– О, мой враг, жена моего врага и мать моего врага, – сказал кот, – видишь, это я, потому что ты меня похвалила в третий раз. Теперь я могу три раза в день пить теплое белое молоко, и так будет всегда, всегда и всегда. А я все-таки кот, который может разгуливать один, где захочет, и все места для меня одинаковы.
Женщина засмеялась и поставила перед котом чашку с теплым белым молоком, сказав:
– О, кот, ты так же умен, как человек, только помни, ты не заключал договора с моим мужем и с собакой, и я не знаю, что они сделают, когда вернутся.
– Что мне за дело до этого? – сказал кот. – Если у меня будет местечко в пещере около костра; если мне станут давать три раза в день теплое белое молоко, меня не потревожит мысль о том, что могут сделать твой муж или собака.
Когда в этот вечер человек и собака пришли в пещеру, женщина рассказала им все, что произошло у нее с котом. Кот сидел подле костра и улыбался. Но муж женщины сказал:
– Да, только я-то ему ничего не обещал; ничего ему не обещали и все другие мужчины, которые будут после меня.
Сказав это, человек снял с себя свои кожаные сапоги, взял маленький каменный топор (три вещи), принес полено и секиру (всего пять вещей), разложил их все в ряд и сказал:
– Теперь, кот, договорись со мной. Если ты не станешь ловить мышей в пещере всегда, всегда и всегда, я буду швырять в тебя одну из этих вещей; так будут поступать и все остальные люди после меня.
– Ага, – сказала женщина, – кот очень умен, а мой муж все-таки умнее его.
Кот сосчитал пять вещей, лежавших рядом; жестки и неприятны показались они ему. Сосчитав их, он сказал:
– Я всегда, всегда и всегда буду ловить мышей, когда зайду в пещеру; а все-таки я кот, буду гулять, где мне нравится, и все места для меня одинаковы.
– Только берегись меня, когда я буду поблизости, – заметил человек. – Если бы ты не сказал последних слов, я помирился бы с тобой. Теперь же при каждой нашей встрече я стану бросать в тебя свои сапоги и топорик. Точно таким же образом будут поступать и другие люди после меня.
Человек замолчал; вперед выступила собака и сказала:
– Погоди минуту. Кот, ты не заключил договора ни со мной, ни с другими порядочными собаками, которые будут после меня. – Она оскалила зубы и прибавила: – Если при мне ты не будешь ласков с ребеночком, всегда, всегда и всегда, я стану гоняться за тобой, пока не схвачу тебя; схватив же, примусь кусать. И то же будут делать все порядочные собаки после меня.
– Ага, – сказала слушавшая женщина, – кот очень умен, но собака умнее его.
Кот сосчитал зубы собаки (какими острыми показались они ему!). Сосчитав же их, он сказал:
– Я буду всегда добр к малютке, если только он не станет слишком сильно дергать меня за хвост; да, я буду ласков с ним всегда, всегда и всегда. А все-таки я кот, могу гулять один, где мне вздумается, и все места для меня одинаковы.
– Только берегись меня, – заметила собака. – Если бы ты не сказал последних слов, я закрыла бы рот и никогда, никогда, никогда не показывала бы тебе зубов; теперь же при каждой встрече я буду загонять тебя на дерево. И то же будут делать все порядочные собаки после меня.
Человек кинул в кота оба свои сапога и каменный топорик (три вещи); кот выскочил из пещеры, и собака загнала его на дерево. С тех пор, моя любимая, три человека из пяти кидают в кота все, что попадется им под руку, и все собаки загоняют котов на деревья. Кот держит свое слово. Он ловит мышей и ласково обращается с детьми, пока дети не принимаются слишком сильно дергать его за хвост. Исполнив же свои обязанности в доме, в свободное время, особенно ночью, при луне, кот снова делается прежним диким котом, разгуливает один, где ему вздумается, и все места кажутся ему одинаковыми. В такое время он уходит в сырой дикий лес, карабкается на дикие деревья или бегает по мокрым крышам, помахивает своим диким хвостом и, одинокий и дикий, бродит, где ему вздумается.
Мотылек, который топнул ногой
Слушай, моя деточка, слушай хорошенько; я расскажу тебе новую чудесную сказку, она совсем не похожа на мои остальные. Я расскажу тебе об этом мудром правителе, которого звали Сулейман-Бен-Дауд; это значит Соломон, сын Давида.
Об этом Сулейман-Бен-Дауде составлено триста пятьдесят пять рассказов; но моя история не из их числа. Я не стану говорить про пигалицу, которая нашла воду, или про удода, который своими крылышками защитил Сулеймана от солнечного зноя. Это не рассказ о хрустальном паркете или о рубине с большой трещиной; в сказке моей не говорится также о золотых украшениях султанши Балкис. Нет, я расскажу тебе про мотылька, который топнул ножкой.
Так слушай же, слушай хорошенечко!
Сулейман-Бен-Дауд был очень мудр, очень умен. Он понимал, что говорили звери, птицы, рыбы и насекомые. Он понимал, что говорили глубоко ушедшие в землю скалы, в то время, когда они со стоном наклонялись одна к другой, понимал он также шелест листьев, когда утренний ветер играл вершинами деревьев. Он понимал все-все, и Балкис, его главная султанша, изумительная красавица, эта султанша Балкис была почти так же умна, как он.
Сулейман-Бен-Дауд мог делать удивительные вещи. На третьем пальце своей правой руки он носил кольцо. Стоило ему повернуть этот перстень один раз вокруг пальца, духи земли и джинны появлялись из-под земли и исполняли то, что он приказывал им. Когда мудрый султан поворачивал кольцо два раза вокруг пальца, с неба слетали феи и выполняли его желание; когда он поворачивал перстень три раза вокруг пальца, сам великий Азраил с мечом и в доспехах являлся к нему в образе водоноса и рассказывал ему все, что происходит в трех великих мирах, вверху, внизу и здесь.
Между тем Сулейман не возгордился своим могуществом; он редко прибегал к своей власти, а когда это случалось, то ему это было неприятно. Однажды он задумал накормить всех животных целого мира в один день, но, когда вся пища для пира была приготовлена, из морской глубины выплыл огромный зверь, вышел на отмель и в три глотка съел весь корм, лежавший на берегу. Сулейман очень удивился и спросил:
– О, зверь, кто ты?
А зверь ему ответил:
– О, султан, желаю тебе бесконечной жизни. Я самый маленький из тридцати тысяч братьев. И живем мы все на дне моря. Мы узнали, что ты собираешься накормить зверей со всего света, и братья прислали меня узнать, когда будет готов обед.
Сулейман-Бен-Дауд удивился еще больше и сказал:
– О, зверь, ты проглотил весь обед, который я приготовил для всех животных со всего света.
А зверь ему ответил:
– О, султан, желаю тебе вечной жизни, но неужели эту безделицу ты называешь обедом? Там, откуда я пришел, мы в виде закуски едим вдвое больше того, что я проглотил здесь.
Сулейман пал ниц и сказал:
– О, зверь! Я собирался дать этот обед, надеясь показать, какой я могучий и богатый властитель, а совсем не потому, что мне действительно хотелось быть добрым к животным. Ты пристыдил меня, и я заслужил это.
Сулейман-Бен-Дауд был истинно мудрый человек, моя любимая. После этого случая он уже не забывал, как глупо тщеславиться и хвастаться. Только это была присказка, а теперь начинается настоящая сказка.
У султана было много-много жен, девятьсот девяносто девять, не считая очаровательной главной султанши, Балкис. Они жили в большом золотом дворце, а дворец этот стоял в прелестном саду с красивыми фонтанами. В сущности, Сулейману совсем не было приятно, что у него столько султанш, но в те дни у каждого богатого господина было много жен, и, понятно, султану нужно было ввести в свой дом побольше султанш, чтобы показать, как он важен и как богат.
Многие его жены были красивы и приветливы; некоторые же прямо ужасны. Уродливые ссорились с красивыми, те тоже становились раздражительными и злыми. И все они ссорились с султаном, а это ужасно надоедало ему. Только Балкис, красавица Балкис, никогда не ссорилась с Сулейманом. Она слишком любила его. Балкис сидела в своей комнате в золотом дворце, гуляла по дворцовому саду и очень жалела, что у Сулеймана так много семейных неприятностей.
Понятно, если бы мудрый правитель повернул кольцо на своем пальце, призвал джиннов и других духов, они, конечно, превратили бы его девятьсот девяносто девять сердитых жен в белых мулов пустыни, в борзых собак или зерна граната; но султан Сулейман считал, что это было бы хвастовством. И когда его жены слишком кричали и сердились, он уходил подальше, в глубину своего чудесного дворцового сада, и жалел, что родился на свет.
Однажды, после того как ссоры сварливых жен великого мудреца не прекращались три недели, и все это время девятьсот девяносто девять султанш кричали и сердились, Сулейман-Бен-Дауд, по обыкновению, ушел в свой сад.
В апельсиновой роще он встретил красавицу султаншу Балкис; она была очень печальна, зная, что Сулейман огорчен. Балкис посмотрела на него и сказала:
– О, господин мой и свет моих очей, поверни кольцо на своем пальце и покажи владычицам Египта, Месопотамии, Персии и Китая, что ты великий и страшный султан.
Но Сулейман-Бен-Дауд, покачав головой, ответил:
– О, моя госпожа и радость моей жизни, вспомни зверя, вышедшего из моря! Он пристыдил меня перед всеми животными за мое тщеславие и замою гордость. Теперь, если бы я возгордился перед султаншами Персии, Египта, Месопотамии и Китая только потому, что они мне надоедают, я, может быть, был бы посрамлен еще больше, чем в тот раз.
А прекрасная Балкис спросила:
– О, мой господин и сокровище души моей, как же ты поступишь?
Сулейман-Бен-Дауд ответил:
– О, моя госпожа и радость моего сердца, я подчинюсь своей судьбе, которую держат в руках девятьсот девяносто девять султанш, надоедающих мне своими беспрерывными ссорами.
И султан пошел дальше, пробираясь между лилиями, мимозами, розами и тюльпанами, между имбирными кустами, распространяющими сильное благоухание, и, наконец, пришел к большому камфарному дереву, которое называлось камфарным деревом Сулеймана-Бен-Дауда. Балкис же спряталась среди высоких ирисов, пестрых бамбуков и красных лилий, окружавших камфарное дерево, чтобы остаться близ своего любимого супруга, султана Сулеймана.
Вот под дерево прилетели две бабочки; они ссорились.
