Марианна вернулась с новой бутылкой воды, Осоков даже не сделал попытки помочь ей открыть минералку. Выпив залпом налитый ею стакан, Осоков смог, наконец, выдавить из себя:
– Я не могу сейчас… мне надо ремонтировать мастерскую товарища… потом собирать оборудование, инструмент… всё сгорело.
Осоков понимал, что выглядит сейчас не очень: потный, красный, лепечущий о своих проблемах, вываливая их на постороннюю иностранную женщину, но собраться не мог: голова кружилась, кровь бухалась толчками в затылок.
– Мы это обсудим, позднее… Если не возражаете, я продолжу.
– Да, да, конечно, извините, – Осоков попытался успокоиться, чтобы дослушать до конца условия предполагаемого контракта.
– Так вот, хочу объяснить, почему мы выбрали именно Вас из многих тоже молодых и тоже талантливых художников. Должна сознаться, что подобного рода предложения мы делаем далеко не каждому молодому таланту. В Вас, в отличие от многих современных художников, есть новизна, новаторство и, самое главное, чувственность. Согласитесь, Вы не можете отрицать как профессионал, что современное изобразительное искусство находится в тупике. Очередном. Дай бог, не последнем. Совершенно очевидно, что все технологические, эстетические, идеологические приёмы достигли своих максимумов и тем самым себя исчерпали. Поэтому любое, маломальское отклонение от этой верхней черты является уникальным и самобытным. Именно эту самобытность мы в Вас и усмотрели.
Прослушав комплименты в свой адрес, Осоков, польщённый, высох, пульсации в затылке исчезли, он откинулся на спинку ампирного кресла и перестал нервничать. Он забыл и о своём ангеле, и о намечающемся контракте. Тема, затронутая Марианной, была ему интересна, он сам много об этом думал, в частности: куда идёт человечество в познании мира посредством, так называемого искусства и вообще, зачем этому человечеству нужно это искусство. Для него эта потребность была органичной, других нужд для себя он не мог вообразить. Ходить просто на работу только для получения бумажек с водяными знаками ? этого он себе представить не мог. Он не понимал других людей и не хотел даже воображать себя на их месте: каких-нибудь пекарей, шофёров, фрезеровщиков или, не дай бог, чиновников, идущих на свои работы с девяти до шести. Он искренне, до сердечной боли, жалел этих людей, смысл жизни которых, как виделось ему, состоял в зарабатывании денег, чтобы купить на них какие-то предметы: автомобили, холодильники, брюки, заборы для дачи, сами дачи, навороченные телефоны, обувь для бега по асфальтовым дорожкам. Для него все эти вещи были необходимым, а чаще излишним атрибутом сопровождения функционального обеспечения бытовых потребностей.
Ещё один скачок в его мимолётных воспоминаниях привёл его к теме, не имеющей отношения к философскому осмыслению предназначения искусства: он вспомнил, как однажды пытался выстроить цепочку взаимосвязи всех людей по их профессиональной деятельности.
Он ехал в такси из Пулкова, возвращаясь из Праги, где получил новый заказ для местного костёла; настроение было прекрасным, и он попытался определить, «кто на кого работает» в нашем современном мире. Начал он с водителя такси: «Шофёр везёт меня, значит, в эти полчаса он работает на меня. Следующий шаг ? я чего-то сотворил, поставил в галерею. Завтра в свой выходной день этот водитель идёт на выставку, смотрит и восторгается тем, что я сделал, и покупает моё изделие. В этой ситуации уже я работаю на него. Дальше. Если водитель такси ? счастливый обладатель приобретенного шедевра ? решает «обмыть» покупку и идёт с друзьями в ресторан, и теперь и официанты, и повара, и гардеробщица в ресторане снова работают на него. В ресторане он и его друзья на радостях, не рассчитав силы, вливают в себя алкоголя больше, чем необходимо для поддержания своего социального статуса, возникает банальная пьяная драка. Приехавшая полиция транспортирует нашего водилу-коллекционера произведений искусства в участок. Опять кто-то, а теперь это государство в лице правоохранителей, работает на нашего шофёра. Получив некоторый срок по приговору суда, наш герой начинает валить лес в Сибири, и теперь он снова работает на кого-то другого. Получается, что все мы живём и работаем друг для друга. Кроме президента, конечно, который, изнемогая на своей кремлёвской галере, потеет исключительно на благо нас ? народа.
Все эти попутные мысли и воспоминания пронеслись в голове Осокова за несколько секунд, и в очередной раз он так и не смог определить: куда идёт человечество в познании себя посредством искусства.
Он совсем успокоился, положил ногу на ногу, взял в руки две крышки от минералки и стал их перекатывать в ладони.
– Могу я продолжить? – спросила Марианна.
– Я всецело в Вашем распоряжении, – Осоков удивился, почему происходящее перестало восприниматься им сказкой, он встал на рельсы обычного делового разговора: есть кто-то, заинтересованный в нём, и он ? снисходительно выслушивающий очередное деловое предложение. Марианна продолжила:
– Никаких обязательств с Вашей стороны мы не требуем, но при получении Вами конкретного заказа Вы, согласуясь с нами, устанавливаете срок его исполнения. Подчёркиваю, Вы? указываете дату исполнения. Я не первый год работаю с художниками и понимаю, что бывают ситуации, при которых трудно это сделать, поэтому у меня к Вам просьба: информировать меня как Вашего куратора обо всех предполагаемых срывах исполнения заказа и о трудностях, связанных с этим. Заказы могут быть разным: как от частных лиц, так и от известных и уважаемых правительственных, финансовых и иных организаций. Учитывая Вашу квалификацию, уважаемый Евгений Владимирович, а самое главное, Ваш талант, мы не сомневаемся в исполнении Вами задач любой сложности. Можете рассчитывать на помощь нашей организации в абсолютно любых аспектах. Клиентов-заказчиков находим мы, Вы встречаетесь с ними и заключаете предварительный устный договор, после его обсуждения с руководством нашей компании мы составляем основной договор с заказчиком, и Вы приступаете к работе. Автором всех изделий являетесь Вы как фактически, так и юридически, наша организация упоминается во всех документах, включая СМИ, только как спонсор. После сдачи заказа и получения вознаграждения мы распределяем полученные денежные средства в соотношении тридцать пять к шестидесяти пяти, таким образом, Ваш гонорар составляет тридцать пять процентов. Это не обсуждается. Все остальные вопросы вполне дискуссионны.
Осоков был согласен, причём это внутреннее согласие созрело в нём ещё в самом начале беседы с представителем почти благотворительной организации. Конечно, контора забирала себе вдвое больше автора, но Осоков понимал, что это справедливо. Относительно справедливо, поскольку абсолютной гармонии не существует ни в природе, ни в человеческих отношениях. В наше время найти хороший заказ трудно: вести все переговоры, оформление бумажек, решение юридических и финансовых вопросов лично для Осокова было томительно-скучным делом. Особенно поиск нового заказчика, это бывало и тяжело и порою даже унизительно, и, слава богу, находятся такие добрые люди, возлагающие на свои плечи эту ненавистную для Осокова часть работы, и чёрт с ними, с этими шестьюдесятью пятью процентами; бывало, редко правда, что Осоков вообще не получал ничего за свой труд, сталкиваясь либо с мошенниками, либо просто с обормотами, неправильно составившими договор. В любом случае то, что предлагала Марианна, было для Осокова чудесным выходом из, казалось бы, катастрофической ситуации, в которой он пребывал.
Марианна ждала его реакции. Осоков сидел нога на ногу и рассматривал крышки от бутылок. Он даже покачивал ботинком в опасной близости от антикварного столика. Он был готов заорать: «Да! Да! Я согласен! Где эта ваша сказочная мастерская!?», но почему-то, изображая равнодушие, не поднимая глаз, тихо буркнул:
– Мне надо подумать… – потом вспомнил про Амби, выпрямился в кресле и уже громче произнёс. – А как же ангел?
– Деньги на счёт галереи «Мирарта» будут переведены сегодня вне зависимости от результатов наших с Вами переговоров.
Осоков опять почувствовал за шиворотом что-то горячее. Он сидел оцепенев, и хлопал глазами.
– Извините меня, Евгений Владимирович, я забыла Вам сказать, может быть, самое главное для Вас: мастерская находится недалеко от города Остин в Нью-Хэмпшире, это на северо-востоке Соединённых Штатов Америки.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Осоков никак не мог понять, в чём заключается разница между Америкой и Россией чисто внешне при оглядывании пейзажа без промышленных и архитектурных вкраплений, природы, то есть. Если рассматривать, допустим, какую-то конкретную берёзку, то разницы между русской и американской не было вообще, но, когда он смотрел на местную Нью-Хэмпширскую берёзовую рощу, становилось очевидно, что то, что он видел, не может быть русским. Он специально залезал на отечественные сайты с фотографиями осенних лесов Подмосковья, Сибири, петербургских парков и сравнивал их с аналогичными пейзажами из окон своего нового дома. Фотографии врали, на них российская природа выглядела образцово живописной, но Осоков ведь помнил, что живьём те же берёзы были другими: бытовыми, обыкновенными, обыденными ? и не вызывали в нём никаких чувств. Сейчас же здесь в нём пробудилось какое-то даже восторженно-умилительное ощущение при созерцании местных лесочков, полянок и холмов. Он стал иногда просто гулять по окрестностям своей деревни. На родине ему не приходило в голову выйти из мастерской для того, чтобы пройтись по, казалось бы, вот такому же ольгинскому лесу; он находил в гулянии абсолютно бессмысленную процедуру, отнимающую его время от работы. Даже когда по просьбе Марины он катал маленькую Наташку в коляске по дорожкам Сосновского парка, он постоянно смотрел на часы, отсчитывая минуты до окончания назначенного Мариной часа прогулки, и, когда тот заканчивался, он почти бегом, толкая перед собой коляску со спящей дочерью, нёсся домой.
Вообще за полтора месяца, проведённых в Америке, он заметил в себе существенные перемены, во-первых, он похудел. Он не мог объяснить причину перестройки собственного организма, есть он не стал меньше, пить тоже, вероятно здешняя еда и напитки лучше усваивались и перерабатывались с бо?льшим КПД, оставляя в его организме только самое необходимое, а менее необходимое транспортировалось наружу более интенсивно. Во-вторых, он стал лучше спать, не пробуждаясь среди ночи по нескольку раз от мутно-кошмарных сновидений. Эта назойливая тревожность не покидала его раньше и тогда, когда он бодрствовал: вставал утром с постели с влажной от пота наволочкой, шёл в душ с тяжестью в голове и на душе, начинал работать, мрачный и насупленный. Только войдя в рабочий творческий ритм, Осоков отключался от восприятия тягостного давящего ощущения собственного бытия. Работа была для него панацеей. Он не умел ни развлекаться, ни отдыхать. Те немногие вылазки в театры, в филармонию, загород на природу, совершаемые им с Мариной в стародавние времена, он воспринимал как досадную необходимость семейной жизни, но почти никогда не сопротивлялся, уступая просьбам жены, понимая, что ей это действительно необходимо. Редкий фильм или спектакль он мог спокойно и с интересом досмотреть до конца, его всё раздражало: бездарное, игрушечное лицедейство актёров, выпендривания режиссёров и операторов, ляпы в кадрах, несоответствие реквизита той эпохе, которую эти бездари пытались изобразить, а народ с открытыми ртами, извините, хавал и восторгался глубиной мысли автора и реалистичностью картинки. В его купчинской квартире не было телевизора, родительский телеящик он отдал соседу. В мастерской Сергея под потолком висела большая панель, иногда он включал телеканал «Культура», слушал редкие концерты и оперы, но, когда после них начинались заумные беседы, особенно о живописи или вообще, об искусстве, выключал с раздражением пустую болтовню. Последние годы он неожиданно для себя пристрастился к аудиокнигам, причём слушал с удовольствием декламацию стихов и открыл много новых авторов. Беллетристику он слушать не мог, на сей раз его бесило медленное, с нарочитым выражением чтение замогильными голосами мучительно-длинных описаний природы, глупых диалогов и проникновение в тонкий духовный мир персонажей – неврастеников. Он взял с собой в Америку флешку с избранными стихами, попытался слушать, но почему-то любимые поэтические строчки его больше не цепляли, это его искреннее опечалило, он понял, что что-то в нём изменилось.
Изучение английского языка продвигалось у Осокова туго, вместо непошедших стихов он заставлял себя слушать во время работы начальный курс с весёлыми жизнерадостными голосами, но мог выдерживать это насильственное обучение не более получаса.
Осоков вспомнил, что уже два дня не открывал ноутбук и не смотрел почту и что он обещал переслать Сергею фотографии своей последней работы ? первый исполненный заказ в американской мастерской. Заказ был невесёлым ? надгробная композиция. Осоков не ожидал, что сможет его сделать так быстро, чуть больше чем за месяц. Заказчик его не торопил, да и куда уж тут торопиться, когда умер человек, мальчишка тринадцати лет, утонул, катаясь на сёрфе. Его отец, богатый австралийский банкир, и сделал заказ. Всего через четыре дня после приезда в Нью-Хэмпшир, ещё не освоившись в новой мастерской, в новом доме, в новой стране, он экстренно вылетел в Сидней на встречу с клиентом. Он был лихорадочно возбуждён всем: сначала Америкой, потом двухпалубным Боингом, Австралией, другим временем года, но когда вошёл в дом Джеральда – заказчика, почему-то успокоился, горе ? смерть во всех странах одинакова, и Осоков вспомнил своих родителей, поминки сначала матери, потом отца в маленькой квартирке в Купчино. На обоих были и Марина, и Наташка. Когда он вспоминал о своей бывшей жене и их общей дочери, на него накатывало странное чувство, вернее несколько разных и противоречивых. Потом через некоторое время оставалось одно доминирующее ? горечь. От того, что уже ничего не исправить, что Марина уже никогда к нему не вернётся, и, самое горькое, что его дочь, его кровиночка Наташка ушла от него далеко и безвозвратно, и они друг для друга стали, а дальше будут ещё больше и дальше расходиться в разные стороны спинами друг к другу, и превратятся в совсем чужих людей. Дойдя до этой стадии самобичевания, Осоков заставлял себя переключаться на другие мысли: о повышении стоимости ЖКХ, об очередных выборах президента, о падении нравов народонаселения и о других вещах, имеющих к нему опосредованное отношение.
Его удивительно тепло встретили в этом горестном австралийском доме. Отец и мать погибшего мальчика были поразительно похожи друг на друга: белокожие, белобрысые, молодые. Они показали фотографии своего сына ? полную копию самих себя. На всех снимках кудрявый худой парнишка улыбался… Ему бы ещё жить и жить. Когда они вместе рассматривали фотографии, Осоков взглянул на родителей: их лица были застывшими и чёрными. От горя. У Осокова молниеносно в мозгу появилось изображение надгробного памятника. Три фигуры: два взрослых, стоящих по краям, держат за руки находящегося в центре ребёнка. Натуралистически изображённые мужчина и женщина ? светлый металл, их лица черны, фигура мальчика в центре ? только контур, абрис. Надо сделать его из золотого тонкого профиля. Ноги мальчика не касаются земли, он парит. Его золотые кудряшки волос напоминают нимб. Всё, композиция закончена. Никаких скорбных рыдающих архангелов по краям, плакальщиц, траурных лент и надгробных эпитафий. Он выхватил из своего походного рюкзака блокнот и буквально за минуту сделал эскиз композиции. Джеральд и его жена поняли всё сразу, они подошли к Осокову и с двух сторон неловко его обняли и замерли, вздрагивая.
Осоков включил компьютер, подсоединил фотокамеру и переслал Сергею несколько снимков памятника. Он был доволен своей работой, что бывало нечасто, почти всегда в готовом изделии Осоков находил недостатки, но времени на их исправление всегда уже не было, но в этих трёх фигурах, в самой композиции исправлять было нечего: всё лаконично, понятно, пронзительно скорбно.
На «Скайп» Сергей не выходил, видимо, его не было в мастерской. Осоков посмотрел на часы и чертыхнулся, он опять забыл о разнице во времени, тем более с Уралом, там сейчас поздняя ночь. Он написал пару строчек Сергею, отправил письмо и зашёл в свой архив, открыл папку с фотографиями, присланными ему Сергеем за время его уральской жизни. В основном это были снимки работ приятеля, но в последнее время Сергей стал присылать больше личных, бытовых снимков с некой дамой с томными глазами и длинными чёрными прямыми волосами. «Похоже, Серёгу основательно засосало в уральский хребет», – подумал Осоков и уже хотел закрыть ноутбук. Он взглянул на часы в углу дисплея и на дату: 2017 год. «Надо же! – удивился он, – в этом же году юбилей революции! Сейчас на Родине, наверное, вовсю готовятся отпраздновать столетие великого переворота. А у меня у самого? через месяц юбилей! Я и забыл… Ладно, пятьдесят, так пятьдесят, в Макдональдсе отмечу, приглашу Джоан, – он улыбнулся, – Марианну, Кармен… больше некого…
Ещё раз, взглянув на часы, он поспешил в мастерскую: сейчас должны приехать из транспортной конторы, чтобы забрать уже упакованную в деревянный короб его работу, потом она поедет в Портлэнд, там ящик засунут в контейнер, а затем пароход увезёт его золотого мальчика в Австралию. Он пришёл вовремя, в окно он увидел, как грузовик DHL сдаёт задом к воротам мастерской. Два парня в белых комбинезонах быстро и ловко погрузили посылку в фургон. Осоков расписался в бумагах, взял телефон.
– Марианна, это Осоков… да, всё в порядке, увезли… да нет, ничего не нужно… я собирался съездить в маркет, захотелось вина с сыром… на велосипеде, конечно… да, мне бы хотелось на машине, но жалко тратить время на учёбу: крутить этот ваш американский руль, изучать ваши американские правила дорожного движения, извините, дурацкие, нет, я уж как-нибудь на велике, на автобусе, на паровозе… Дня через три?… это в Калифорнии?… вроде барельефа?… сколько?… двадцать футов?… это сколько в метрах?… ни хр… ни чего себе!?… пришлите мне, пожалуйста, фотографии интерьера и вид снаружи этого комплекса… спасибо, до свидания.
Значит, у него три дня выходных. Осоков был в растерянности. Это случалось с ним всегда сразу после сдачи готового изделия. Всё время работы с любым заказом Осоков ощущал себя танком, ползущим то быстрее, то медленней, то стремительно несущимся к далёкому горизонту, но в конце на месте горизонта оказывалась стена. Осоков в неё упирался и не знал, куда ехать. Если у него был следующий заказ, он тут же принимался за новую работу, бездельничать он не мог.
Аллюзия с танком вывела его на детское, казалось бы, забытое воспоминание: он не любил своего имени, фамилию тоже. Родители пытались его убедить, что у него чудесное, самое лучшее имя, а в сочетании с фамилией, особенно аббревиатура ЕО (как у их любимого героя Евгения Онегина), делает мальчика Женю личностью выдающейся, приводя наизусть цитаты из канонического произведения. Мальчик же хотел, чтоб его звали Толя Танков с пистолетной аббревиатурой. Когда же он пошёл в школу, начитанные одноклассники зафиксировали за ним на всю жизнь прозвище Онегин. Осоков быстро перестал обижаться и свыкся с Осоковым-Онегиным.
«Ну… вот, – подумал он, – ещё одна стена… Рухнула? Пала? Преодолена?» Пожалуй, впервые он задумался: ДЛЯ ЧЕГО? Для чего личность, индивидуум, организм с некими способностями удерживать в руках кисть, молоток, стамеску, пассатижи, и он же, знающий, как этими инструментами исполнять волю сидящего в его мозгу существа, независимо от хозяина оболочки, творит вот этого золотого мальчика… вот этого ангела… вот этих всех, которые не могут, не должны, да, просто не обязаны присутствовать на этой обыкновенной, банальной поверхности земного шара… Им место не здесь… А, где?…
Осоков положил телефон на подоконник, упёрся лбом в холодное стекло окна. «Берёзки, берёзки, берёзки… лютики-цветочки… ну, прям Ольгино… хрен тебе, а не Ольгино! Америка называется!… Как меня угораздило?… Жил-не-тужил… Тужи-ил! Если б не товарищ Щелчков или как его там со своим коктейлем товарища Молотова, науськанный товарищами, бывшими милиционерами… Не был бы я здесь, среди американских берёзок. А какая тебе разница ? американские, чухонские или камбоджийские? Берёзе всё равно, где расти, нет у неё паспорта, лишь бы не слишком жарко, чтобы комфортно было, значит… Так ты ? берёза? Получается, так. А родина, патриотизм, дымящееся отечество?… Ну, простите меня, люди! Вы, которые очертили каблуками своих кирзовых сапогов, что вот тут – наши берёзки, а вот тут ? НЕнаши, американские… вражеские.
Осоков попытался вспомнить, что он заработал на своём последнем заказе ? Золотом мальчике… и не смог. Марианна что-то говорила, он даже подписывал какие-то бумажки. Какая разница! Десять рублей, миллион долларов, триллион тугриков!…
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Он решил съездить в супермаркет в соседний городок за четыре мили от его деревни (по хорошей дороге в объезд лесочка) и полторы, если ехать напрямую по лесной дорожке. Он переодел брюки, рубашку, выглянул в окно, дождя не было, накинул куртку и покатил на велосипеде по шоссе.
Марианна сообщила Осокову о намечающемся заказе ? настенном панно в новом, только что построенном комплексе чего-то-там в Калифорнии. Никаких идей, как понял Осоков, у заказчика не было. «Это хорошо, – подумал он, – не будут давить на него своими фантазиями, основанными на картинках из журналов. Жаль, что не выспросил у Марианны подробностей, а может быть, это и к лучшему, не буду себя заранее настраивать». Но теперь, когда впереди была следующая работа, Осоков уже не мог о ней не думать. Основ для конкретных образов у него быть ещё не могло, но в мозгу уже, независимо от его сознания, мелькали неконкретные размытые фигуры ? образы, не то людей, не то фантастических животных: крылья, руки, лица, морды, облака, графические символы. Он неторопливо ехал по ровной дороге, слева вдалеке было озеро, справа ? декорации лесного театра. Сейчас лес был, наверное, максимально красив. Клёны и другие неизвестные Осокову деревья образовывали потрясающую цветовую гамму: от густого, почти бурого красного до ярко-охристого, между деревьев росли какие-то кусты с оранжевыми ягодами. Осоков даже замедлил ход и наслаждался природным чудом и только тогда обнаружил, что ему что-то мешает крутить педали и бьёт по правому бедру. Запустив руку в карман куртки, он с досадой обнаружил там шуруповёрт, который забыл оставить дома: маленький, компактный, работающий от небольшого аккумулятора, он специально его купил на прошлой неделе для упаковки своего изделия в деревянный ящик. Он переложил шуруповёрт во внутренний карман куртки.
«А в Калифорнии, наверное, ещё тепло, может, удастся даже покупаться в Тихом океане, – стал мечтать Осоков, – когда же я был последний раз на море? Лет двенадцать назад, точно, на Мальте, последний человеческий курорт в моей жизни. Семейный».
Больше в его жизни не было ни курортов, ни отпусков, ни семьи.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Вот что действительно отличало Америку от России, так это маленькие городки. Осоков влюбился в Остин сразу, ему нравилось всё: небольшая площадь с мэрией, банком, юридическими конторами, памятник сухонькому генералу в сквере рядом, неторопливые редкие прохожие, останавливающиеся поболтать друг с другом, даже шумные стайки подростков перед кафешками не вызывали у него раздражения.
Собрав в тележку деликатесов, Осоков направился к кассе. На его беду очереди не было. Джоан, кассирша, сидела в одиночестве и листала какой-то журнал. Осоков не успел сделать манёвр ? свернуть за стеллажи с подгузниками, Джоан его заметила, отбросила журнал и помахала Осокову рукой. Деваться было некуда, он подошёл к кассе.
– Здраусуте, Зеня! – старательно произнесла она.
– Хай, Джоан, хау а ю дуинг? – стараясь говорить непринуждённо, громко поздоровался Осоков.
Девушка рассмеялась, Осоков натужно улыбнулся и стал выкладывать товар на ленту. С первого же посещения этого гастронома (так Осоков называл этот маркет) он заметил к себе особенное внимание персонала и восторженно-приветственное отношение к нему кассирши Джоан, девушки за тридцать, обыкновенной внешности, похожей на всех кассирш мира. Было понятно, что Джоан не замужем и находится, наверное, в последнем в своей жизни активном поиске спутника жизни. Среди аборигенов ? остинцев такового спутника для неё, очевидно, не нашлось, и она делала отчаянные попытки захомутать новенького, прибывшего из загадочной России художника. Остин ? город совсем маленький, и любые новости, в частности приезд в него нового жителя, тем более иностранца, обсуждался здесь всеми: надо же о чём-то посплетничать с соседями при встречах в присутственных местах, в гастрономе, к примеру. Осокова это внимание напрягало, он даже подумал попросить Кармен, его, приходящую раз в три дня домработницу, по дороге к нему покупать продукты, но потом решил, что это малодушно и недостойно настоящего мужика: что он сам не может, в конце концов, разрулить свои даже не отношения, а намёки на них с какой-то провинциальной кассиршей? Он продолжал закупать вино, пиво и всё сопутствующее сам, приезжая на велосипеде в маркет раз в неделю.
Джоан, забыв, что Осоков иностранец, ещё плохо освоивший её родной, не совсем британский английский, начала что-то горячо и энергично рассказывать Осокову. Он попросил её повторить помедленнее и смог с трудом понять, что его приглашают на какое-то сборище – митинг завтра в местный холл, где, он знал, устраиваются массовые мероприятия типа конкурсов танцев или любимой игры остинцев – бинго, лото по-нашему. К кассе подошли другие покупатели с тележками, они и спасли Осокова от подробностей описания предстоящего неизвестно чего.
Вспотевший Осоков выкатил тележку на парковку к своему велосипеду. Перегружая поклажу в корзину на переднем колесе и в свой рюкзак, он в очередной раз лихорадочно пытался определить для себя стратегию поведения с Джоан в частности и с женщинами вообще в условиях его нового статуса ? иностранца, временно проживающего по трудовому контракту на территории далеко не сопредельного с Россией государства. Надо сказать, что и на родине, особенно после его развода, в положении холостяка-разведёнка у Осокова были проблемы общения с женщинами. Не проблемы, а, скорее, трудности психологического порядка. В Америке, в Остине, он с недоумением обнаружил в самых разных и неожиданных местах: в щелях между кирпичами мэрии, за водосточными трубами, на автобусных остановках ? карточки с телефонами и женскими именами. Рисуночки рядом с телефончиками определённо намекали на услуги, предоставляемые всякими Лаурами, Джессиками и Кончитами. Даже англо-безграмотный Осоков понимал эти призывы. Он никогда не умел знакомиться с женщинами, вернее никогда не делал целенаправленных попыток завоевать женщину. Всё происходило естественно и само собой. Так он в своё время, будучи студентом на выпуске, непринуждённо и без особых усилий оказался в первый день знакомства с Мариной в её постели, а потом, тоже естественно, через две недели предложил ей выйти за него замуж. Когда он стал женатым мужчиной, ему в голову не приходило завести себе любовницу, он был не ходок, он любил Марину, и никого другого ему было не нужно. Став холостяком, Осоков не стал затворником, у него были женщины, но он чётко для себя определил, что связывать себя брачными узами он себя не станет. Никогда.
У него давно не было женщины, и, конечно, его физиология требовала сатисфакции. Ложась спать, невольно вспоминая Джоан, единственную женщину, с которой Осоков хоть как-то общался в Америке (Марианну и Кармен он в этом смысле за женщин не считал, особенно Марианну), Осоков возбуждался, но, общаясь с кассиршей рядом с её кассой в гастрономе, он просто потел от волнения, вызванного плохим английским, а не сексуальным возбуждением; признаков эрекции у ленты с пивом, ветчиной и сырами не наблюдалось, он мечтал только побыстрее добежать до своего велосипеда. А уж позвонить по телефонам обладательницам призывных карточек под водосточными трубами для Осокова было немыслимо; особ любой национальности, ищущих приключений на свой филей, тем более за деньги, он не выносил.
Так и не решив, ехать ли ему завтра на загадочное сборище, то есть на свидание с Джоан, Осоков сел на велосипед и покатил в сторону живописной рощи, решив прокатиться по лесной дорожке, быстрее домой.
