие куда более ближнего боя, нежели копьё. Вернее, спас меч, который полагался старшему инспектору по должности, но инспектор довольно часто пренебрегал всеми этими условностями.

Но в тот вечер он почему-то ими не пренебрёг, словно надоумило что-то свыше. И мгновенно выхватив меч из ножен, инспектор первым нанёс удар – и одна из крыс сразу же свалилась под ноги своим товаркам, извиваясь в предсмертной агонии и пронзительно вереща при этом от боли и бессильной злобы.

Впрочем, обеих оставшихся крыс это нисколечко не устрашило. Размахивая своими топориками, они бросились в атаку… и инспектору пришлось приложить максимум умения и усвоенных в кадетской школе боевых навыков, дабы отразить яростный их натиск. И кто знает, чем бы всё дело закончилось, если бы не подоспели вовремя стражники во главе с жандармом, расстрелявшие крыс из арбалетов.

В это время уже вовсю бухали со всех сторон сторожевые колокола, из ближайших домов выскакивали полуодетые вооружённые мужчины (да и женщины тоже). И многие из них тут же падали, пронзённые острыми крысиными копьями, ибо этих хвостатых тварей оказалось на удивление много, и нападали они скопом…

Тут только инспектор, осознав весь масштаб внезапного крысиного нападения, понял, что это набег.

И вспомнил о семье…

– За мной! – крикнул он стражникам, бросаясь вперёд. Он бежал, поражая мечом случайно подвернувшихся под руку крыс… и только…

Справа и слева исступленно вопили погибающие именно в данный момент жители посёлка, пытающиеся хоть как-то защитить своих похищаемых малышей… но ни сам инспектор, ни стражники, всецело ему подчиняющиеся, не обращали на это ни малейшего внимания. Там, впереди, тоже был малыш… единственный, кого инспектор просто обязан был спасти в эту страшную ночь.

И они успели. И вбежали в дом инспектора как раз в тот самый критический момент, когда несколько крыс, пользуясь, как столярным инструментом, своими острыми резцами, уже прогрызали дыру в комнату-крепость. Остальные крысы (а их набилось в дом никак не менее двух десятков) в это же время занимались обычным грабежом, поспешно складывая в заплечные мешки всё более-менее ценное.

Стражники от порога дали прицельный залп из арбалетов, свалив несколько ближайших мародеров… а потом в комнате завязалась жестокая рукопашная схватка, впрочем, довольно непродолжительная. Потеряв ещё нескольких своих товарок, крысы наконец-таки дрогнули и обратились в паническое бегство, преследуемые стражниками. Впрочем, один из стражников, насквозь пронзённый острым крысиным копьём, уже корчился на залитом кровью полу в предсмертных судорогах, ещё двое тоже не смогли принять участие в преследовании из-за полученных во время схватки ранений.

– Крысы в последнее время становятся всё наглее и наглее, – вернул инспектора к действительности голос комиссара. – Ты ещё не в курсе, но в прошлую ночь они напали на Зареченский скит. Вернее, пытались напасть, но…

Комиссар замолчал, не договорив, узкие губы его тронула какая-то самодовольная улыбка.

– Их вовремя заметили, да? – спросил инспектор.

– Их уже ожидали! – вторично улыбнулся инспектор. – Наша служба… она недаром свой хлеб кушает! Уже за двое суток зная о готовящемся набеге, мы приняли соответствующие меры. И знаешь, какие?

Инспектор лишь пожал плечами.

– Мы пригнали из Гнилого распадка две сотни мужчин-мутантов с кирками и топорами. Вот они то и приняли на себя первый удар… не без потерь, разумеется. Зато из настоящих людей никто даже ранен не был, представляешь?!

– Представляю! – сказал инспектор. – А скажи, на Гнилой распадок в ту ночь…

– Представь себе, нет! – развёл руками комиссар. – Хотя, если бы крысы напали бы ещё и на резервацию, местным уродам несладко бы пришлось…

И тут же, безо всякого перехода спросил:

– А знаешь, по какому принципу мы отбирали эти две сотни мутантов?

– По принципу физической силы, наверное, – предположил инспектор и не угадал, ибо комиссар тут же отрицательно качнул головой.

– Принцип был совершенно другой… – проговорил он, думая о чём-то своём. – Скажи, а вашу резервацию не затронула такая мода: не брить головы?

– Есть такое, – кивнул головой инспектор. – Я ж тебе писал…

– Писал, помню, – сказал комиссар.

– И что, в Гнилом распадке тоже?

Комиссар ничего на это не отвечая, лишь молча кивнул.

Это новое среди мутантов веяние возникло как-то спонтанно, и сначала инспектор даже не придал сему большого значения. Просто помощник коменданта резервации как-то, при встрече, со смехом рассказал инспектору о том, что некоторые молодые уроды, то ли из лени (к коей все мутанты от рождения предрасположены), то ли ещё по какой причине, перестали регулярно сбривать шерсть на головах, отчего стали выглядеть ещё более неопрятными и противными, нежели обычно.

Сначала, когда мода сия лишь зарождалась и охватывала самую незначительную часть молодёжи, органы самоуправления резервации пытались вразумить этих зарвавшихся юнцов и девиц достаточно мягкими мерами, а именно: традиционной публичной поркой с последующим насильственным бритьём головы.

Но меры эти не помогали (как не помогло и гневное осуждение пагубного сего поветрия со стороны всех без исключения священников резервации), количество молодых мутантов, пренебрегающих общепринятыми нормами гигиены, стремительно росло… а потом среди таких обволосённых «модников» стали замечать и мутантов более почтенного возраста.

В общем, интересная возникла ситуация. Публично перепороть всех этих «модников» и «модниц» стало физически невозможно, да и не действовали более на них столь мягкие методы увещевания. Сжигать же нарушителей, как поступали обычно с выявленными крысиными пособниками… так, вроде, столь жестокая мера никак не полагалась за простой лишь отказ от регулярного бритья головы и прочих частей тела.

Не зная, что и предпринять и не решаясь более действовать самостоятельно, старосты блоков вынуждены были совместно обратиться к Корнелиусу, заместителю коменданта резервации, за помощью и консультацией. А Корнелиус в тот же вечер, смеясь, пересказал всё это старшему инспектору, с коим находился в хороших приятельских отношениях (они некоторое время даже семьями дружили и регулярно захаживали друг к другу в гости).

Инспектор, тоже отсмеявшись, сколько положено, тем не менее, пообещал разобраться в ситуации. И в первую очередь просмотреть старые директивы и указания насчёт этого самого бритья.

Внимательное ознакомление с архивными документами привело старшего инспектора в лёгкий шок, ежели не сказать большего. Оказалось, что нигде и ни один документ не предписывал мутантам этого самого бритья, а значится, уроды, отказывающиеся брить головы, никаких законов и инструкций не нарушали. Более того, инспектор неожиданно разыскал один из очень старых документов, в коем мутантам под страхом самого сурового наказания запрещалось походить на настоящих людей путём этого самого постоянного сбривания своего шерстного покрова.

Вот так, ни больше, ни меньше!

Этот документ (никем, кстати, не отменённый), оказывается, действовал и поныне! Просто на него сначала махнули рукой, глядя сквозь пальцы на жалкие потуги презренных уродов хоть в чём-то походить на настоящих людей. Потом, постепенно, среди уродов прижилась и укрепилась такая традиция, тем более, что власти этому никоем образом не препятствовали и даже, можно сказать, поощряли…

И никому в голову не приходило, что тут что-то не так…

Но после знакомства со старинным этим документам, инспектор понял вдруг всю щекотливость ситуации. Оказывается, закон нарушали не те новоявленные бунтари, по какой-то неизвестной инспектору причине вдруг отказавшиеся от бритья, а именно обычные законопослушные мутанты, тщательно и почти ежедневно сбривавшие свою уродливую головную растительность! И именно их требовалось сурово наказывать за столь вопиющее нарушение старинного, но так никем и не отменённого закона!

Не зная, что и предпринять, инспектор тогда просто написал дяде (ещё не в должности комиссара) письме, где подробно изложил ситуацию и принялся ждать ответа. А помощнику коменданта резервации посоветовал не торопиться и пока ничего конкретного не предпринимать.

Впрочем – дал он помощнику коменданта ещё один дельный совет – публичные порки пускай устраивают, как, впрочем, и насильственное бритьё голов непокорным (а девчатам, так и не только голов, и тоже публично!). Но пусть всё это выглядит так, что проблема сия беспокоит лишь внутреннюю власть резервации, а никоим образом не настоящих людей. Им до этих внутренних уродских дрязг нет никакого дело… по крайней мере, так это должно выглядеть внешне…

Ответа от дяди инспектор тогда так и не дождался… а вот теперь оказывается, что «мода» сия охватила и Гнилой распадок. И кто знает, возможно, и более отдалённые резервации тоже.

– Так вот, – сказал дядя (он же комиссар) жёстко, – ты поступил абсолютно правильно, представив всё это, как внутренние дела самой резервации. С Гнилым распадком я приказал поступать точно так же. Но, выбирая этих двести мутантов для обороны Зареченска, я дал негласное распоряжение…

– Выбрать лишь не бреющих головы? – воскликнул инспектор. – Классная идея, дядя!

– Тем более, – улыбнулся комиссар, – что отбирали этих мутантов сами старосты. Так что, вроде, это их личная инициатива…

– Понимаю! – сказал инспектор. – А скажи, много их погибло в схватке с крысами?

– Точных данных у меня нет, – проговорил комиссар задумчиво. – Что-то, около трети…

– Отлично! – сказал инспектор. – Надеюсь, остальные «модники» после этого немного призадумаются!

– Хотелось бы верить…

Произнеся это, комиссар замолчал и как-то странновато взглянул на племянника.

– А знаешь, что ещё нового появилось в Гнилом распадке? – спросил он негромко и тут же сам ответил на свой вопрос: – Слухи!

– Слухи? – переспросил инспектор, настораживаясь.

– Слухи! – повторил комиссар. – О рыжеволосой деве-освободительнице! Ослепительно прекрасной и почти всемогущей. И даже, «не почти», а просто всемогущей! Некоторые вообще называют её «дочерью божьей», которая в скором времени явится к ним в ореоле всесокрушающего небесного пламени и освободит несчастных мутантов от тягостной и унизительной власти над ними со стороны, так называемых, настоящих людей. Именно, «так называемых», а не просто «настоящих»!