Где все мы слепы, как котята,
И тяга – к одной безупречности,
Что нас приведет к вратам Ада.
Потерянность, вечные странствия,
Блуждание меж трех деревьев.
И брезжит ответ этой данности,
А где же мой ключ? Он утерян…
Смириться, уйти, научиться жить
С замком на тяжёлой двери?
А как же заставить себя забыть
О том, что за нею, внутри?
Там спрятано счастье и радость,
Любовь, что не знает границ,
Познанье, убившее праздность,
Уменье любить каждый миг.
И ценности, вечные ценности,
Возможность всего и уже…
… Скорей бы открыть эти двери,
Что каждый имеет в душе!
ГЛАВА 1
Открываю дверь и выхожу в коридор. Задумавшись, вглядываюсь в полумрак старых стен. Вздрагиваю от внезапного грохота за спиной: я забыл придержать тяжелую створку двери. Что подумает учительница? Не всё ли равно…
Еле волоча ноги, иду на свет – туда, где в холле стоят несколько стульев. Здесь обычно всегда располагаются родители в ожидании своих детишек. Ведь на улице темно, и много опасностей подстерегает их поздним зимним вечером, когда стрелки на часах будто забывают согласовать свои показания с солнцем. Родителям приходится терпеливо выслушивать запинающиеся гаммы и хромоногие музыкальные пьесы, доносящиеся из кабинетов. Эта какофония звуков парадоксально убаюкивает, способствуя крепкому здоровому сну.
Меня не ждёт никто. Я снова вздрагиваю без видимых причин. Мне чудится голос старшего брата: «Что, трус? Снова боишься? Чего на этот раз? Мне прикажешь до старости носить за тобой твои ноты, чуть стемнеет? Да этоже смешно! В твоём возрасте я водил девчонок на свидания, тебе ясно? И домой их провожал тогда, когда из окон уже не видно, чем мы там занимаемся. Но куда уж тебе, суслику? Ты хоть бы в штаны не наделал от ужаса, да портфельчик не потерял по дороге. Сколько можно твои сопли подтирать? У меня и без этого времени нет – ещё и с тобой возиться…»
Что-то неладное с моей головой. Только что перед глазами был братец-качок с очередной лекцией, а теперь слышу разговор дежурной, тети Домки, с какой-то преподавательницей. Я искренне благодарен тому, кто переключил канал. Сознательно делаю похоронное лицо и начинаю одеваться. Вот так: шарф, потом шапка – один короткий вздох. Потом и куртку натянем – долгий скорбный взгляд на настенные часы. О да, пусть все увидят, как я устал после двух часов, проведенных за роялем. Я люблю, когда меня жалеют по поводам, которые выбираю для этого сам.
Тут тётя Домка отрывается от своей собеседницы и обращается ко мне:
– Что-то ты, Сашок, неважно выглядишь. Не заболел бы при такой погоде.
– Ничего страшного, я просто устал, – делюсь я своими проблемами. – Целых два часа продержали.
– О-ох, – многозначительно вздыхает тетя Домка. Мол, я бы сказала, что думаю про твою сбрендившую музыкантшу, которая в девять-то вечера не рвётся домой, к супругу, да не могу: рядом стоит такая же.
– И не страшно тебе по такой темнотище домой добираться?
Папаша, одиноко кунявший на стуле под душераздирающие звуки рояля, проснулся и, очевидно, стал вспоминать, где находится. Уловив, однако, смысл последнего вопроса, он недоверчиво прищурился, глядя на меня – крепкого шестнадцатилетнего парня. Он даже открыл рот, чтобы что-то сказать, но не решился, остановленный, видимо, грозным блеском очков преподавательницы. Я мог бы с точностью воспроизвести его мысли: «И этому здоровяку бояться? Сейчас выйдет моя дочурка, которой неизвестно зачем назначили дополнительное занятие. Вотей определённо нужно остерегаться тёмных улиц – ещё бы, с такими-то ножками… поэтому и приходится лишний раз гонять свой «Мерседес».
Но этот папаша с массивной золотой печаткой на толстом пальце молчит, устрашённый блеском очков Светланы Юрьевны. Последняя, впрочем, тоже хранит молчание.
– Да чего мне бояться? – с усмешкой говорю я. Но какая-то часть мозга услужливо подаёт изображение, вновь переключая канал, и говорит: «Будто ты не знаешь, чего. Напомнить?». Прикрыв глаза, мучительно борюсь с леденящим ужасом, нахлынувшим, как всегда, внезапно. Окружающие списывают это на следствие усталости. Из столбняка своим вопросом выводит Светлана Юрьевна:
– Я слышала, ты разбираешь первую сонату Бетховена?
– Да, финал.
– О! Там темп presto[3 - Быстрый темп в музыке.] и арпеджио[4 - Арпеджио – способ исполнения, при котором звуки аккорда следуют один за другим.] в левой руке! Справляешься?
Почему-то преподавательницы музыкальной школы с придыханием относятся к парням, предпочитающим стучать по клавишам вместо того, чтобы заниматься истинно мужскими занятиями – вроде каратэ, бокса или, на худой конец, футбола. Как только мне открылся этот интересный нюанс, я без зазрения совести начал пользоваться своим привилегированным положением.
– Ну, я пока играю не в настоящем темпе, да и с ритмом небольшие проблемы…
– Что не в настоящем темпе – это правильно. Нечего спешить. Для всякого стоящего дела нужна тренировка.
Да. Должно быть, есть что-то такое в очках, что позволяет говорить умные вещи. Себе что ли купить?
– Да не мучайте Вы ребёнка, – пошла в атаку тетя Домка. Интересно, это она обо мне? Тоже мне, нашла малыша. – Пусть уже домой идет. А то мама, наверное, волнуется.
– До свидания, – говорю я и через мгновение оказываюсь на промозглой улице, где фонари горят через один, а людей не видно вообще. И мне становится страшно, особенно от неверных теней, создаваемых ветром. Страшно от знания того, что скрыто за ними. Возможно, я и приду домой. Если сегодня не мой день.
Наверняка я смешно выгляжу со стороны: не по годам рослый, сильный парень, шарахающийся от каждой тени… Ещё и эти облака, периодически закрывающие луну. Чёрт бы их побрал. Нет, с такими мыслями явно не стоит бродить в темноте.
Я давно достиг совершенства в умении ходить бесшумно. Даже сейчас подмерзшая каша у меня под ногами не издавала характерного хруста. Удивительно, какие чудеса может проделывать человек в своем желании остаться в живых.
«Срочно думай о чем-то другом! Соберись! Впереди еще долгий путь и это самый безопасный его отрезок. Думай о другом…». Снова голос брата:
– Параноик! Как ты мне надоел. Опять свет не потушил в комнате! Ты хоть знаешь, сколько набежало по счётчику за целую ночь?! Мы с матерью горбатимся на нескольких работах, а ты, малая скотина… – Удар.
«Я люблю тебя», – как хорошо, что я воспитал в себе хладнокровие. А теперь скажу вслух:
– Мне страшно.
– Чего может десятилетний пацан бояться в своей комнате? – брат всё ещё вне себя. К тому же он злится из-за того, что посмел ударить меня. Он добавляет уже мягче, почти ласково, – чего ты боишься?
«Я люблю тебя. Как тяжело молчать».
– Чего ты боишься? – хватает он меня за грудки, – Ты, псих!..
– …Ладно, малый, смотри! Берешь гантель вот так. Да нет! Ты, пианист хренов, не сжимай так пальцы… Что, тяжело? Ничего, я подстрахую… поднимешь раз десять. Что?.. Не бурчи себе под нос, я не слышу!
– Пятнадцать!..
– Вот это мой Сурик! Узнаю тебя, Санёк! – Брат улыбается, похлопывая меня по плечу.
– Влад, спасибо.
– Не бормочи под нос, я ничего не слышу, – говорит брат, начиная боксировать с грушей. – Закончишь – покажу тебе новый прием. Чтоб ты больше никого не боялся…
Мой добрый Влад, как же ты бываешь терпелив. А каким нетерпимым ты бываешь!
Не знаю, продержался бы я на твоём месте. Не знаю, сколько бы ты выдержал на моем…
