Контролёр – мужичонка в фуражке Имперского министерства путей сообщения продавал билеты.
Головинский протянул ему сотенный билет.
– Господин хороший, у меня сдачи и не наберётся! – радостно крякнул он и подозвал толстого мужика, оказавшегося машинистом.
Они перекинулись двумя фразами, и мужичонка протянул Владимиру кипу цветных «деникинок».
По пути в центр Головинский выяснил, что в Новороссийске невозможно было снять для жилья даже угол в сарае с крысами.
– Город забит, просто забит беженцами! Вы сами видели, что народ живёт в балаганах на рельсах, тротуарах. Местные уже сдали в наём всё, что могли, внимательно рассматривая Владимира, рассказывал проводник «кукушки».
– Я же не бесплатно! – удивился Головинский, – заплачу сколько попросят! На тротуаре мне нельзя!
– Я вас понимаю, понимаю! – заглядывая Владимиру в глаза, соглашался мужичонка. – Я бы мог вам сдать свою кухню. Вам, я понимаю, ведь только переночевать?
– Думаю, что да, – неопределённо ответил Головинский.
– Я вам дам свой адресочек! Дам! Но учтите, что я живу в рабочей слободке. А вам бы лучше в центре.
– Почему? – заинтересовался Владимир.
– Так у нас стреляют и днём, и ночью! Утром выходишь из хаты, а под забором труп лежит. И когда его уберут? Никто не знает! А вот в центре, тама порядку больше. Тама патрули ночью… Думайте сами, господин!
– А сколько возьмёшь с меня за постой? – Владимир посмотрел в глаза своего собеседника.
– Так разве мы не христиане? Немножко, чтобы хлебца жинке и детям купить, – глядя в куда-то в сторону ответил контролёр. – Ежели надумаете, господин, то я живу недалеко от вокзала. Спросите любого местного, где хата «Фёдора с кукушки».
– Спасибо, братец! – искренне поблагодарил контролёра Головинский.
Главная улица Новороссийска, которая называлась Серебряковской, была запружена народом. Кого только здесь не было! Цыгане, солдаты, казаки, офицеры, дамы, одетые в тряпьё, бывшее когда элегантной и модной одеждой, воры-карманники, городская стража, иностранные матросы. Все что-то предлагали купить… на тротуаре лежали персидские ковры, новенькое обмундирование всех родов войск, сапоги, гражданская обувь, костюмы и платья. У большинства на лицах – печать полной безысходности и отчаяния.
«Это улица или барахолка? – Владимир с любопытством осматривался вокруг. – С ворьём надо быть осторожнее! Хорошо, что я заранее надёжно спрятал на себе и в вещевом мешке все мои ценности».
Было около двенадцати часов. Головинскому уже хотелось есть. Он увидел очередь. Оказалось, что это желающие пообедать в ресторане «Слон».
– Поручик, я буду за вами? – спросил Владимир у офицера с безобразным шрамом на всю правую щёку.
– Думаю, что да! – безразлично ответил он. – Штабс-ротмистр, вы наверное только приехали?
– Да! А откуда вы узнали? – удивился Головинский.
– По глазам! У всех такие глаза, когда они только приезжают в Новороссийск. Здесь просто ад, штабс-ротмистр. Честно вам говорю! – Объяснил поручик.
– А здесь, что только один ресторан? – поинтересовался Владимир.
– Нет, в Новороссийске уйма разных харчевен и забегаловок. Цены там даже ниже, чем здесь. Но отобедав там, вы можете запросто отравиться и умереть в муках. – Усмехнулся поручик.
– Спасибо! Разрешите представиться, штабс-ротмистр Головинский! Если вам удобно, то просто Владимир, – он протянул поручику руку.
– Евгений Васнецов, – пожал юноша руку, – давайте без чинов, Владимир. Я уже устал от никому ненужного в это время официоза.
– Давайте! Согласился Головинский.
Им повезло, войдя в «Слон», они устроились за одним столом. Вскоре перешли на «ты». Заказали борщ, котлеты с пюре…
– Владимир, ты что будешь пить? Здесь хорошее столовое вино из подвалов Абрау-Дюрсо. Есть шампанское, но его употреблять под котлеты и борщ – это просто издевательство.
– Спасибо! Заказывай для себя. Я не хочу! – отказался Головинский.
– Тогда я тоже не буду.
Васнецову недавно исполнился двадцать один год. Его отец полковник погиб в 1916 году. Евгений закончил школу прапорщиков в 1917 году, в том же году умерла его мать от тифа. Васнецов воевал в Дроздовской дивизии.
– После ранения я почти два месяца провалялся в госпитале. Лежал и думал: «А зачем мне всё это? Белое движение обречено! Мы воюем в окопах за идею, а тылу разные твари наживаются на нашей крови. Мне рассказывали в госпитале, что «крысы» в погонах сделали целые состояния на спекуляциях с обмундированием, оружием, продуктами питания, а потом спокойно укатили заграницу. Купили себе особняки на Ривьере и живут. Мы же продолжаем кормить вшей в окопах, проливать нашу кровь. За что? За Белую идею? Зачем мне такая идея?» – у Евгения начался нервный тик.
Он начал заикаться, а левая щека задёргалась…
– У меня недавно возникло тоже самое ощущение. Чувствую себя обманутым. Внутри пустота какая-то, – признался Головинский.
– Я решил уехать. Во Францию. Там у меня дядя, родной брат отца, живёт с 1917 года. Он умный: уехал сразу же после октябрьского переворота, – вздохнул Васнецов.
Когда они вышли из ресторана, Евгений посмотрел на противоположную сторону Цемесской бухты.
– Бора надвигается. Видишь из-за сопки «борода» спускается. Через несколько часов норд-ост подует. – Объяснил Васнецов.
Действительно с лысой горы вниз, к морю, спускалась тёмная тучка.
«Подует, так подует». – Безразлично подумал Головинский.
Ночевать Владимир остался в домике недалеко от Соборной площади, который сдавала толстая и носатая гречанка Елена Скиндиринди. Евгений жил здесь уже две недели.
– Двести рублей. Царскими! – объявила она сразу, тряся своими жирными щеками.
– Хорошо, – сразу же согласился Головинский.
К вечеру домик наполнился квартирантами. Они разлеглись повсюду: на стульях, диванах, кроватях и под ними. Владимир расстелил свою шинель на полу и улёгся в коридорчике между хозяйской спальней и кухней.
Часов в двенадцать ночи вдруг задребезжали стёкла в окнах, что-то ударило по крыше. Домик начал трястись.
Квартиранты вскакивали, закрывали двери и окна.
– У-у-у-у-у! У-у-у-у! – страшно завывал ветер и бил в крышу.
– Бах-бах-бах! – послышалось совсем рядом.
Владимир вскочил и достал револьвер из кобуры.
– Не волнуйтесь вы так. Каждую ночь стреляют.
