– Да, мой господин! – отпустив брата, поклонился Усман.
Гайлис поднялся. Он хотел взглянуть и рассмотреть того, кому подчинялись старшие воины, но получил от брата увесистый удар вбок и склонился не глядя.
– Далеко ли жилище Хамзира, Гайлис? – услышал он сверху тот же тихий голос.
– Здесь, недалеко, господин, – взглянуть в лицо воину он не решился. – Почтенный Хамзир знал, о вашем приезде. Велел встретить и проводить.
– Веди! А вы здесь ждите.
Пропустив Гайлиса вперёд, воин стал пробираться по заросшей травой тропе вглубь леса.
– Приехал! Сам! – смерил придирчивым взглядом гостя старик. – Значитца, нет больше хана в степях у восточных лесов?
Хамзир налил в чарку отвара и поставил перед гостем на стол.
– Садись. Испей.
– Явуз-хан повелел, как его в курган уложат, немедля к тебе ехать, – гость уселся за стол. – Сказывал, ты всё наперёд знаешь.
– Верно, сказывал. Мне многое ведомо. Со мной духи говорят. Звери по перед гонцов вести приносят. Птицы об ушедшем и о грядущем поют. Лес, река, болото павших из мира духов возвращать помогают.
Взгляд гостя полыхнул недобрым огнём. Он приподнялся и схватился за торчавший из-за пояса кинжал.
– Не всех вернуть можно! – поспешил загасить это пламя старик. – Есть хвори, супротив которых духи власти не имеют.
Гость сник и опустился на лавку.
– Посему излечить Явуз-хана не мог ни я, ни духи. Никто! – Хамзир искоса поглядывал на молодого воина.– Срок его пришёл!
Гость залпом опустошил чарку, и старик поспешил налить ему ещё.
– Ответь мне! Явуз-хан стену вокруг становища, как у городов русичей заведено поставил? Из высоких дерев, да с воротами на восход и закатное светило?
– Поставил. Да надобность её открыть не успел.
– Всему свой черёд! Настанут времена, и ты всё поймёшь. Созрели колосья в диких степях. Тугие, спелые налились. Ни лепёшек, ни хлебов из того зерна не испечь, кваса пенного не сварить, коням не скормить. Доверху заполнены амбары семенем коварства да людской злобы. Чтобы уцелеть в битве кровавой, неравной, тебе самому отведать зерна того придётся. Да запастись им впрок. Стена – то хорошо, то ладно. Да только одной её мало. Отмерь от той, что уже стоит степь такую, чтобы твоим лихим табунам ходить вольно хватило. Лес, что у реки промеж тобой и Великой степью возьми. Ещё одну стену поставь. Вдвое выше той, что стоит. Да с воротами на закатное светило.
– Дуришь, старик? – змеёй зашипел гость и подхватился с места.
И тут всё вокруг него переменилось. Избушка стала тесной. Стены, приблизились, давили и тяготили. Зловещие тени в мерцающем свете лучины, нависли над головой, вжимая в земляной пол.
– Довольно! – прокричал гость, и принялся расхаживать взад-вперёд по, вновь ставшей просторной избушке. – Кочевой народ не привык за стенами прятаться.
– Коли твоя правда, земля трижды успеет белым саваном накрыться. И лишишься ты головы буйной, и не явится никого, чтобы курган над тобой сложить. Не станет ни стара, ни мала из народа вольного, степного. Плоть твою растерзают каарганы, пока землю будет иссушать светило, поливать дожди, и лютая стужа не скуёт её вновь, укрыв побоище белым покровом.
– Ты разума лишился, старый? – Гость замер посреди избушки. Пальцы обхватили рукоять кинжала, глаза сузились и он злобно прошипел. – Погибель мне прочишь?
– Сядь! – грубо оборвал его Хамзир. – Ещё не всё услыхал, зачем тебя Явуз-хан послал.
– Да как посмел ты мне слово поперёк сказать, старик? – выхватив из-за пояса кинжал, гость налетел на хозяина и повалил на лавку. – Пугать меня удумал? Забыл, кто пред тобой?
– Умолкни, сказываю тебе!
И откуда сила взялась у старика? Оттолкнув гостя, Хамзир выпрямился, словно был молод годами. В печи вспыхнул яркий огонь. Уродливые тени заплясали по стенам. Став в разы выше, он пошёл на разъярённого гостя.
– Ты тут власти не имеешь! – заговорил старик глухим голосом, пробиравшим насквозь. – Кто бы ни пришёл в мой лес, всяко ниже меня. А кто иначе думать станет, враз голову сложит, ступив за порог.
Гость поёжился, тряхнул волосами, убрал кинжал и прошипел, сцепив зубы:
– Как пожелаешь, почтенный Хамзир.
– То-то же! – проворчал старик, и тут же сгорбился, согнулся, как и был прежде.
Огонь в печи утих, и тени, отбрасываемые кореньями и развешенными по стенам грибами и плодами, уже не пугали.
– Молод ты ещё. Того не ведаешь, что народ твой долгие годы жил за стенами. За сизыми холмами, в чёрных лесах у гнилого озера становище есть. Никто там не живёт. Гиблое место! Травы не растут, птицы не поют, люди не ходят. И только когда землю укутывает белый саван, туда возвращается зверьё.
Старик налил остывшего варева в чарку, поставил перед гостем.
– Пей. Силы тебе потребуются. Путь неблизкий, поспешать надо.
Гость присел на край лавки и залпом проглотил варево.
– Явуз-хан сказывал, у тебя есть то, что мне познать должно.
Старик внимательно оглядел сидевшего перед ним, достал из-за пазухи тряпицу и бережно развернул. На ней лежал кожаный лоскут, похожий на лист дуба и нанизанный на сплетённую из узких полос тесьму.
– Кинжал дай и руку, – велел старик.
Гость извлёк из-за пояса клинок и положил на стол. Хамзир сжал протянутую ладонь, острым кончиком сделал надрез.
– Напои амулет жизнью!
Гость поднёс руку к кожаному лоскуту и перевернул ладонь. Алые капли упали на оберег, собрались в центре, набухли, вспенились и начали расползаться лучами в разные стороны.
– Угасшее пламя Явуз-хана! – закричал старик, указывая на висевший на шее гостя шнурок. – Сними его! Живо!
Гость рывком сорвал, висевший на шее амулет отца и бросил на стол. В тот же миг избушку озарил яркий белый свет. Вспыхнув, он окутал всё вокруг. И прежде чем глаза перестали видеть, рассеялся, будто и не было его вовсе. Алые лучи на обереге остановились, повернули на восход и, образовав круг, сомкнулись.
Хамзир снял с шеи мешочек с травами. Шепча тайную агму[5 - Агма – особый заговор, слово власти.], набрал немного, растёр между пальцами и посыпал поверх амулета. Порошок вспыхнул маленькими огоньками и лёг узором в виде дерева со сросшейся с корневищем кроной.
Старик взял кинжал и, подцепив тесьму, подал молодому воину:
– Никогда не снимай.
Гость снял с клинка оберег и надел на шею…
Чёрная тень пронеслась по лицу молодого воина. Он вскочил с лавки, заметался, будто ища выход. А не найдя, остановился напротив старика.
