Точка

–Привет. Ты как школьник.

–Все привыкаю к этой штуке, – смущенно пробормотал индеец, пытаясь принять более расслабленную позу.

–Ты можешь выставить позу в настройках, и являйся хоть в образе балерины, даже если ты лежишь в ванне в этот момент.

–Представьте меня голым в ванне, – усмехнулся индеец. – Ладно, поизучаю.

Голограмма пошевелилась, замерцала и явно собралась исчезнуть.

–Эй, давай потом изучай. Чего сказать хотел?

Адэхи снова сидел как гимназист, аккуратно выпрямив спину.

–Я про Илью, капитан.

«Наверное, это самый поганый день с послевоенных времен», – пронеслось в голове у Орлиевского. Судя по тону механика, про Илью он собрался сказать, что нога не приживается.

–Нога не прижилась, капитан. Он снова лежит.

Индеец замолчал, его изображение в меру тоскливо смотрело в капитана сквозь космос.

–Это уже вторая выращенная голень, – заговорил он снова. – Шансов уже почти нет. Ну и денег…

–Где он сейчас?

–Где-то на севере. Не помню точно, Осло, Рейкьявик… Где-то там. Он не выходит на связь.

–Какая-то маниакальная страсть к холоду, – пробормотал Орлиевский. – Как ты узнал?

–Его врач держит меня в курсе. Они предлагают протез, но вы сами понимаете…

–Что я понимаю? – Григорий почти закричал. Он прекрасно все понимал. Никакой протез Илья не примет. Ни один в мире. Сознание собственной неполноценности не даст ему сделать ни одного шага, даже если установить в протез шагающий реактивный двигатель. Он это знал, и Адэхи это знал, И Анна…Капитан заставил себя сделать паузу и заговорил ровно и тускло.

–Сейчас такие протезы, что лучше своих собственных.

–Вы знаете Илью, он не выдержит… То есть, выдержит, но к нам, к полетам не вернется.

Орлиевский вскочил и нервно топтался вокруг голограммы Адэхи

–Капитан, – жалобно попросил тот, – изображение трясется.

Капитан заставил себя сесть, расставил ноги и оперся локтями в колени.

–Это просто голень. Люди нарочно ставят себе металлические части тела. Это же круто…Такие возможности… – бормотал он

–Он не хочет ни с кем говорить. Рассел, его врач, говорит, что он отказывается ухаживать за собой, не встает. Ни с кем не поддерживает связь. Пока его готовили и после пересадки еще разговаривал, а с той недели вообще никакой активности. Гриша… Я вот думаю…

Индеец очень редко называл Орлиевского «Гриша». И это прозвучало как-то особенно бессильно.

–Хочешь, чтобы я слетал?

–А это возможно?

–Он отправит меня вон. Точно.

Оба замолчали. Два силуэта, призрачный и настоящий, один огромный, мощный, словно далекая гора, с прямой спиной школьника и плотно сдвинутыми мускулистыми коленями, второй со склоненной на кулак головой и опущенными плечами. Солнце садилось, в воздухе особенно остро пахло розами.

–Я полечу. Завтра. Говори куда, – проговорил Григорий, не меняя позы, лишь вскинув на Адэхи глаза.

– Я шлю адрес, – голограмма чуть шевельнула кулаком. Орлиевский кивнул, подтверждая получение. – Капитан… Я с вами? – тихо спросил механик.

–Да, – коротко бросил Орлиевский. Так будет легче. Хоть немного легче.

Собачий холод. Снег, больно царапающий лицо, ветер. Пальцы ног стынут, как в московском детстве в меховых ботинках.

Российская зима прочно засела в его памяти. При слове «снег» он снова чувствовал себя десятилетним пацаном, ждущим автобус в черные 8 утра. На дворе 2002 год, холод, ночь, застывшие ступни и цыпки на руках. Уже будучи здоровым, богатым, свободным от всевозможных проблем с перемещением по земному шару сорокалетним мужиком, Орлиевский всегда подсознательно искал теплые и абсолютно бесснежные части планеты. Никакие горнолыжные курорты не могли его соблазнить ни адреналином полета – спуска, ни волшебством пресловутой зимней сказки. Даже к Новому году он относился весьма прохладно.

Он примерно представлял себе, что за погода его ждет в марте в Хельсинки, но действительность оказалось еще жестче. Он попытался стянуть капюшон шнурком вокруг самого носа, чтоб даже запах холода не проникал в его комбинезон, но так было совсем плохо видно, да и не слышно слов Родригеса. А тот как раз рассказывал ему, как долго еще придется мучиться на морозе.

–Две минуты потерпи, капитан. Сейчас дадут такси.

Они только вышли из общего холла порта Хельсинки и шли в рукав к городскому транспорту. До беспилотного такси оставалось метров 50 по морозцу. Но и этого Орлиевскому было более чем достаточно. Он поймал себя на том, что уже очень давно не ходил пешком по незнакомым улицам, даже по пассажирской части аэропорта. Вся жизнь проходила на его собственном шаттле, среди знакомых до миллиметра коридоров транспортных ангаров, переходов, роботов-погрузчиков и звуков системы-координатора. Один и тот же пейзаж и перед глазами, и в ушах.

Эта мысль заставила его немножко ослабить шнурок на носу, чтобы рассмотреть хоть что-то на этой новой точке пребывания, но не увидел ничего, кроме стен транспортного ангара и мерцающих огоньков координирующей системы. Уже через секунду перед ними приземлялось такси. Маленький беленький самолетик, только без кабины пилота и окошек иллюминаторов. Юркий, гладкий, аккуратный, рассчитанный на 4 пассажиров, он вежливо пробормотал приветствие, предложил располагаться поудобнее, после чего щелкнул клапан безопасности на каждом кресле, и такси поднялось в воздух. Весь полет занял не более 10 минут, под тихую музыку и едва заметную вибрацию полета Григорию очень хотелось вздремнуть, но он держался. Было тревожно и абсолютно не понятно, что их ждет по прибытию в госпиталь.

Доктор Генри Рассел, высокий узкий англичанин, пожевал тонкими сухими губами и поднял свои пронзительные синие глаза на Григория.

–Меня сейчас беспокоит не столько его нога, сколько его ментальное здоровье.

Орлиевскому было невыносимо душно под этим взглядом. При общении с Расселом ему всегда приходила в голову мысль, что скоро землю заполонят биороботы. Или биолюди, называть можно как удобней. Генри Рассел был живым существом, рожденным женщиной-англичанкой в конце 20го века, и не имел никакого отношения к биоорганизмам, не считая того, что писал на эту тему докторскую и был одним из ведущих специалистов по выращиванию органов. И тем не менее, мысль об искусственной жизни неизменно возникала в голове Орлиевского при взгляде в синие глаза врача.

–Именно ментальное, – повторил Рассел. – Неудачи бывают. Отторжение редко, но имеет место. Но такой категорический отказ от всех вариантов протезирования – это показатель психологических проблем. – Доктор крякнул и пожевал губами. – В его возрасте выбор остаться лежачим инвалидом невозможен. Противоестественен. И для меня непостижим.

–Вы знаете, какие сейчас протезы? – продолжил он после паузы.

Орлиевский кивнул. Он знал. Непосвященный человек и не понял бы, что перед ним калека без ноги, даже если тому бы вздумалось «пробежаться по траве босиком». В шортах и вьетнамках.

–Никто же в жизни не поймет. Ни одна дама, если вашего его именно это интересует. Ни малейшего дискомфорта. Минимальный уход.

–Я все понимаю, доктор,– прервал его капитан. – Проблема в том, что у Ильи … У него свое отношение к целостности тела.

Перед глазами Григория со свистом пронеслась оторванная рука женщины и ударила в лицо 16летнего лежащего на рухнувшем столе Ильи. Кровавые брызги, визг снарядов. И вой подростка, покрытого кусками мяса живой еще мгновение назад соседки по утреннему кофе.

Трижды моргнув, Орлиевский снова увидел перед собой глаза врача.

–Ему как-то пришлось увидеть…то, что не полагается в юном возрасте видеть… Считайте это психотравмой, но он не согласится никогда на инородный предмет в своем теле.

Наступила тишина. Слышен был только дальний отзвук шагов за дверями кабинета, там шла тихая неторопливая жизнь одного из самых дорогих госпиталей планеты.

–Есть еще один вариант, – сказал Рассел после паузы. – Очень дорогостоящий, но беспроигрышный.

Слышать о «дорогостоящем варианте» в этом заведении было жутковато. Все предыдущие процедуры за этот год назвать малобюджетными не решился бы ни один миллионер. Орлиевский выпрямил спину и откинулся на стуле, сложив руки на груди. Родригес, все время просидевший не шелохнувшись, вздохнул и слегка пошевелился, не меняя позы.

–Какой вариант? – сухо спросил Григорий.

–Обе предыдущие голени были выращены из ДНК пациента в лаборатории, в пробирке. Потом происходил процесс приживления, не увенчавшийся успехом. Это бывает крайне редко, но в нашем случае произошло оба раза, что повлекло за собой удаление воспаленного края культи, и зона ампутации уже практически достигла колена. То есть третья попытка крайне нежелательна и малоперспективна. Но есть другой метод. – Рассел помолчал, словно подбирая слова.

–Есть вариант выращивания плоти непосредственно на пациенте. Нога помещается в мини-инкубатор, вакуумную лабораторию, которая крепится к культе. И под воздействием определенных культур плоть нарастает. То есть, просто говоря, отрастает новая нога, полностью копирующая предыдущую. Своя, живая.

Адэхи шумно втянул носом воздух. Орлиевский глядел на врача с такой подозрительностью, будто тот наперсточник на углу Тверской из конца российских девяностых. Рассел усмехнулся, глядя на его кислую мину.

–Я знаю, это не вызывает доверия, но в мире проведено уже около 50 таких манипуляций. Информация не выносится на публику в связи с некоторыми юридическими сложностями… Но процедуры идут. Вот, почитайте.

Рассел щелкнул пальцами, и перед глазами астронавтов возникла виртуальная панель с изображениями и текстом. Описание и история новейшего метода, отзывы счастливых обладателей рук и ног, живые фото, радостный смех за кадром. Дав клиентам на изучение несколько минут, доктор снова в прямом смысле слова мановением руки удалил панель.

–У этого метода есть один очень важный плюс, – продолжил он. –Невозможность неудачи. То есть плоть нарастает у всех. У кого-то быстрее, у кого-то медленнее. Но у всех. От 5 до 15 см за месяц. Но даже если это будет 3 см, то все равно, в конце концов, нога появится. Но есть и один важный минус.

Рассел махнул рукой, начертил в воздухе перед лицами Григория и Адэхи цифру.

–Это цена манипуляции.

Повисла тишина. Старинное высказывание «стоит, как космический корабль», перестало быть гиперболой и обрело абсолютно реалистичные черты.

Первым, тихонько подвинув застрявшую тишину, заговорил Адэхи:

–Вы же не будете продавать «Венеру», капитан?

–Это было бы уже системой, Адэхи, менять шаттлы на органы, – усмехнулся Орлиевский.

–Я прекрасно вас понимаю, Григорий, – вступил в разговор профессор, – Я помню историю с поджелудочной. Поэтому и возлагал такие надежды на выращенную голень. Но вы тогда попали в самый эпицентр распада системы страхования, была полная неразбериха, отсюда и цена. Надо заметить, крушение это было неизбежно. Мне жаль, что все так сложилось… – Рассел сочувственно помолчал. Точно такое выражение лица у доктора было и тогда, 7 лет назад, когда он озвучивал капитану цену жизни Родригеса.

–Конечно, всегда хочется поступить экономически разумно, – продолжал врач, – но в данной ситуации я вынужден поставить вас в известность о такой возможности. Он очень в плохом состоянии, Григорий, – добавил Рассел после паузы. – Ему нужны хорошие новости.

–Я подумаю, Генри, – Орлиевский встал, протянул руку поднявшемуся ему навстречу врачу. Пожав руки Григория и Адэхи, Генри Рассел еще раз включил панель. Возникло лицо молодого человека, бледное, заросшее щетиной, с синевой вокруг тусклых глаз.

–Вы к нему зайдете?

–За этим летели, – ответил Родригес, закусив губу. Орлиевский только кивнул и направился к выходу.

Комната Ильи выглядела абсолютно по-больничному. Никакого намека на уют человеческого жилища.

Белые стены, окна с металлическим жалюзи, аскетичная малочисленная мебель. Пусто, чисто, прохладно. Илья лежал на высокой кровати, на первый взгляд ничем не примечательной. Только человек, посвященный в тонкости, понял бы, что она совмещает в себе все последние технологии. И, следовательно, все возможные удобства для лежачего больного, от столовой до туалета и гигиенической комнаты. Именно этот факт произвел на Орлиевского наихудшее впечатление.

–Он что, вообще не встает? – спросил он Рассела. Они стояли на пороге, глядя на спящего парня. Собственно, возраст лежащего определить было практически невозможно из-за густой свалявшейся бороды и глубокой морщины на лбу.

Рассел покачал головой.

–Не встает. Ни по какому поводу. Почти не ест, только пьет. Даем коктейли, насколько возможно.

Григорий слушал врача, не сводя глаз с лица Ильи. Родригес стоял, прислонившись спиной к дверному косяку. На лице его застыло выражение какого-то виноватого отчаяния, словно его мучает перегруженный накануне желудок.

Наконец, капитан подошел к кровати вплотную и тихо выдохнул.

–Илья?

Тот приоткрыл глаза, не понимая спросонья, кто над ним стоит. Потом слегка подтянулся на кровати, опираясь на локоть, и брезгливо спросил

–Х…( чего) надо?

–Шоколада, – в тон ему ответил Орлиевский, обретая от этого тона почву под ногами. – Гниешь себе?

Илья помолчал, безразлично глядя ему в лицо, и откинулся на спину, игнорируя вопрос капитана.

–Ну полежи, полежи, погадь под себя.

–Ты чего приперся-то сюда? На такой мороз, – безразлично спросил второй пилот транспортного шаттла «Венера».

–Гуляю я, это ж ясно.

–И громилу с собой притащил. У него ж последний мозг заледенеет.

–У него большой объем мозга, в середине останется жидкий, – утешил его Орлиевский, незаметно кивнув Расселу, чтобы тот вышел. Когда за врачом закрылась дверь, капитан присел на пластиковую тумбу рядом с кроватью, а Родригес подошел ближе и замер, нависая над обоими собеседниками.

–Есть новости, Номер 2.

–У кого? – криво усмехнулся по-прежнему навзничь лежащий Илья.

–У тебя.

–Я не буду носить протез, Гиня, не утруждайся.

Гиня… Это был единственный субъект на свете, который мог называть его таким дурацким образом. То есть, только так он и называл Орлиевского с того самого момента, как появился на свет. Сначала Илья мычал, агукал и бебекал, потом называл двоюродного брата Ия, а потом уже и Гиня, на чем и остановился на всю последующую жизнь. А жизнь их далеко разводить не собиралась, хоть и разница между братьями была 15 лет, то есть считай целое поколение. Их отцы общались очень плотно, дружили, имели общий бизнес, так что встречались Гиня и Илюха частенько. Единственное долгое расставание было на период учебы Орлиевского в Калифорнийском технологическом, куда Григорий уехал учиться после третьего курса взятого штурмом Физтеха, в который его отец всевозможными пинками, угрозами, подкупом и шантажом – то есть полным арсеналом родителя и педагога – заставил поступить, напрягая весь интеллектуальный потенциал. Надо сказать, что поступить в Физтех было весьма непросто, так что напрячься пришлось ощутимо. Но потом, уже во время учебы и после окончания, Григорий ни на секунду не пожалел о тяжелой подготовке. Годы, проведенные в общаге в Долгопрудном, наверное, были самыми насыщенными за всю его жизнь. И зачатки понимания того, чем будет наполнено его ближайшее и не ближайшее будущее, сформировались именно там, когда они с Тамерланом Магометовым, насмотревшись сериал «Светлячок», сидели в прокуренном полуподвальном закутке, высчитывая свои первые идеи-зарисовки космического аппарата, способного на сверхдальние полеты, со взлетом и посадкой в любой местности, без огромных космодромов, огненных запусков и отбрасываемых ступеней. Корабля, способного в то же время взять на себя роль и пассажирского транспорта, соединяя противоположные точки земли за невероятно короткое время. Хотите из Кореи в Париж за час? А из Китая в Калифорнию за полтора? Наш «Новый Светлячок» приветствует вас! Они немало продвинулись, фантазии начали обретать реальные очертания, когда Григорию представилась возможность учебы в Калифорнийском Технологическом. Перспективы открывались сказочные, и в первую очередь в плане необычайно интересных задач и неожиданного для Григория количества единомышленников. Через пару лет учебы Орлиевский попал в проект, разрабатывающий новое поколение двигателей. Речь шла о принципиально новом решении в сфере космического транспорта, шаттлах универсалах, не нуждающихся ни в стартовой, ни посадочной площадке, способных совершать переходы, как и на сверх близких, так и на сверх дальних орбитах. Эта тема оказалась не только единственно интересной для него, но и потрясающе своевременной. Очень скоро их стартапом заинтересовались в военном ведомстве, и уже через полгода они получили финансирование и поддержку, необходимые для продвижения проекта.

Московская семья к тому моменту уже окончательно осознала, что вести бизнес в России небезопасно и бессмысленно, и в полном составе перебралась на побережье Тихого океана, так что видеться Гиня и Илюха продолжали по-прежнему регулярно.

Заваруха 2026 застала Григория на пороге нового этапа жизни. Он словно занес ногу над пропастью, собираясь перешагнуть через все доселе незыблемые законы гравитации. Первый проект был успешно завершен, и теперь Орлиевский готовил к испытаниям новый модуль. Этот шаттл открывал возможность взлета с любого ландшафта, обладая беспрецедентной маневренностью. Абсолютный прорыв, как твердил себе Орлиевский. Он не способен был думать ни о чем больше, никакие исламисты, угрозы ядерной войны, бомбежки и прочая суета не могла его отвлечь от конструкции.

Внезапная одновременная ночная бомбежка Тель-Авива, Иерусалима и Хайфы превратила привычную миру арабо-израильскую войну в преддверии Третьей мировой. В течение буквально одной недели более десятка ведущих стран объявили всеобщую мобилизацию, наконец, четко обозначив свои политические симпатии. Казалось, катастрофа неизбежна, пальцы президентов ядерных держав застыли на красных кнопках. Но после объединенной военной операции удалось оттеснить исламистов вглубь полуострова, разбив их на мелкие группы. Группы эти расползлись, казалось, по всему земному шару. Военные действия разворачивались снова то тут, то там, в новостях звучали сводки об убитых и раненых. Первое время все затаились и сидели на своих местах, потом люди, привыкая к новой реальности, стали выползать из своих нор, высовывать нос наружу и возобновлять путешествия по миру, стараясь избегать особо горячих мест. Потом снова проносилась волна военных действий, которая хоть и сгоняла боевиков все дальше вглубь их территорий, но и вымораживала всякое желание обывателя оказаться в зоне конфликта, которая не была стабильной и ясно очерченной. Война, так или иначе, вдруг взрывалась в самых неожиданных точках планеты, от Казахстана до Осло. Ислам, теряющий кровь и силы, огрызался жестоким террором, как обезумевшая гиена.

Отвлечься от проекта Орлиевскому все-таки пришлось. Звонок из ведомства выдернул его из мира расчетов и заставил пойти прогуляться по берегу океана в Ла Хойе с подтянутым лысоватым человеком лет 55и. Видимо, человек был очень убедителен, и через 4 часа после беседы Орлиевский уже улетал в Египет.

Там, среди войны, песка и жары его ждала кульминация собственного творчества. То есть реальный Шаттл ВТ-1, ожидающий доработок и своего первого взлета. Первого взлета с ним, Орлиевским, на борту. А так же Тамерлан Магометов собственной персоной.

База находилась в нескольких километрах от Хургады, в которой, вопреки всякому здравому смыслу, все-таки происходила курортно-туристическая жизнь. Видимо, те цены, который мог предложить туристам в меру опасный на тот момент Египет, были в состоянии примирить желающих отдохнуть горожан с риском быть взорванными на пляже. И, руководствуясь соображением, что снаряд не падает дважды в одну воронку, буржуа и зажиточный пролетариат из всех стран Европы с удовольствием грел кости под апрельским солнцем гостеприимного Египта.

Орлиевский и сам порой ездил к морю, стараясь делать это пораньше утром, пока на пляже было относительно спокойно. И одним таким тихим утром он и повстречал в компании таких же пацанов Илью. Орлиевский похолодел. Он прекрасно себе представлял, какой сладкой целью была летная база. Если б Илья задал ему вопрос, куда б ему поехать с друзьями отдохнуть, то слова «Египет» Григорий бы не произнес, даже будучи совершенно равнодушным к военным вопросам. В силу своей деятельности, он был вполне в состоянии трезво оценивать степень опасности. Поэтому первыми его словами было не «Привет, братан», а «Какого черта ты тут делаешь». Но испортить настроение Илье было не так просто, немедленно улетать он отказался, а вот выпросить пропуск на базу попробовал. Григорий, подобревший от его шуточек и смеха, пообещал узнать, и они договорились встретиться на следующий день недалеко от его апартаментов в 15 минутах езды до базы.

Вот тогда и произошел этот налет. Они только уселись в кафе за чашкой какао, как в ушах зазвенело. Из всего, что произошло дальше, в памяти Орлиевского осталась именно эта картина – летящая в Илью оторванная рука девушки, которая сидела только что рядом с ними. Ошметки плоти, покрывшие его лицо. Дикий животный вой людей и истребителей, звон стекла и грохот обрушившихся перекрытий. Потом тишина. Везде раскуроченные остатки тел. Их много, они повсюду. А они с Ильей, абсолютно целые, одни посреди этого мертвого пространства, покрытые кровью и тишиной. Тишиной, разрывающей душу и мозг.

Илья заговорил только на следующий день. Уже в самолете, летящем в Сан-Франциско, он вдруг спросил, впервые за сутки подав голос:

–Она теперь калека?

–Та девушка? – переспросил Орлиевский, впрочем, сразу поняв, о ком речь. – Думаю, она умерла.

Илья вздрогнул, помолчал, и быстро выдохнул:

–Так лучше.

–Не думаю, – покачал головой Григорий. – Жить всегда лучше.

Илья не ответил. Они больше никогда не говорили об этом. Ни о девушке, ни о налете. А вот о не зависящем от любых условий взлете говорили всегда. Через пару лет, когда уже пришла очередь Ильи брать боем колледж, он пошел на смежную специализацию, хоть и в другой университет, в Бостон. И уже там, прекрасно совмещая это с учебой, занимался всеми видами полетов, от катаний на кайте до дельтаплана, испытав на себе все, вплоть до свободного падения с горы. Григорию иногда хотелось прикончить его самому, быстро и надежно отвернуть голову, только чтоб не видеть записей с налобной камеры брата, как тот спускается с горы без лыжни, среди валунов, под диким уклоном. Сам он всегда был далек от такого экстрима, хоть сам процесс его завораживал.

Собственно, приобрести шаттл тоже была идея его маленького братишки.

Как и пройти школу астронавтов. Денег последний проект, выпестованный во время войны и даже в чем-то благодаря ей, принес такое количество, что можно было позволить себе больше, чем рисовали самые смелые мечты Орлиевского. И вложение средств в новый тип кораблей было очень верным с точки зрения тенденций космоса. К 2028 Орлиевский стал обладателем 2х шаттлов транспортников, членом Трансатлантического Космического Альянса, имел сенсор-допуск пилота высшей категории. И команду из четырех человек, ближе которых у него не было никого. Второй пилот Илья Орлиевский, механик Адэхи Родригес и астромедик Анна Валенсия. На каждого из них он мог бы рассчитывать, как на самого себя вплоть до последнего времени.

Вплоть до последнего времени. Григорий поморщился. Последнее время все начало разваливаться на куски, со всех сторон вроде бы четко выстроенной схемы его, Орлиевского, существования наметились надломы и трещины. Рушилось, разваливалось на куски то, что казалось железобетонным.

Илья. Григорий посмотрел на постаревшее, скомканное лицо брата. Ему всего 27 лет, а глаза старика. Во время одного из экстремальных спусков лыжа наехала на валун. Ногу вывернуло, затащило под камень и раздробило настолько, что собрать месиво потрескавшихся костей и хрящей не взялся ни один технолог – ортопед. Это было за пределами возможностей даже этой новой, всемогущей медицины. Но и это не было приговором. Генри Рассел, к которому Григорий немедленно обратился по рекомендации, был настроен оптимистично и утверждал, что процент приживления очень высок, и что уже скоро Илья будет с новой ногой. В это поверили все, кроме Ильи. Он стеклянными глазами смотрел на обрубленное колено и не вступал ни в какие обсуждения. Но и не сопротивлялся чужим решениям, покорно следовал всем рекомендациям, дважды прошел через приживление и все сопутствующие манипуляции и даже ни разу не изрек ничего напоминающего «ну я так и знал». Он просто молчал. Знал, что остался без ноги, и молчал. И Григорий подозревал, что за картина стоит перед внутренним взором брата, хоть они ни разу не заговорили об этом. Илья подал голос только тогда, когда речь зашла о протезе, выдал четкое решительное «нет» и окончательно закрылся. И это был самый крупный отколотый кусок от мира Григория Орлиевского. Было и другое, но это, пожалуй, доставляло больше всего боли.