– К верующим не пристал и от атеистов-безбожников отстал, – говорил о себе Лютиков. – Понимаешь ли ты, друг мой, что во всё нужно вначале поверить, а с этим у меня плохо. И авторитетов для меня нет, и ничего такого доказанного нет, разве что «дважды два равно четырем» убеждает меня непреложно и повелительно. Да еще азбучные истины как надпись на трансформаторной будке: «Не лезь, бо наибне!» Вот и получается, что я промежуточный человек: между религиями и атеизмом, то есть тоже религией, нахожусь. Может быть, я самый неверующий человек из всех! Я и своему разуму не доверяю, подозреваю, что он у меня с «гнильцой», то есть завсегда готовый принять сказку за правду.
* * *
Познакомился я с Лютиковым таким образом. Я работал журналистом в городской газете и в потоке корреспонденции обнаружил письмо-статью Лютикова. Оно поразило меня (но не редактора!) оригинальностью суждений и широтой взглядов. В то время (1984 год) такая раскованность мышления была в диковинку, особенно в нашем провинциальном городишке. С этой поры и пошли в редакцию одно-два «послания» Лютикова. В этих сочинениях «В никуда и никому» (так он их озаглавливал) Генка всегда указывал свой номер телефона. Я позвонил чудику и договорился о встрече.
Согласиться же с тем, что «никуда и никому» я не мог, поскольку тот посылал свои письма и в центральные газеты, а ответы из редакций аккуратно складывал в папки. Что еще раз говорит: Лютиков не был равнодушен к происходящему.
А гражданская позиция не была востребована как тогда, так и нынче. Точнее она и тогда и нынче подразумевает безграничное доверие к власти и такое же безграничное обожание её. У Лютикова с этим обожанием было как раз непросто, можно сказать, что совсем плохо. Не обожал Лютиков никакие власти и относился к ним не с доверием, а, напротив, с подозрительностью.
Так вот, редактор «не понял» Лютикова, что и не удивительно. Когда я основательно «наехал» на редактора, то получил, как и предполагал, хороший «втык» в «заднее место, чтобы не чесалось». Так образно и не замысловато выражался мой шеф относительно несвоевременных и подозрительных идей.
Но этот «втык» я получил позже, когда настаивал на публикации опуса Лютикова относительно Афганской войны. А в начале, как положено долготерпеливому отцу, мой редактор объяснял принцип партийности газеты: – Газета партийная, значит, должна быть «никакой», а если печатать твоего, доморощенного Сенеку, то газета станет «какая-то», чего нам никто не позволит? Принцип диалектического материализма в журналистике, знаешь? Забыл, или не знал? Повторяю: любое произведение от заметки до романа должно не назойливо восхвалять заказчика в форме доступной его разумению. Всё иди.
Через десятилетия, я услышал уже от другого редактора, теперь уже частной газеты, очень похожее высказывание:
– Газета частная, и в этом смысле она «никакая», а ты мне талдычишь об объективности и приносишь материалы, заведомо негодные в которых есть «твоя позиция». За «твою позицию», мой хозяин деньги платить не будет, нужна его и только его «позиция»! Не маленький, тебя ли учить?
Вернемся в прошлое. Пришел я к редактору со статьей Лютикова об Афганистане. Напомню, что на дворе была весна 1984 года и с полос центральных газет не сходили имена провинций, где доблестные воины советской армии героически исполняли свой интернациональный долг. В лучшем случае нам разрешалось перепечатывать эти статьи, но больше «нажимали на местную тематику», опять же специфического характера: где, кто и кто «встал на трудовую вахту», кто «перевыполнил», «посеял» и «убрал».
Редакционный план определяли «памятные даты» и выступления партийного начальства, приуроченные к этим датам.
Модный нынче «мотивировочный повод» всегда был налицо, только у газеты «лица» своего не было. Так и жили – обезличенные, но с полном набором «мотивов». Так и нынче живем.
И вот я заявляюсь со статьей «нашего постоянного читателя» к редактору. Со статьей, в которой этот самый читатель вопреки всем постановлениям партии и правительства доказывает, что мы «обязательно бесславно уйдем из Афгана. А после нашего ухода, в Афгане разгорится межплеменная война», и при этом ссылается на источники империалистические, цитирует какого-то отставного британского генерала Чарлза Ульяма Гекертона, жившего в прошлом веке.
Самое любопытное – редактор материал Лютикова прочитал самолично, это он делал чрезвычайно редко, берег зрение. Прочитал и велел выбросить его куда подальше. Однако же рукопись Лютикова не отдал, заныкал. Афган был при власти большевиков, теперь уже при иной формации – либеральной, заполыхал Северный Кавказ, – тогда все, от мала до велика узнали, что такое «вахаббиты». Многие за это знание голову сложили. Тогда-то я вспомнил о той статье Лютикова. Особенно запомнилась мне цитата того самого британского генерала. Теперь все можно в Интернете найти, но где в советские времена раздобыл Генка эту книгу – остается для меня тайной. Так вот Интернет и освежил мою память.
Вот что писал генерал:
«Около 1740 года появился в Недже магометанский реформатор, по имени Абдул Вагаб, и завоевал большую часть Аравии от турок. Он умер в 1787 году, основав секту, известную под названием ВАГАБИТЫ; она завладела Меккою и Мединою и почти вытеснила турок из земли Пророка. В 1818 году власть этих свирепых реформаторов стала слабеть в Аравии; однако они появились в Индии с новым предводителем; Саидом-Ахмадом, который прежде был безбожным ратником в грабительских шайках Амира-Хана, первого нувваба в Тонке. В 1816 году он отправился в Дели изучать законы, и его пылкое воображение жадно поглотил новый предмет. Он погрузился в размышление, которое перешло в эпилептические экстазы, и ему стали являться видения.
Через три года он удалился из Дели, как новый пророк, и направился к Пане и Калькутте, окруженный восторженною толпой народа, впивавшего Это же элементарно его слова и с энтузиазмом внемлющего божественному учению – убивать неверных и гнать из Индии чужеземные войска.
В 1823 году он отправился через Бомбей в Рогилькенд и, собрав там войско из правоверных, прошел страну Пяти Рек и опустился, как громовая туча, на горы к северу от Пешевара.
С той поры стан мятежников, основанный таким образом, постоянно снабжался из главного центра в Патне толпами фанатиков и деньгами, собранными с правоверных. Двадцать кровавых компаний против этой мятежнической рати мы предприняли и даже при помощи окрестных афганских племен не могли вытеснить эту рать с занятой позиции, и она остается там, как предупреждение для всякого, кто вторгнется в пределы Афганистана».
Лютиков редко что писал без того, чтобы сделать какой-нибудь прогноз, и почему-то всегда этот прогноз шел вразрез с прогнозами партийного и государственного руководства, хотя всегда сбывался.
Когда толпы журналистов встречали войска генерала Громова и ставили ему, – справедливо, в заслугу, что вывел без потерь воинскую группировку, Генка сказал:
– Ну, теперь, когда общий враг исчез, начнут «крошить» друг друга. Это у них в крови, особенно у пуштунских племен. Это и в Библии подмечено, что скотовод будет брать дань с земледельца.
По обыкновению своему Лютиков принялся обдумывать сказанное, а потом глубокомысленно заявил:
– Все дело в богах. Да, все дело в представлении народа о божествах. В родоплеменных образованьях не существуют индивидуальных богов, там бог родовой. Жизнь отдельного человека – ничто, благополучие рода – всё. Бог современной цивилизации – бог каждого. Как там: «… кто не бросит отца и мать ради Меня…» Для родоплеменных образований такое – невозможное дело! И вот к таким племенам, с резко сниженным инстинктом самосохранения попадает современное оружие… Душевно-духовно они еще в «колыбели», а им подсовывают оружие старости, дряхлости, ожирения… Детям не дают в руки колющие, режущие, взрывающиеся, обжигающие предметы, если, конечно, не желают намеренно их гибели… Да и себе, – закончил Лютиков. – Ведь дом могут поджечь умышленно или нечаянно, из любопытства ножом пырнуть. Нет ничего страшнее взрослого ребенка.
* * *
Когда произошла чернобыльская катастрофа, он только скептически хмыкал, комментируя официальные версии и нес, как мне казалось, околесицу насчет грозовых разрядов, которые «бьют не с небес в землю, а из земли в небо».
– Сатана «отстреливается» от Господа, – говорил Лютиков и по своему обыкновению тут же начинал опровергать собственную мысль, поскольку, «видишь ли, любая подлинная истина содержит в самой себе своё полное и окончательное отрицание».
Я это категорически не понимал, называя такой способ мышления «тихой шизофренией», но на мои замечания по поводу состояния его ума, Лютиков только смеялся:
– Шизофрения – вернейший признак гениальности! Так что не льсти мне, не надо, дружище, лести! Ну не нравится тебе сатана, назови это явление «плазмоидом», порожденным тектоническим разломом, физикой и химией недр. Между прочим, Эмпедокл считал…
И Лютиков принялся мне объяснять представление Эмпедокла о появлении на земле рода людского, когда «божественная пневма (душа) упала на Землю и проникла в её центр, а потом «проросла» в образе человека…» Закончил же Лютиков свой экскурс следующим:
– Человек боится называть вещи своими именами и потому придумал наукообразную форму описания явлений. И это бы еще ничего, сошло бы как практическое руководство, но ведь он пытается объяснить наблюдаемое! И вот когда силится объяснять, то придумывает по сути дела все ту же религию, но без Бога.
Помнится, я ушел в тот раз от Лютикова поздно вечером, и, как всегда бывало после разговоров с ним, перо журналиста вываливалось из моих рук, точнее говоря, выводило из обычного информационного повода, из обычной газетной статейки в неприемлемые для «общественного темперамента» обобщения и длинные экскурсы в историю вопроса. Раз от разу мне все труднее и труднее становилось отделываться от лютиковского влияния, и как-то редактор заметил, что я «начал терять профессионализм». Вот так, тридцать лет был «профессионализм», а теперь его стал терять?! Сейчас, перелистывая подшивки газет и читая свои прежние материалы, испытываю чувство стыда и раздражение самим собой. И почему-то все чаще встает совсем уже лютиковский вопрос: с чем я приду к Господу? Уж не с этим ли «информационным поводом» который так любил редактор?
– Ты бы это, того… поменьше обобщал, – выговаривал он мне в очередной раз. – Факты – они, знаешь, сами за себя говорят, а ты ударился в философию фактов.
Нужно было понимать это так: философствовать может только тот, у кого «крыша поехала». Нормальный человек не философствует. А разве я не то же самое думал до встречи с Лютиковым? Разве меня не раздражала, на первых порах его манера разговора? Еще как! Но вот странность: не только раздражала, но и притягивала к себе!
Как-то раз я сказал Лютикову:
– Ты как лишай на ноге: все время хочется расчесывать это место. Ты зудишь, и сладостно, больно «расчесывать» тебя.
Вот как? – Он удивленно посмотрел на меня, а потом помрачнел, замкнулся.
Я пожалел о своей несдержанности. Но Генка на меня не обиделся. Он, похоже, не мог обижаться надолго и всерьез:
– Какой я лишай! Я – заноза! А занозу всегда пытаются вытащить, но я и человек, и потому мне больно. Очень больно! Я не могу встроиться в течение жизни, и меня все время вышвыривает из неё. Вычесывают… Как блох.
Мотив, «лишнего человека» еще не раз всплывет и ошарашит меня своим личным трагизмом на фоне, казалось бы, вовсе не трагичного всеобщего бытия. Конечно, шла война в Афганистане, «черные тюльпаны» заносило ветром и в наш городок, но… но… А что «но»? В том-то и дело, что на этот вопрос я нашел для себя ответ только после смерти моего друга Генки Лютикова!
Мы все и я, в частности, не подпускали к себе трагизм бытия, отгораживались от него, а если он самочинно проникал в нас, то душили его в себе обычным для русского человека способом – водкой. Душили по той же самой причине, по которой неприлично было философствовать. Как неприлично говорить в праздничное застолье о смерти. Все хотели быть оптимистами. Хотелось смеха, шуток, женщин, вина и легкого, искрометного разговора обо всем и ни о чем! Хотелось необременительных для совести вопросов, практичных, как утренний чай с бутербродом. Одним словом – хотелось жить, а тут – этот странный человек Лютиков. Послушаешь его – получается, жить, как все живут – вроде как быть в постоянном хмельном угаре и себя как человека не осознавать. Заноза? Так ведь и на самом деле заноза!
* * *
Лютиков не говорил – он «мыслил» и тем сильно отличался от всех, кого довелось мне знать и до, и после него. А «мыслил» он совершенно оригинально, просто бесподобно по своей свободе. К примеру: сказал я как-то раз, что у его соседа по лестничной клетке кот необычайной породы, словно кто по морде лопатой ему заехал; и тут же получил от Лютикова целую лекцию. Сначала о домашних кошках, потом вообще о кошачьих, с многочисленными отступлениями в «случаи» и в особенности повадок, с ремарками в сторону и в бок, с экскурсами в область религиозно-мистических учений, где кошки играют не последнюю роль, и опять ремарками и отступлениями. Так я узнал, что крысы и кошки сыграли решающую роль в эволюции человека.
– Между прочим, – говорил Генка, – если бы не кошки, то еще не известно, был бы на земле человек, поскольку в экологическую нишу человека вполне вписываются крысы. Это социально-организованные животные, необычайно умные, а агрессии у них ничуть не меньше, чем у человека. Кстати, и психические расстройства у них типично человеческие. Ни одно сообщество крыс не выдерживает рок-музыку, особенно «металл». Нервный стресс. Падает рождаемость от сексуального бессилия. По-моему, более тонкая психическая организация крыс вынудила их уступить пальму первенства на земле предку человека.
Дальше последовал краткий экскурс в «крысиную иерархию», в её «социальные связи». Он поведал мне о том, как крысы-матери «бережно» и даже «трепетно» выхаживают свое потомство, «не в пример некоторым особям человеческого рода».
И вдруг ни с того ни с сего спросил:
– Ты знаешь что такое «вага»?
Я немного растерялся:
– Вага – рычаг такой… Обычно толстая жердина…Ну да, еще её называют – «ослоп».
– А теперь к слову вага сделай приставку – «от». Что получится? – Генка прищурился, словно прицеливался в мой лоб из мелкашки.
