– Грустный Слоник, – заявил я, мрачнея на глазах.
– Как мило, Боже мой, как мило! Вы дадите мне прокатиться?
Меня передёрнуло. Я тронул манипулятор и покатил на телезвезду, но она не стушевалась. Нашлась, как выжить. Руля попкой, понеслась по кругу. Оператор гарцевал впереди, заставляя объектив держать в фокусе её лицо.
– Мистер Роелс прикован к инвалидной коляска вот уже… впрочем, не стоит напоминать ему о грустном событии в его жизни. Важно то, что он истинный католик. Мечта его жизни – получить благословение от Папы Римского. Мистер Роелс справедливо полагает, что подобная милость от высшего духовного иерарха непременно поставит его на ноги. Наш меценат мистер Ферроу исполняет любую мечту. Волнуетесь, мистер Роелс?
– Чтоб тебя…
Феррари подала оператору знак продолжать съёмку. Значит, не прямой эфир, лишнее вырежут при монтаже.
– Люк, позволите называть вас просто Люк? Мне действительно хочется подружиться с вами. Расскажете телезрителям о том, как произошла катастрофа? Но только при условии, что воспоминания не причиняют вам боль… Только при этом условии! Договорились?
Я остановил Грустного Слоника. Было отчего. Неужели ослышался?! Она хочет, чтобы я рассказал, как умирал? Ей одной? Ей и миллионам охочих до чужих чувств ханжей! Миллионам энергетических вампиров, импотентов, давно не способных самостоятельно возбудиться. Пожирателям страданий, развалившимся в удобных креслах, набившим брюхо «Будвайзером» и бройлерными крылышками «KFC».
Вы хотели этого? Не передумали? Так получите! Хватайте! Хавайте! И я прилепившись к спинке Грустного Слоника, сперва картинно откашлялся.
– Это случилось много лет назад на федеральной трассе Нэшвилл. Я возвращался из дома престарелых, где навещал родную бабулю. Ей как раз стукнуло девяносто два, и мы все – я, две моих сестрёнки Дженнифер и Джессика, младший братишка Билли и двоюродная тётушка Энджел, решили устроить старушке сюрприз. Когда бабуля отправилась на процедуру, кажется, клизма с минеральной водой или хиропрактика, не важно, мы попрятались в её комнатушке, хотя это, скажу вам честно, оказалось не просто. Я взобрался на шкаф, тётушка Энджел с сестрёнками в шкаф, братик, как самый маленький, умудрился втиснуться под кровать, – звезда слушала исповедь с кроткой улыбкой профи на пике карьеры, – там скопилось столько пыли, что первые минуты Билли беспрестанно чихал, пока не разнёс её по всему помещению. Согласитесь, здравомыслящие люди обязаны учиться на чужих ошибках. Мораль истории о перебитом позвоночнике банальна – зарекитесь пугать до смерти древних старушек. Трудно представить, что произошло в седенькой головушке, но, когда сами собой распахнулись дверцы шкафа, сверху свесилась моя голова, а из-под кровати выполз на четвереньках зачуханный братец Билли, бабушка икнула, закатила глазки и почила. Штатный врач дома престарелых констатировал смерть. Мы были в отчаянии. Видавшая виды «Версо» ещё никогда не везла такой грустной компании. Музыкальный центр воскрешал печальное адажио из Аранхуэзского концерта. Глаза застилали слёзы, это, впрочем, и позволило немного отсрочить развязку. Я плохо видел дорогу, и, когда первый бак скатился на полосу, непроизвольно дёрнул руль вправо, съехав на обочину. Бак столкнулся с чёрным, тонированным «Мерседесом», мчавшимся на огромной скорости. От удара автомобиль понесло в сторону, он подлетел вверх, чиркнул колёсами о крышу «Версо» и рухнул на деревья. Мне бы понять предупреждение свыше и остановиться, но скорбь по кончине близкого человека застлала разум.
Тогда я ещё не знал, что в полёте «Мерседес» срубил вершину шестиметровой сосны, из него выпали трое несчастных – двое погибли на месте, третьего, юного альбиноса привезли в клинику в коме. После продолжительного лечения он выжил, но, несмотря на усилия врачей, потерял способность ходить. Мы было сдружились, но ненадолго, парень не справился с депрессией и покончил с собой, направив инвалидную коляску в Ниагарский водопад…
Три таблетки ксанакса с алкоголем – чересчур даже для опытного наркомана. Я говорил, София Феррари молчала, не замечая, что застыла с открытым ртом. Телевизионщики тоже не двигались, не говоря уже о моих несчастных собратьях. Слова изнутри рвались на волю, будто меня обкололи настоем из самой истины, если, конечно, такая смесь не выдумка для ФБР. Три таблетки ксанакса и сверху алкоголь развяжут язык кому угодно. В том числе и мне. И я заговорил снова:
– Скатившийся с грузовика второй бак обратился в трамплин для раритетного «Мустанга» восемьдесят второго года выпуска. Красавец шёл метрах в пятидесяти от меня и, встретив препятствие, юрко взмыл в воздух, пронёсся в воздухе сорок четыре метра и угодил в кабину «Петербита», где пожилой чернокожий дальнобойщик в тысячный раз наслаждался видеосъёмкой знаменитой речи Мартина Лютера Кинга со ступеней Мемориала Линкольна. На словах «У меня есть мечта…» злосчастный нигер отвлёкся от дороги и не смог избежать катастрофы. Гигантский «Петербит» перевозил сотни ульев, в которых мирно сосуществовали тридцать миллионов пчёл. В это время года в Теннеси душно, и большинство автомобилей ехали с открытыми окнами. В тот день старуха с косой собрала изобильный урожай. Дорожным службам понадобилось три дня, чтобы очистить трассу от мёда. Поклонник Кинга и свалившийся на его голову водитель «Мустанга» погибли вместе среди искорёженного железа. Третий бак достался джипу «Эксплорер». Удар оказался такой силы, что крепенький внедорожник распался на части, из него вывалились три чернокожих ребёнка. Водителя обнаружить не удалось, видно, сбежал, убоявшись ответственности. К слову, им оказался известный педофил, чьё имя по сей день возглавляет списки разыскиваемых во всех штатах преступников. Так вот, чтобы не сбить одного из мальчишек, я крутнул руль влево и встретился с четвёртым, последним баком. Результат… Ого! Вот он перед вами…
Тут я умолк, поклонился и театрально прикрыл глаза ладонью. Мой горестный жест усилил впечатление. Тишина уравнялась минуте молчания.
– Но что было в баках? – неожиданно спросил оператор, ошарашенный рассказом и позабывший, что в его работе требуется острый глаз и короткий язык.
– Вы не поверите, господа! Но я должен признаться! Там была… Там была… Чёрт побери! Там была бычья сперма! Грёбаная бычья сперма, стоимостью в сто тысяч долларов!
– Всё это правда? – подозрительно спросила телезвезда, обладавшая по роду занятий известной долей скептицизма.
– Нет, конечно… – ответил я с таким вязким сарказмом, что все наверняка подумали противоположное. Именно поэтому воцарилась тишина, и я тронул ручку манипулятора.
Мисс Феррари успела ретироваться, не то ей пришлось бы вплотную познакомиться со Слоником. Больше меня не беспокоили. Лишь Ивонна заботливо косилась с безопасного расстояния. В походной сумке, притороченной к борту, отыскался пузырёк «Барбовала». Препаратец исправно успокаивал нервы, расшатанные ксанаксом, алкоголем и человеческой всеядностью. Я отсалютовал флакончиком Ивонне, она нахмурилась, поджала губки и отвернулась. «Ну, сучка! – неожиданно разозлился я, – а ещё божилась, что исполнит любое желание», – и вылакал половину флакона. Мерзкое послевкусие! Я с трудом сдержал рвотные позывы – не хватало облажаться перед почтенным обществом. Вскоре меня накрыло спасительное облако индифферентности, позволив покинуть реальность…
Рейс «Трансконтиненталь»
Глава 3. Мания Грёз – Мадонна южноамериканских кровей
Сквозь завесу индифферентности слышалась ругань грузчиков, пытавшихся справиться с Грустным Слоником. Откуда им знать, что на обоих подлокотниках размещались страховочные кнопки – если утопить их вместе, можно легко управлять вездеходом.
Я напрочь увял после «барбовала» и не взялся бы рассказать, как нас грузили в спецтранспорт. Дорогу в аэропорт «Кеннеди» помнил смутно. Осознанность вернулась после таможенного досмотра, перед посадкой. Но и тогда не в полной мере – урывками в два-три кадра. Парочка чернокожих громил в аэропортовской униформе выдернула мою тушку из объятий Грустного Слоника. О мои ощущения моллюска, лишённого ракушки!
Вскоре мы дождались заветного часа. Нас, ражих охотников за «синей птицей», распихали по креслам, как первобытных Пульчинелл. Ивонна пристегнула меня ремнём. Боинг, урча словно кот, начал разбег. Оторвался. Уши заложило, содержимое желудка отозвалось в поисках аварийного выхода.
– Париж-Париж, – томно вздохнула Ивонна и, видно. от избытка чувств, вполне естественно положила голову на моё плечо.
Я собрался было заявить девушке о нарушении моего жизненного пространства, но почувствовал предплечьем потрясную округлость её груди. Как раз хотел полюбоваться прихотливостью «Большого яблока» с высоты птичьего полёта. Обеспокоить даму в такой чувственной эмансипации ради того, чтобы заглянуть в иллюминатор, кощунство даже для закоренелого колясочника. Ко мне слишком давно не прикасалась женская грудь, разумеется, кроме наскучивших сисек Аклы. Я скосил глаза на профиль Ивонны – с первой минуты знакомства меня не покидало назойливое ощущение. Я чувствовал, будто мы знали друг друга раньше. Вылитая мадонна южноамериканских кровей. Честно сказать, она имела поразительное сходство с Акапулькой, за вычетом, пожалуй, килограммов тридцати живого веса.
Боже Праведный, только не сейчас. В расслабленное сознание ворвались раскаты грома. В голове взорвалась космическая петарда. Обречённо забубнили литавры. Что на сей раз? Кажется, девяносто четвёртая симфония Гайдна. Подобные метаморфозы начались после несчастья, когда я лежал в больнице в прострации и надеялся на чудо. Любой фортель организма воспринимался, как очередное начало. Я даже проконсультировался с музыкантом, промышлявшим в клиниках дешёвой клоунадой. Напел ему мелодию. Тот мгновенно опознал Гайдна. Некоторые партии записал, обещал (врал, наверное), что исполнит в Карнеги-холле. Как ни абсурдно в моём положении, но тщеславие мне помогало. Отвлекало от самосозерцания.
Глава 4. Мания Грёз – Ты помнишь, где живёшь?
Мне стало не до самосозерцания. Невероятно! Грустный Слоник осиротел под музыку Гайдна! Ивонна, вальсируя, уменьшилось до размеров пчелы и бесследно исчезла. Как не спятить! Я стоял! Стоял на своих двоих у зеркала! Отчаянно щипал себя за ягодицы, за пах, за бёдра и телом чувствовал не спастику, не тупые колики, а настоящую, упрямую, живую боль! Господи, даже если это галлюцинация – оставь её при мне! Хоть ненадолго! Как вникнуть? Во что поверить? Сумрак и теснота! Это они виноваты. И это зеркало! В нём я разглядывал отражение – оно повторяло меня, мои чувства, мою солёную радость. Я восхищался своим телом. Невысок, плотен и кряжист, как Перуанские Анды. Что дальше? Куда себя деть? С трудом натянув джинсы на отощавшие без движения бёдра, я влез в футболку с символикой Мюнхенской «Баварии». Поверх набросил цветное пончо. За моими манипуляциями из тёмного угла наблюдала моя сестра. Девочка с пятнистой кожей. Девочка-леопард. Девочка-ягуар. Ощутил, что из-под века к уголку рта поползла капля, такая прозрачная, что не нашлась в зеркале. Я на мгновение замешкался, сразу же замедлились движения и стали бесцельными. Растерянно оглянулся.
– Ах, да… Родольфо… Бриллиантин в шкафчике справа. Как всегда. Большая пластиковая коробка белого цвета с профилем Диомедес Диаз, – пришла на помощь сестра.
Новая невидимка пролилась по щеке. Ничего не оставалось, как обиженно хлопнуть себя по бёдрам.
– Кто мог её туда сунуть… Наверное, я сам, но забыл… Или ты, но тоже не помнишь…
Девочка непринуждённо улыбнулась. Вот как! Она почему-то напомнила мне пятнистую кошку. Никто не трогал её котят… Куда они подевались? Вот чем повеяло!
Снова захотелось убедиться, ущипнуть себя за ногу, но вспомнил, что её хоть пробуй ножом, всё равно ничего не почувствуешь. Пальцы, опережая мысль, попытались сжать кожу, но не справились с джинсовой тканью. Я опустил глаза – нога ощущала тепло. Спазм перекрыл дыхание. Я… я… я действительно стоял! Стоял на своих ногах!
– Фофо, опять? Родольфо!? Неужели это случилось!
Слёзы сестры, пятнистой девочки, хлынули бисером. Она бросилась ко мне. Но это была не она! Прямо на меня неслась огромная хищная тварь, защищавшая своих детёнышей! Меня в лёд сковал ужас, но я спохватился и бросился наутёк. Помчался со всех ног, то и дело оглядываясь назад – не преследует ли меня пятнистая смерть. Она отстала, потеряла след. Утомившись, остановился. Как и когда успел оказаться здесь? Незнакомое место. Где-то в горах, не обжитых людьми. На секунду показалось, что я – вовсе не Родольфо, что я приторочен к креслу и Акапулька смотрит на меня в иллюминатор… Затем рёв турбин унесло попутным смерчем. Я ухнул вниз. Пробил толщу облаков, казавшихся сверху свадебным войлоком, способным смягчить падение. Земля приближалась быстро. Я забился в истерике, охватывая воздух руками, и неожиданно ощутил, что пространство обретает плотность. Руки покрылись белыми перьями и превратились в крылья. Я плавно спускался, наслаждаясь полётом. Кто-либо в своей жалкой жизни испытывал оргазм? Хоть раз? А десять? А сто? А тысячи одновременно и один за другим – бесконечно, без права на передышку?
Внизу под золотым деревом, задирая кверху морды, переминались с лапы на лапу, два исполинских тигра. Я спланировал на золотую ветвь, с непривычки вцепился в неё когтями, радуясь новизне. Металл приятно холодил пальцы. Тигры не раздумывая, одновременно замотали головами в синхронном отрицании. Как маятник: тик-так – ещё нет, тик-так – ещё нет, тик-так – ещё нет. Ничего не оставалось, как разочарованно расправить крылья и взмыть ввысь, взбивая воздух крыльями. Выше. Ещё выше. Ещё… Неправда, что небо недосягаемо. Скоро я коснусь его крыльями.
Внизу дерево чистого золота. Над ветвями два исполинских тигра, как два маятника: тик-так – ещё нет, тик-так – ещё нет, тик-так – ещё нет. Воздух пронзили калёные лучи. Постепенно заполнили пространство. Летать стало тесно. Я всё понял. Птицы извечно знают, что ведает Отец.
– Кто? – голос пробуравил пространство тысячами пустот.
– Потомок Аклаинки, – знание неправильных ответов отозвалось во мне мгновенно.
– Верно. Время не настало. Ты не всё увидел. Храни путь в тайне!
Тогда я разместился на шее отца, свесил босые ножки и растаял от восторга. Рядом, радуясь, шла мать. Оставаться самим собой стало невыносимо. Позволил себе раствориться в детском счастье. Но оно, как миллионы подобных чувств, оказалось мгновенным. Только что млел на отцовской шее, но папа вдруг обратился в левую ногу, мама, смеясь, в правую. Я закачался, как новичок на ходулях, едва не упав навзничь. Меня поддержал пожилой человек, похожий на доктора, что приезжал в наш город год назад.
– Юноша, ты помнишь, где живёшь? – участливо спросил он.
Утвердительно кивнув, я улыбнулся, почувствовав рядом опору. Ухватился за широкую ладонь и нетерпеливо потянул. Доктор на мгновение замер, но я не позволил ему ждать второго пришествия. Очень хотелось домой, к родителям.
– Осталось недалеко… Мама с папой давно дома. Они волнуются и будут меня ругать… Им нельзя нервничать, иначе они потеряются и не попадут домой.
– Фофо! Фофо! – услышалось сквозь гул самолёта…
Я с трудом открыл глаза. Ничего не скажешь, приблудилось. Глюки. Надо притормозить с транками. Хотя… сколько мне осталось? Передо мной на колченогом табурете сидела моя сестра, девочка-ягуар. Жёлтые, круглые зрачки тускло мерцали в полумраке крошечной комнатушки. Слёзы-алмазы крупными каплями дробили дощатый пол. Голодные мыши утаскивали их в подпол.
– Что с тобой, брат? Расскажи… Не молчи… Не оставляй меня одну, Родольфо…
Стало невмоготу, и нужно было уйти, чтобы продолжить.
– Не плачь, сестрёнка, – обнял её, прижал заплаканное личико к груди. Пончо быстро промокло, обжигая тело горем ягуара. Сделалось одиноко. Захотелось прошептать в подрагивающее ушко с кисточкой шерсти на конце что-то ласковое: «Я люблю тебя, сестричка, но Там, за перевалом, меня ждут… Разве не помнишь? Эти два тигра… Там вечность, а здесь я всего лишь кокон, сотканный из боли». Мой отец превратился в ногу, мать во вторую… Сам я остался без ног… С сумбуром в сознании… С рёвом турбин самолёта в ушах…
