Третий вертикальный холст, уменьшенный вариант того, чем Осоков по-настоящему гордился. Прошло уже четыре месяца с того дня, когда он закончил «Ангела» в металле и три с половиной года, как написана эта картина, но Осоков до сих пор не может объяснить даже себе, как ему удалось передать эту двойственность: ангел одновременно и падал, и взлетал. Особенно сильно этот эффект проявлялся в объёмной фигуре, стоящей сейчас в «Мирарте». Изначально картина называлась «Неуверенный ангел», потом ? «Амбивалентный ангел», а исполненная в металле фигура стала называться «Ангел по имени Амби».
Балансирующего на краю пропасти ангела Осоков увидел во сне. Он пробудился среди ночи от какого-то эмоционального потрясения и не смог вспомнить – от счастья ли, от кошмара или ещё от чего-то, что не мог определить. Провалявшись до рассвета в мокрых простынях, он, не завтракая, не выпив даже кофе, подошёл к пустому чистому холсту на подрамнике, стоящему на подоконнике, и… Его рука сама, без участия ещё не проснувшегося до конца сознания, начертала то, что ему приснилось, – незнакомца, который впоследствии стал для него не просто родным, но большим, им самим.
Изготовление Амби было очень сложным, тогда Осоков только нащупывал технику исполнения, вместе с Сергеем они придумывали технологии, позволяющие быстрее и качественнее соединять друг с другом металл, пластик, воск и органику при изготовлении формы-модели. Потом долго искали состав, способный всю эту конструкцию растворять без остатка, потом… много было потом. Если бы не Сергей, у Осокова, наверное, ничего бы не получилось: Сергей был литейщик-профессионал, это позже он стал скульптором, в тридцать два года поступив в Мухинское училище. Год назад он уехал в Екатеринбург по разовому договору, предполагалось на месяц, но застрял на Урале, там его оценили, платили и платят сейчас очень прилично, заказы не прекращаются. Сергей оставил мастерскую на Осокова. «Сейчас, наверное, жалеет», – подумал погорелец.
Взглянув последний раз на свои работы, Осоков резко встал, развернул подрамники лицами к стене и пошёл жарить пельмени.
Поставив пельмешки на маленький огонь, Осоков пошёл в душ, с горечью отметив, что квартира без жильцов разрушается и требует ремонта. Он не смог вспомнить даже приблизительно, когда квартира подвергалась реновации последний раз, скорее всего, ещё при жизни родителей, лет семь назад.
Он часто с благодарностью вспоминал мать и отца, умерших в один год и оставивших ему эту квартиру. Сначала умерла мама, потом отец. Тот сильно болел, но причина смерти была в другом ? тоска. Отец не мог жить один, вдовцом. Родители Осокова были одним целым, они не могли друг без друга, даже в булочную за хлебом и пряниками ходили вдвоём; два ещё не старых учителя литературы, назвавших своего сына в честь пушкинского персонажа Евгением.
После развода с Мариной он несколько лет жил в своей старой холодной мастерской на Пушкарской, ему было трудно, не из-за холода ? не писалось, денег не было даже на оплату аренды студии, и он подрабатывал грузчиком в соседнем гастрономе. Пил. Слава богу, не долго. Неожиданно пошли заказы, в основном «низкий» дизайн, оформление ресторанов, наружная реклама. Только через год он очухался. Внезапно, перебирая свои старые работы; в частности, знакомый до последнего мазка портрет жены вдруг пробудил в нём жажду жизни, новый импульс, свежие силы. Он познакомился с Игорем и Надеждой ? владельцами галереи, начал выставляться, и у него стали покупать его живописные работы. А потом на одной из выставок он познакомился с Сергеем, тот сам к нему подошёл и предложил сотрудничать. Так Осоков неожиданно для себя стал скульптором.
Пятого августа всё обрушилось. Сгорело. Осоков не ожидал, что пожар в мастерской станет для него таким ударом, и дело было не столько в потере помещения, инструментов, оборудования и даже не в уничтоженных, превращённых в бесформенные лужи металла его новых изделиях. Он ощущал себя уже пустым, никчёмным, не способным ни на что. Возможно, если бы с ним рядом был кто-то, близкий и любимый, способный поддержать его сейчас, который бы сказал, что всё это ерунда, что это временные трудности, что впереди ещё долгая жизнь и надо просто потерпеть, поднапрячься и всё будет хорошо… Но у Осокова не было такого человека. Его немногочисленные друзья не в счёт, даже Сергей, который далеко и которому сейчас совершенно не до утешений и соболезнований.
Он стал перебирать в своей памяти людей, с которыми был знаком и к которым бы мог обратиться, нет, не за помощью и уж тем более не за материальной поддержкой, а просто поговорить, поделиться своей бедой, под рюмку поплакать в жилетку. Список знакомых оказался небольшим, и в нём не нашлось ни одного, к которому Осоков мог бы вот так запросто, без предварительного звонка по телефону, приехать с бутылкой и на кухне под жареную картошку вывалить хозяину своё горе. Он не ужаснулся, а просто констатировал в очередной раз: у него нет друзей. Ни одного. Единственного человека из перечня приятелей, к которому ему действительно захотелось сейчас поехать, он тоже после некоторого колебания вычеркнул: Никифор Забродов, его коллега, знакомый Осокову ещё со студенческих времён, был умным, вернее и скорее ? остроумным и интересным собеседником, готовым говорить на любые темы, но его интеллект, эрудиция и несомненное обаяние распространялись на предметы, интересные только ему самому. Осоков представил, как он вваливается с бутылкой водки в чистенькую, модненькую холостяцкую квартирку Никифора и тот в барском халате, балагуря, не спрашивая Осокова о цели его визита, остроумничая и пересказывая в лицах, живописует своё последнее посещение ресторана Дома художников. Не было у Осокова сейчас ни желания, ни сил упражняться с Никифором в ёрничании и пустой богемной болтовне.
В молодости в студенческие годы и ещё несколько лет после учёбы, когда оба стали настоящими, как считали, художниками и стали работать в одной общей мастерской, они дружили. Они мечтали прославиться, много работали, строили планы на будущее; Никифор был шафером на свадьбе Осокова, сам же Забродов не скрывал ни от друга, ни от девушек, с которыми знакомился, что не собирается становиться окольцованным, что единственная его муза до скончания дней – искусство. Однако, нашлась и на него управа, он влюбился, первый раз в жизни по-настоящему, в профессорскую дочку, но, не потому что она была дочерью профессора, а потому, что не влюбиться в такую девушку было нельзя. Но, накануне свадьбы случилась трагедия… Её последствия оказались для тех, кто был к ней причастен, (а Осоков считал себя таковым), разными: невеста Никифора стала инвалидом, как и её отец… мать погибла. Никифор же нашёл в себе силы воли, или характера, или его отсутствие, по мнению Осокова, преодолеть последствия катастрофы без ущерба для себя: он уехал в случайно подвернувшуюся творческую командировку. Никифор просто забыл девушку, в которую был влюблён. «Ну, был, и был… – много девушек вокруг, совсем не обязательно жениться на каждой», – сказал он Осокову перед отъездом в командировку. Единственным итогом того тягостного происшествия для самого Забродова стала его нарочитая религиозность. Осоков не любил вспоминать ту историю, после неё их отношения с Никифором изменились, дружба закончилась, осталось приятельствование, причём, как был уверен Евгений, Никифор этого даже не заметил.
Осоков был одинок. Всегда. Даже когда рядом была Марина, а потом родилась Наташка. Первые годы после развода Осоков часто размышлял и пытался понять, что их с Мариной развело и наконец, пришёл к выводу, что виноват во всём только он один, его так называемый тяжёлый характер. Как-то в одном из тестов на определение типа характера Осоков обнаружил вопрос: «Если бы Вас посадили в тюрьму с возможностью выбора: либо камеры с другими заключёнными, или же «одиночки» ? что бы Вы выбрали?» Ответ на этот вопрос был для Осокова очевиден: конечно, одиночная камера. Хотя он слышал и читал, что некоторые заключённые сходят с ума в одиночестве. Ему же в целом было хорошо с собой, он сам себе нравился, но понимал, что другим людям он может быть неприятен, но он и не навязывался, не лез в друзья, не раскрывал ни перед кем душу и в чужие души не лез.
После пельменей и пива потянуло в сон, в последние три дня он спал урывками, у него был «нервяк», но после решения продать-таки картины, которые он раньше не собирался продавать, Осокова немного отпустило, и он обрадовался, что наконец-то выспится.
«Надо позвонить Надежде, а потом доползу до дивана, и спать», – решил Осоков. Он поставил посуду в раковину, взял телефон.
– Надь, привет… Семёнов?… я уже и забыл про него… обещал постараться расширить зону поиска злоумышленников, а у самого глазки хитренькие, мол, Вы же, уважаемый Евгений Владимирович, сами всё понимаете, и мы понимаем, у Вас свои проблемы, а у нас свои задачи, творческих Вам успехов и до свидания… да пошли они все в жопу, ни к кому я больше не пойду. Послушай, я решил продать… сама знаешь, что: «Свободную кассу», женский портрет и первого Амби… конечно жалко… слушай, дай мне телефон того мужика, который на прошлой неделе приходил к вам, он деньги обещал сразу… какая тётка?… и чего хотела?… просто поговорить?… из Нью-Гемпшира?… давай, записываю… Марианна Блок? русская?… ну и хорошо, а то у меня с английским не очень… а телефон мужика?! Сергей Николаич?… спасибо… всё, пока.
Осоков стал набирать второй номер, но остановился, стёр циферки и напечатал номер американки.
– Алё, это госпожа Марианна Блок?… меня зовут Евгений Осоков… да, мне передали… нет, сегодня я не могу… если честно, я страшно устал, давайте завтра?… хорошо, в десять… «Европейская», четыреста двенадцатый номер… до свидания.
Осоков посмотрел на бумажку с номерами телефонов и сказал вслух: «Завтра. Утро вечера мудренее, тьфу, мудрее, мудрёнее, короче». Он выключил телефон, поставил его на зарядку и упал на диван.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Подходя к стойке ресепшн, Осоков с удивлением отметил, что совершенно не волнуется. В этой гостинице он уже бывал, в гостях у знакомого из Германии и на рауте, который устраивал клиент «Мирарты» для сотрудников, и Осоков тоже был приглашён. Тогда он не то что бы нервничал, но был просто возбуждён шикарным интерьером, нарядами гостей, чопорными официантами, незнакомыми блюдами и напитками.
Доложив о себе портье, услышав подтверждение, что его ждут, Осоков поднялся на лифте, нашёл нужный номер, посмотрел на часы: 10:03, постучал, женский голос предложил войти. В довольно просторном номере у окна стояла женщина. Поскольку она была против света, Осоков не видел её лица, только контур фигуры ? высокий, стройный, женственный. Она медленно пошла навстречу Осокову, он застыл у двери. Хозяйка заговорила странным низким с хрипотцой голосом:
– Ну, что же Вы? Проходите! – она указала рукой на кресло рядом со столиком на гнутых ножках.
Осоков сдвинулся, женщина протянула руку, Осоков пожал узкую ладонь.
– Марианна, – представилась она.
– Осоков… Евгений, – с запинкой произнёс он.
Они сели напротив друг друга перед столиком. Осоков теперь смог её рассмотреть: красивое с немного впалыми щеками гладкое лицо, возраст трудноопределим, женщине могло быть и тридцать, и пятьдесят, тёмно-карие, почти чёрные глаза, минимум косметики, тяжёлые старинные или под старину серьги, на среднем пальце левой руки единственное кольцо в стиле серёг, но не гарнитурное.
– А Онегин Ваш псевдоним? – спросила женщина.
– Нет, клич… прозвище! А откуда вы узнали?
– Надежда Михайловна Вас так назвала. Но не мне, а другому сотруднику, я просто услышала, извините. Чаю хотите? Может быть, кофе, сок или… покрепче?
– Я бы предпочёл водку или самогон, но стесняюсь попросить, поэтому просто водички, если можно.
Женщина широко раскрыла глаза, буквально на мгновение, и улыбнулась:
– Я оценила Ваше остроумие, извините, если ненароком Вас обидела. Я сама не употребляю алкогольные напитки, поэтому мне иногда сложно говорить о них, это терра инкогнито для меня. Ещё раз извините.
Женщина встала, вышла в соседнюю комнату, Осоков услышал хлопок дверцы холодильника. Хозяйка вернулась с подносом, на котором стояли два стакана и бутылка «Перье». Осоков успел опередить женщину и, испросив разрешения помочь, свернул золотистую пробочку с бутылки и разлил воду в оба стакана. Они пригубили воду, Марианна поставила свой стакан на стол:
– Извините меня в третий раз, за то, что так долго оставляю Вас в неведении целей приглашения, если не возражаете, я начну с места в карьер.
– Я весь внимание. – Осоков отметил ещё раз необычность её голоса: его нельзя было определить ни низким, как ему показалось вначале, ни высоким; тембр менялся от интонации говорившей женщины, голос был очень подвижен, и он завораживал.
– Я бы хотела отрекомендоваться. Я сотрудник интернациональной организации ICP, занимающейся распространением культуры в широком смысле. Свою национальность мне сложно определить, могу лишь констатировать, что мои предки были подданными Российской Империи. Отдел, в котором работаю я, специализируется на покупке и продаже произведений искусства по всему миру. Сектор, начальником которого я являюсь, занимается в частности поддержкой молодых художников. Эта помощь может быть оказана разными способами. Мы, наша компания и я лично, знакомы с Вашим творчеством, не скрываю, мы наблюдали за Вами, извините, неудачно выразилась ? как в кино про ЦРУ, за Вашим творчеством. Есть решение купить Вашу последнюю выставленную работу: «Ангел по имени Амби».
После этой информации Осоков испытал почти физически ощущение вылитой за шиворот холодной воды, мгновенно превратившейся в пар. Весь месяц, пока «Амби» стоял в «Мирарте», Осоков отгонял от себя мысли и мечты о продаже своего любимого ангела. Он страстно этого желал, особенно с учетом новых обстоятельств, но, в то же время для него было почти невозможно расстаться с «Амби». Ангел стал для него не просто скульптурой, это был его ребенок, его дитя. Это он его родил. Осоков не мог признаться, даже самому себе, что придуманное им балансирующее существо на кромке пропасти, не решающееся сделать шаг, есть он сам. «Взлетать или падать?…»
Он намеренно запросил, как ему казалось, чрезмерно высокую цену, стоимость «Амби» с накрутками галереи стала просто огромной, и сейчас он ждал от американки яростных торгов и был готов к ним до самого нижайшего уровня. Ему сейчас очень нужны были деньги, он готов отдать «Амби» за цену в десять раз меньше назначенной, но у него существовали определённые отношения и обязательства перед «Мирартой» то есть Надеждой и Игорем, а у тех в свою очередь ? перед своими сотрудниками. Дело не простое. Осоков напрягся, настраиваясь на бой за «ценник».
Видимо, он чем-то выдал свою нервозность, Марианна взглянула на него с беспокойством, но продолжила говорить, тем же волнующим, но спокойным, нейтрально-официальным голосом:
– Так вот, о поддержке и помощи молодым художникам. Вы, Евгений Владимирович, для нас молодой и с нашей точки зрения очень перспективный художник… Извините, ещё раз… называя Вас, уважаемый Евгений Владимирович, молодым, я не очень Вас?… не могу подобрать слово… Я знаю, сколько Вам лет, но Вы действительно молоды: душой, талантом… Вас трудно называть пожилым или маститым, Ваши работы – такие молодые, в хорошем смысле! – Марианна даже зарделась от произнесённого дифирамба и стала похожа на девчонку, просящую автограф у знаменитости.
Осоков даже не заметил её смущения, он был зациклен на обороне своих авторских рубежей, и сейчас намеревался перейти в наступление.
– «Что же она не предлагает свою цену!?» – начал уже паниковать он. Женщина отвернулась к окну, помолчала и продолжала:
– По поручению руководства моей компании я предлагаю Вам сотрудничество.
Осоков давно выпил свой стакан воды, попросить ещё не решался. Уставившись на пробку от бутылки, он ждал атаки. Марианна не замечала или делала вид, что не замечает его волнения, и продолжала:
– О деталях и подробностях мы поговорим позже. Мне бы хотелось знать в принципе, возможно ли наше сотрудничество?
Осоков был в растерянности, он даже толком не понимал, о чём с ним говорит эта спокойная, уверенная, красивая женщина. Новый заказ? Почему бы нет, конечно, он согласен! Но сколько же она хочет за «Амби?»
– Да, я готов поговорить об этом. У вас есть проект, эскиз или только идея? Материал, размеры, в конце концов?
– Подробности мы обсудим позже… Хорошо, я конкретизирую наше предложение: Вам даётся, сдаётся в аренду, если хотите, мастерская со всем необходимым для Вашей работы оборудованием и инструментами, жильё для проживания либо при мастерской, либо в другом месте по Вашему желанию, в разумных ценовых и территориальных пределах, которые мы можем оговорить отдельно. Вам назначается месячное денежное довольствие в размере одной тысячи долларов, а также будут позволены любые обоснованные траты для Ваших бытовых нужд, за которые Вам необходимо будет отчитываться, оба вида помоществования невозвратны, это так называемая Ваша заработная плата. Медицинская страховка, разумеется, оплачивается компанией. Всё вышеперечисленное ? это наши обязательства перед Вами, которые будут зафиксированы в договоре, если таковой появится после предварительных переговоров между Вами, с одной стороны, и нашей организацией, с другой. Теперь о том, чтобы мы? хотели для исполнения ВАМИ.
До Осокова дошла лишь малая часть информации. То, о чём говорила женщина-работодатель, воспринималось им очень отстранённо, как будто он слышал все эти казённо-юридические термины из-за стенки другой комнаты и обращены они были другому человеку. Он ещё не вышел из оцепенения готовности к спорам по поводу стоимости его изделия. Марианна замолчала, вопросительно и тревожно глядя на Осокова.
– Может быть, ещё воды? – наконец спросила она и, не дождавшись его ответа, встала и вышла в соседнюю комнату.
У Осокова было ощущение, что он падает. Спиной вперёд вместе с шикарным креслом с резными подлокотниками, за которые он держался обеими руками. До него начал доходить смысл сделанного, правда, ещё не до конца предложения от неизвестной загадочной конторы. Конечно, он слышал о таких сказочных историях, но воспринимал их как байки, легенды, не могущие иметь к нему лично никакого отношения.
