Последний еврей из КГБ

– О! Правильно. Молодец.

– А когда дошла твоя очередь?

– Моя очередь дошла в 43-м, весной. Это я еще год проучился.

– Почти конец войны.

– Да нет. Не конец. Самый перелом. Зимой 43-го немец хорошо получил под Сталинградом. И они захотели взять реванш. Переломить, так сказать, ход войны. Решили сделать это летом, в районе Курска – Белгорода. Вот туда меня и отправили. Я получил под командование роту.

– Рота, это сколько?

– Рота? Рота, это где-то человек 150–170.

– Ого!

– Да. Для молодого лейтенанта это многовато. Мне ж тогда было всего 19 лет. А там служили люди по 30, 40 и даже по 50 лет. В отцы мне годились. Я принял роту. Месяц мы с ними провел в запасе, а потом – на фронт.

– И как это было?

– Ой…! Шё тебе сказать? Это был тихий ужас! Немцы начали артподготовку. Потом пошли танки и пехота. Везде огонь, стрельба, грохот! Где наши, где немцы – ни черта не поймешь! Связи нет. Где-то метрах в пятидесяти от меня, в окоп прямое попадание снаряда. Я потерял сознание. Сколько прошло времени, не знаю. Очухался, смотрю – оглох. Ни черта не слышу. Ну, хоть жив, думаю. Собрал бойцов. Чуть-чуть стал слышать. Присмотрелся, немцы мелькают. Первая мысль: «Окружение!» Вызвал одного старшину. Даю команду: «Всех ко мне!» Собрались. И тут я вижу, шё они чего-то там кучкуются. И все на одного бойца посматривают. Я давно его приметил. Он у них был заправилой. Я вызвал старшего сержанта: «Доложить обстановку!» Он стоит, мнется. Я ему: «Ты – боец или хрен!?» Не могу тут при тебе все повторить. И тут выходит этот, заводила, и говорит: «Ты, лейтенант, не шуми. Вышло твое время. Мы тут, видать, в окружении. Так что, коли немцы пытать станут, кто тут есть еврей, офицер, коммунист, мы на тебя укажем».

– И ты что?

– Я? А шё я мог им сказать? После атаки осталось нас человек 15 из 170 списочного состава. И смотрю, все против меня. Может и не все… Кто знает? Но никто ничего… Ни полслова… Я им сказал, шё если это спасет им жизнь, то пусть так и будет. На том и разошлись.

– И что было дальше? Как это все закончилось?

– Ну… Я живой, как видишь. Война – это не то, шё в книжках пишут. Обстановка меняется быстро. Только тут были наши, через 5минут, уже немцы. И наоборот. Так и с нами вышло. Только казалось, шё мы в окружении, как смотришь – уже наши особисты в окопе.

– А особисты, это кто?

– Особисты – это… Как тебе сказать? Это – такие… Они проверяют кто как себя вел в бою. Понимаешь? Не было ли пораженческих настроений, случаев паникёрства, агитации за переход на сторону врага. Понятно?

– Да, да. Понятно.

– Во. Хорошо… И, вот, смотрю, наши в окопе! Потом пришли особисты! Они сразу ко мне. Их старлей со мной за руку, представился. «Доложите обстановку!» – говорит.

– Ты ему все рассказал?

– А шё, не надо было?

– Не знаю, па.

– Сынок! Это армия. Ты когда-нибудь сам станешь солдатом. Все поймешь. То, шё сделали эти… даже не знаю, как их назвать, называется предательством и дезертирством. На войне за это полагается расстрел.

– Их расстреляли?

– Не знаю. Серьезно! Их сразу арестовали и забрали. Думаю, да. Расстреляли. В лучшем случае – штрафбат.

– А штрафбат – это что?

– Штрафбат – это штрафной батальон. Туда направляли солдат для дальнейшего прохождения службы. И не просто солдат. А тех, кто нарушил присягу или дисциплину. Им давали возможность искупить свою вину кровью.

– И сколько они там служили?

– По-разному. Обычно служба там была, шё называется, до первой крови. То есть, получил тяжелое ранение – искупил вину. Но их же посылали в самое пекло. Так шё они редко живыми оставались. Тебе эти рассказы неприятно слышать, да?

– Как-то страшно становится.

– Вот, поэтому, я тебе ничего не рассказывал раньше. Всему свое время. Жизнь – очень сложная штука. И я бы сказал, жестокая. Выживает сильнейший. Но это я тебе рассказал, шё бы ты знал, как все это для меня начиналось. Потом, все наладилось. Человек привыкает ко всему.

– Ты сейчас подходишь к самому интересному?

– А то было неинтересно?

– Очень интересно. Но я жду… Сам понимаешь…

– Конечно. Я понимаю. Но без этого, не поймешь того. Да… Так вот… Прослужил я так до 44 года. А ты должен знать, что уже в это время, мы начали воевать грамотно, по науке. Немцу пришел конец. Вопрос был только во времени. Когда? Вот и все! Да и молодое пополнение стало приходить более качественное.

– Как это, качественное?

– Стали призывать 1925-й, 26-й годы. А шё это значит?

– Не знаю.

– О! Не знаешь. А я тебе скажу. Это значит, шё люди 25-го, 26-го годов рождения уже родились в более благополучное время. Уже советская власть была в силе, наладили более-менее жизнь. Питание стало лучше. Не то, шё сейчас, конечно. Но и не то, шё было сразу после Гражданской войны. Понимаешь? Уже люди приходили в армию грамотные. В школе учились. Да и количество призывников было намного больше. В общем, это было совсем другое дело. Но и это не всё. Войска стали после нескольких месяцев боев выводить в глубокий тыл на переформирование, отдых, лечение. И, вот. Как-то раз, дело было, примерно, в мае 44-го, нас отвели в тыл. Я попал в город Кисловодск. Это на Северном Кавказе. Я был ранен, и меня поместили в госпиталь. Госпиталь находился в помещении санатория ЦК ВКП(б). Шё тебе сказать? Если я раньше и думал о рае, так это был он. Палаты… чистота… медобслуживание… А кормежка! И шё интересно. На фронте давали, конечно, американские консервы. А тут было и мясо, и масло, и шоколад все американское. И даже сигареты. Мама дорогая! И всего навалом! Ешь, не хочу! У нас называли эти столовые «обжираловки».

Примечания