Идеологическая диверсия. Америке нужен мир! Желательно, весь

Ray S. Cline

The CIA Under Reagan, Bush & Casey

Liberty Publishing House, New York 1989

© Клайн Р., 2022

© Герштейн Л., переводчик, 2022

© ООО «Издательство Родина», 2022

Глава 1

Рождение центральной разведывательной системы

В 1939-41 годы мало кто из американцев был готов всерьез считаться с возможностью новой мировой войны. Для поколения, все еще мысленно сосредоточенного на «великой депрессии» 30-х годов и воспитанного в вере, что мир можно сохранить при помощи декларативных договоров и нейтралитета, начало широкомасштабных военных действий на европейской арене в сентябре 1939 года оказалось жестоким ударом, Война безжалостно разрушила общепринятое представление, что мы надежно изолированы от прочих частей света.

Что касается лично меня, то я воспринял очень болезненно крах этой иллюзии. Подобно большинству моих современников, я усвоил, что во времена пулеметов, танков и самолетов война столь губительна для человека, что только сумасшедший может решиться на нее. И сегодня мы то и дело слышим того же рода аргументы со ссылкой на существование того или иного типа оружия.

Равным образом в 30-х годах нам втолковывали, что экономика Германии и Японии не так сильна, чтобы бросить вызов западным демократиям – Франции, Великобритании и Нидерландам, – сколь бы ни были те разобщены политически и слабы в военном отношении. Мы с порицанием относились к жестокости действий японских завоевателей в Китае, к захвату фашистской Италией африканских колоний, к гитлеровской аннексии Австрии и Чехословакии, но при всем том большинство из нас полагало, что это нас не касается.

Вот почему в 1939 году совокупные американские вооруженные силы – армия, флот, морская пехота и находившаяся в зачаточном состоянии авиация – насчитывали всего-навсего около 190 тысяч человек. Оборонный бюджет колебался между одним и двумя миллиардами долларов, причем львиная доля его приходилась на корабли и самолеты, ввод которых в действие требовал немалого времени. Предполагалось, что нас защитят изоляция, нейтралитет и наша добродетель.

Война в Европе серьезно озаботила меня, помимо всего прочего, и по ряду личных причин. Я родился и вырос в Иллинойсе, в семье фермера, окончил школу в Индиане, а потом получил право на стипендию в Гарварде, куда и добрался на товарном поезде. Я уже почти привык к Гарварду, когда победа в конкурсе принесла мне прекрасную во всех смыслах стипендию для исследовательской работы в Англии, в Оксфордском университете. Чтобы добраться до Лондона, я приехал в Монреаль, и 2 сентября 1939 года поднялся на борт голландского грузового судна «Принц Виллем». Оказалось, что трюмы нашей посудины загружены военной контрабандой – металлоломом, что капитан прикидывает, как ему прорвать блокаду немецких подлодок, и что, как раз, когда мы выходили в Атлантический океан, невдалеке от нас было пущено ко дну огромное пассажирское судно «Атения».

Тонущая «Атения»

Необозримость суровых просторов Северной Атлантики оставляет человека наедине с непостижимыми таинствами природы и располагает к реалистическому философствованию. Капитаном нашего судна был голландец, тут же ставший предметом моего обожания. Меня поразило его бесстрашие по отношению ко всему происходящему и даже к перспективе нападения немцев на Голландию – неминуемого, по его убеждению. Причем говорил он о войне абсолютно хладнокровно. Это было для меня в новинку. Капитан тоже явно был расположен ко мне: разрешил столоваться вместе с ним, позволил повертеть туда-сюда рулевое колесо, дабы я почувствовал море; а потом я помогал ему составлять фальшивую декларацию о содержимом наших трюмов – чтобы одурачить нацистов, если они нас остановят. Вздымались и падали чудовищные громады волн, над ними то вспыхивало, то гасло северное сияние… Волей-неволей начинаешь чувствовать всю малость человеческого существа. К подобным мыслям склоняло и понимание, что в любой момент нас может поразить торпеда – ведь пустили же ко дну «Атению», хоть на ней было полно женщин и детей…

Мы шли зигзагами в надежде, что немцы нас проглядят. А потом нас перехватило британское патрульное судно, чему я несказанно обрадовался. Британия все еще правила морями. Во всяком случае, поблизости от Ла-Манша. Итак, спустя почти четыре недели, путешествие мое завершилось, я ступил на английскую землю, преисполненный понимания того, что кроется за тревожными заголовками европейских газет.

Всякий встречный-поперечный, узнав, что я отправляюсь в Европу, в зону войны, принимал меня за слегка тронувшегося, но, оказалось, что с общеобразовательной точки зрения пожить в Англии в 1939-40 годах было куда как полезно. Я вернулся в Гарвард только, когда меня поставили в известность, что мой паспорт будет аннулирован. Франция уже пала, а англичане отступали из Дюнкерка. Я покидал Англию, ничуть не сомневаясь, что она не сдастся. Хотя всего несколько лет назад выпускники Оксфорда декларировали, что не намерены сражаться за «короля и отечество», многие из них довольно скоро приняли участие в воздушных боях за Британию. И Англия выстояла. Лишь позднее я узнал, что выстояла она не только благодаря мужеству и умелости своих военно-воздушных сил, но и благодаря тому, что располагала немыслимо точными разведданными о противнике – прежде всего, потому что имела ключ для расшифровки немецких кодов. Вряд ли Великобритания выстояла бы в 1940-41 годах, когда бы в распоряжении Черчилля не было хорошо отлаженной системы разведслужбы.

Домой я вернулся в 1940 году. Мною владело твердое убеждение, что Америка должна прийти на помощь Англии, а не то мы и впрямь окажемся в полной изоляции в нашей «американской крепости», окруженные со всех сторон сильными и воинственными врагами. В течение 1940-го и 1941 годов я преподавал и писал, но что бы я ни делал, я отчетливо помнил, что нашу страну ждут в скором времени серьезные испытания. Что касается Голландии, то мой капитан оказался прав – немцы нагло вторглись в его страну. Чего не хватало американцам. так это прозорливости того капитана и его готовности принять вызов. Благо теперь я воочию убедился, как обстоит дело в Европе, моим наивным представлениям о природе этого международного конфликта и силах, вовлеченных в него, наступил конец. Равным образом прозревал и американский народ – пусть и не так быстро.

Яснее всех видел опасность Франклин Рузвельт и постепенно, осторожно подталкивал страну в нужном направлении. Так, шаг за шагом, страна двигалась к международной ответственности и… к войне. Ожесточенные схватки между сторонниками вмешательства в войну и изоляционистами не прекращались ни на день, пока не грянул Перл-Харбор. Только тогда – в конце 1941 года – все американцы объединились, завершив, таким образом, двухгодичный курс по изучению международных дел. Информация о балансе сил в Европе и Азии, стратегический анализ проблем обеспечения безопасности США, постижение того, что будет значить победа воинственных тоталитарных диктатур, – все это было в новинку американцам и пока еще не обрело адекватных пропорций, чтобы облегчить выработку более мудрой политики защиты американских интересов. Окончательно жребий был брошен, когда – после нападения японцев на Перл-Харбор и Филиппины Япония, Германия и Италия объявили Соединенным Штатам войну Период нейтралитета кончился.

Одним из свидетельств достойной всяческого сожаления неготовности США к решению проблем того времени являлось состояние дел в американской разведывательной системе накануне второй мировой войны. Идея создания центрального аппарата, координирующего работу всех звеньев разведсистемы, родилась в середине 1941 года. А до того действовало несколько не связанных друг с другом разведывательных агентств, занятых сбором различного рода информации для последующего доведения ее до сведения президента США и его советников – информации о состоянии дел на международной арене и о том, в какой степени это затрагивает интересы американской безопасности. Из всех этих агентств только разведслужбы армии и флота имели хоть какой-то навык в деле систематического сбора информации и ее анализа. И всего лишь в одной сфере – в шифровальном деле – еще сохранялось некое мастерство, приобретенное во времена участия США в Первой мировой войне и непосредственно после ее завершения. Все ли факты стали мне известны значительно позже, но даже и теперь страшно представать, до какой степени мы оказались безоружны – в смысле разведывательной службы – в момент, когда на нас надвинулась война.

Ниже приведена схема разведывательной системы по состоянию на 1940 год.

На бумаге все это выглядит не так уж плохо. На первый взгляд, Рузвельт имел возможность получить какие-то сведения от этих агентств – в одних случаях прямо, в других – через фильтрующее посредничество кабинета своих советников. К сожалению, изучение отдельных компонентов данной схемы свидетельствует, что реальные результаты разведывательной работы были невелики, поскольку не было составляющей единое целое системы, механизма, организующего и координирующего функции всех звеньев разведслужбы. Фактически, каждый компонент разведслужбы действовал вне связи с другими, не воспринимая свою работу как часть общей миссии, без понимания необходимости координировать свою деятельность с другими разведывательными агентствами, чтобы обеспечить надежное освещение международной ситуации. По состоянию на середину 1940 года разведывательной работой было занято, вероятно, не более тысячи человек, причем большинство составляли техники из отделов радиоперехвата.

В результате президент США получал информацию, мало чем отличающуюся от той, что он мог почерпнуть из доклада какого-нибудь сотрудника дипломатической службы (доклада, оставляющего возможности для самой широкой интерпретации) или из случайно добытого дипломатического послания той или иной страны, которое разведотдел армии или флота умудрились расшифровать. Профессиональный уровень такой работы трудно назвать зрелым, тем более что, как отмечалось выше, работа эта не мыслилась в качестве составной части некоего единого целого.

Государственный департамент считал, что основная его задача – дипломатическая работа, и потому аналитическая часть докладов американских посольств была довольно односторонней, она была нацелена лишь на то, чтобы дать возможность государственному секретарю и его ближайшим помощникам регулировать взаимоотношения США с соответствующими зарубежными странами. По традиции, армия и военно-морской флот имели свои разведотделы на уровне Генерального штаба, но они были сравнительно малочисленны, совершенно непривлекательны для честолюбивых офицеров и ограничивались сбором данных для отделов военного планирования – армейского или флотского. Ручеек информации, поступающий к президенту США и правительственным лицам, причастным к деятельности военных ведомств, был крайне скуден, а чаще всего такового и вовсе не было. Когда удавалось перехватить какую-то важную информацию, с ней знакомили (но не более того) Рузвельта и очень ограниченный круг других ответственных лиц. Причем эта информация не подвергалась оценке и сопоставлению с другими данными – за исключением случаев, когда она использовалась для узкоспециальных целей военного планирования.

Понимая всю критичность ситуации, Рузвельт в июне 1940 года ввел в состав своего кабинета двух весьма энергичных и компетентных республиканцев – Генри Л.Стимсона (в качестве военного министра) и Фрэнка Нокса (в качестве министра ВМС). Не исключено, что и Рузвельт, и оба министра больше узнавали из газет и всяческой периодики, чем из донесений разведотделов. Хотя в американской прессе число материалов, серьезно анализирующих международные события, было ничтожно мало, все же время от времени появлялись довольно проницательные статьи зарубежных корреспондентов ряда газет и таких богатых журналов, как «Тайм» и «Лайф». Частная инициатива в деле освещения международной ситуации дает очень неплохие результаты, когда дело касается таких открытых обществ, как, скажем, Франция или Великобритания, но совсем другое дело – страны закрытого типа, где чуть ли не все данные о состоянии общества считаются государственной тайной. Получается некая асимметрия: информации об открытых обществах больше чем достаточно, но о том, как функционируют диктатуры, сведений почти нет. Подобная ситуация была в предвоенные годы. Такова же она и сегодня. Только в результате искусной работы разведки появляется возможность заглянуть за завесу тайны, окутывающей все формы жизнедеятельности полицейского государства. Однако накануне второй мировой войны американская разведка таких операций не предпринимала.

Конец 30-х годов был эрой радио, и благодаря ему зловещие предзнаменования войны в далекой Европе давили всей своей тяжестью на американцев. Полные драматизма события развивались стремительно. Именно тогда начала складываться такая форма радиоотчета о международных событиях, как «сводка новостей» – репортажи велись прямо из Берлина, Вены, Рима, Парижа и Лондона. Когда в сентябре 1938 года Гитлер выступил с речью о Судетах, по ради: звучали не только переводы отрывков из нее и анализ того, чем такая позиция чревата для Европы, но доносился и визгливый голос самого фюрера. Имена радиожурналистов Эдварда Марроу и Уильяма Ширера были известны каждому, число их слушателей было поистине необъятно, а искусство репортажа достигло своей вершины. Для Рузвельта и большинства высокопоставленных лиц в Вашингтоне именно радио было источником самой свежей информации о всех перипетиях на международной арене. Радио да пресса, с ее отчетами иностранных корреспондентов.

Эти источники информации, а также знания о зарубежных странах, накопленных относительно небольшим числом университетских ученых, бизнесменов, миссионеров и любознательных туристов, – вот и все, чем располагало американское общество и вашингтонские чины, Правда, был и другой источник открытой информации (хотя и не всякому доступный) – сведения из дипломатических докладов.

В Госдепартаменте в то время было немало поистине блестящих умов, но обнаружилось это позже, в послевоенную эпоху. Благодаря усилиям Джорджа Кеннана, Чарльза Болена и Левеллина Томпсона появилась целая плеяда специалистов по Советскому Союзу. Однако в предвоенный период мнения и соображения этих людей не доходили до сведения правительственных верхов, да и сам госсекретарь – изысканный Корделл Халл, в то время популярный политик, назначенный Рузвельтом на эту должность, не был из числа тех, кто обладал полновесным знанием международной ситуации, – знанием, столь необходимым Рузвельту.

Как водится еще и сегодня, в те дни всякий в Вашингтоне считал себя специалистом по европейским делам, так что никто особенно-то не считался с толкованием европейских событий дипломатической службой. Халл главным образом концентрировал свое внимание на Японии, где американским послом был очень талантливый человек – Джозеф Гру. На основании анализа ряда перехваченных японских документов Гру удалось поразительно точно угадать намерения японцев, однако Вашингтон не оценил его проницательности, да и вообще не ясно, понимал ли Халл, которого время от времени знакомили с этими документами, всю их значимость. В Госдепартаменте не было отдела анализа информации, ответственного за то, чтобы госсекретарь был должным образом информирован, отдела, сопоставляющего посольские донесения с данными военной разведки.

В феврале 1941 года был создан разведотдел для сбора данных из открытого источника, полезность которого трудно переоценить, Отдел начал поставлять информацию правительственным лицам, ответственным за иностранную политику, и значимость этой информации оказалась столь весомой, что отдел не был расформирован и по окончании войны.

Речь идет о Службе радиоперехвата иностранных передач, учрежденной по предложению Госдепартамента. Она фиксировала иностранные радиопередачи, переводила на английский язык речи зарубежных политиков и передачи новостей, чтобы информировать обо всем наиболее важном другие разведотделы. Для американских дипломатов, руководителей государства и военных вопрос о получении своевременной и детальной информации о заявлениях зарубежных политиков и военачальников был крайне насущным. Так появилась на свет эта разведслужба – род справочного отдела, плоды трудов которого весьма существенны доя работников Госдепартамента, включая послов, а также и для американской прессы. Позже она получила название Служба информации об иностранных радиопередачах (СИИР) и в конце концов попала в ведение ЦРУ, превратившись в «службу, представляющую общий интерес». Ее сообщения и аналитические резюме, ее картотека и по сей день поистине бесценны.

Аналогичный отдел радиоперехвата действовал в рамках Би-би-си, обслуживая нужды лондонского правительства. СИИР быстро наладила деловую связь с этим отделом, и редакторы, переводчики и аналитики начади обмениваться информацией и накопленным опытом; записи службы английского радиоперехвата направлялись в США, а оттуда в Лондон поступали результаты трудов СИИРа. Не только во время войны, но и на протяжении последующих трех десятков лет эта единственная в своем роде информационная служба держала руку на пульсе важнейших международных событий, ежедневно переводя на английский и обрабатывая сотни тысяч слов, чтобы тут же разослать полученные сведения тем, кто в них нуждается в Великобритании, США и в других странах. В наши дни это повседневная работа, результаты которой и сотрудниками разведки, и политиками воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. Однако небезынтересно отметить, что еще в 1941 году такой источник открытой информации, как радио, уже был признан правительством в качестве ценного поставщика разведывательной информации наряду с сообщениями дипломатов и военных, наряду со службой дешифровки. Правительственные лица довольно быстро поняли, до какой степени важна для них служба радиоперехвата. И в некотором смысле СИИР стала первым поистине «центральным» элементом в структуре, которая отчаянно нуждалась в координации деятельности своих агентств, сопоставлении различного рода данных и систематическом их анализе.

В предвоенные годы Госдепартамент в своих опенках международной ситуации главным образом полагался на донесения американских посольств, укомплектованных сотрудниками дипломатической службы США и – в качестве помощи армии и флоту – военными атташе. Число работников американских посольств не было велико, а кроме того, обзор международной ситуации был для них всего лишь одной из множества прочих обязанностей, таких, как необходимость соблюдать дипломатический протокол в ходе общения с дипломатами других стран, не упускать из виду ни одной из тысячи мелочей, сопряженных с коммерческими и консульскими отношениями. И в помине не было какой-нибудь там агентурной разведывательной сети, поскольку США – за исключением военного времени – никогда всерьез не занимались шпионажем.

В 1939 году в Госдепартаменте насчитывалось всего около тысячи человек, половина из которых были административными работниками. А за границей сотрудников Госдепартамента было и того меньше. И до самого конца войны ни в Вашингтоне, ни за границей Госдепартамент не располагал собственной разведывательной службой и вообще не занимался разведывательной работой как таковой. Госсекретарь Халл рассматривал подчиненную ему организацию как «департамент мира», оставляя все вопросы, связанные с угрозой безопасности США, на усмотрение военного министерства, каковое, как он совершенно верно предвидел, в случае войны возьмет дело обороны страны в свои руки.

В ноябре 1940 года Госдепартамент учредил наделенный разведывательными функциями Отдел корреляции зарубежной деятельности. Он был малочислен (в 1943 году там работали всего 18 человек) и занимался по преимуществу тем, что пытался извлечь информацию об иностранцах при помощи служб, ведавших вопросами иностранных паспортов и виз, а также из бесед с натурализованными гражданами США и с зарубежными политическими деятелями, посещавшими Госдепартамент.

Дин Ачесон – в то время помощник государственного секретаря (1941 г.) – позже говорил, что Госдепартамент как таковой был «неподготовлен» к оценке возможностей и намерений иностранных государств, к оценке, основанной на четкой системе взаимосвязи между разведывательными службами Соединенных Штатов. Фактически, отметил он, техника сбора разведданных сотрудниками дипломатической службы была не лучше той, к которой прибегали во времена Джона Адамса и Бенджамина Франклина, с той малосущественной разницей, что рапорты теперь печатались на пишущих машинках и отправлялись по телеграфу. Причем рапорты дипломатической службы попадали лишь на стол дежурного сотрудника Госдепартамента, вместо того чтобы доставляться аналитикам-специалистам из разведки.

В общем, дело шло на довольно любительском уровне, и чуть ли не все зависело от опыта и интуиции зарубежных сотрудников дипломатической службы и высокопоставленных лиц в самом Госдепартаменте, хотя яснее ясного, что анализ поступающей из-за рубежа информации требует особого искусства, являющегося составной частью разведывательной работы. Выдающийся разведчик-аналитик Шерман Кент подчеркивает в своей работе «Стратегия разведки в мировой политике», что задача отбора и анализа информации, имеющей стратегическое значение, связанной с вопросами войны и мира, требует «профессионализма высокого порядка», весьма отличного от уровня мастерства рядовых работников дипломатического и военного ведомств. Он совершенно справедливо констатировал, что к анализу информации стратегического значения ни Госдепартамент, ни военное ведомство ни в коей мере не были готовы. Кент писал об этом в 1946 году. Легко представить себе, каково же было положение дел в этом вопросе в 1941 году.

Военное ведомство (в состав которого в те годы входили и ВВС) и министерство ВМС были практически не менее инертны в вопросах разведки, чем Госдепартамент. Исключение составляла лишь блестящая работа дешифровального отдела в Японии, трудившегося над разгадкой дипломатических и военных сообщений. По сравнению с Госдепартаментом, военное министерство и министерство ВМС были лучше подготовлены к разведработе только в сугубо формальном смысле: в их распоряжении были особые отделы для обработки и анализа информации, поставляемой военными атташе и станциями радиоперехвата. Когда в 1939 году началась война, в разведывательном управлении военной разведки (G-2) при военном министерстве в Вашингтоне было всего двадцать два человека. Хотя число сотрудников Управления стремительно возросло к декабрю 1941 года, достигнув почти пятисот человек, лишь немногие из них на самом деле имели опыт работы в разведке.

Генерал Ш.Майлс

Во время расследования обстоятельств, связанных с Пирл-Харбором, бригадный генерал Шерман Майлс (бывший военный атташе в Лондоне, а с мая 1940 года возглавивший G-2) показал, что подведомственное ему Управление было практически полностью занято «мерами предосторожности против диверсий», то есть контрразведывательной работой по защите армейских объектов от диверсионных актов. Кроме того, Управление контролировало работу военных апаше за границей, каковых к 1940 году насчитывалось шестьдесят человек. Платных агентов за рубежом у военного министерства не было, как не было и сколько-нибудь серьезного доступа к важной информации. Позже генерал Маршалл говорил, что информация в основном черпалась из сплетен за послеобеденной чашкой кофе.

Судя по всему, военно-морское министерство было все же поискуснее в делах разведки, поскольку американские корабли были частыми гостями во многих дальних странах. Но все-таки и оно не было в структурном смысле готово к оперативному решению разведывательных задач, более того – даже ориентация на таковое отсутствовала. В середине 1940 года в Управлении военно-морской разведки (УВМР) все еще царил беспорядок, связанный с отсутствием постоянных кадров – морские офицеры, как это повелось издавна, не засиживались на суше. Даже в 1941 году в УВМР числилось всего сто пятьдесят человек, для большинства из которых эта работа была в новинку. Только в одном 1941 году трижды сменился глава УВМР. 15 октября его возглавил капитан Т.С.Уилкинсон, прежде не имевший никакого отношения к разведке.