Зиновий задумчиво сосал незажженную сигарету, а его взгляд не отрывался от крышки гроба.
– Как это произошло, знаю. Он выбросился из окна и сломал себе позвоночник. А почему? – Зиновий помолчал. – Давай поговорим об этом после похорон.
Я внимательно посмотрел на него.
– У меня такое чувство, будто ты знал заранее, что это может случится.
– Нет, я не знал. Другое дело, что я не слишком этому удивлен.
– Ты чего-то чувствовал?
Зиновий пожевал сигарету, бросил ее на пол и принялся за новую.
– Это не просто объяснить. Каждое событие имеет свою логику. Так вот его самоубийство укладывается в эту логику.
– Не понимаю, о какой логике ты говоришь! – Я вдруг почувствовал возмущение. – У него все складывалось в жизни хорошо. У него был успех, была жена, которую он любил. Кстати, почему она так странно себе ведет?
Зиновий как-то непонятно посмотрел на меня и тяжело вздохнул, при этом его массивный живот весь пришел в движение.
– Ты очень странный человек, Сережа, – вдруг усмехнулся он, – ты так глубоко закапываешься в песок собственного мира, что не замечаешь ничего вокруг. Ты – дважды эгоцентрик с ног до головы и с головы до ног.
В этом замечание, пожалуй, была доля истины и быть может даже весьма немалая, но сейчас мне было не выяснения подробностей о моем эгоцентризме. Хотя странно, что об этом мне сказал Зиновий – человек, которого я никогда не считал тонким знатоком человеческих душ.
– Но хоть объясни тогда, почему так странно ведет себя Инна? Она мне даже не позвонила, а когда я попытался выразить сочувствие, то просто нагрубила.
Несколько мгновений Зиновий изучал меня, как редкий музейный экспонат. Он явно раздумывал, продолжать ли со мной этот бесплодный разговор или вернуться в квартиру.
– Я тебе скажу, но не сейчас. Уже скоро вынос тела. Пойдем в квартиру.
Нет смысла подробно описывать похороны, пожалуй, что меня удивило так это то, что проводить Игоря в последний путь пришло не слишком много народу. А ведь он был довольно известным писателем, его книги издавались приличными по нынешним временам тиражами, переводились за границей. Конечно, в наше время отношение к пишущей братии сильно изменилось; когда умерли Толстой или Достоевский, то горевала вся страна, а многие считали их смерть своим личным горем и огромной потерей для всего государства. Если бы они почили в бозе в наши дни, то удостоились в лучшем случае небольших некрологов в газете; хорошо ли это или плохо, но писатели больше не властители дум, а просто люди, которые сочиняют книги для того, чтобы было бы чем занять себя на длинных перегонах метро. Наверное, это справедливо, никто не должен навязывать другим свои мысли и чувства, в век демократии все находятся в равном положении. И все же мне казалось, что желающих проститься с Игорем могло бы быть гораздо больше. Я вдруг почувствовал, что мне обидно за него, он заслужил к себе другое отношение.
Пока продолжался печальный обряд похорон, я думал о покойнике. В его поступке скрывалась какая-то важная тайна. Мне казалось, что я хорошо знал и понимал его, наша дружба продолжалась вот уже больше пятнадцати лет, и до этого дня я был уверен, что у нас не было друг от друга больших секретов. Хотя с другой стороны не могу сказать, что порой между нами возникали странные охлаждения, когда мы не виделись месяцами и даже не всегда перезванивались. Игорь далеко не всегда делился со мной своими творческими планами, и бывало я узнавал об его новых книгах только тогда, когда они появлялись на прилавках магазина. Это был человек, которому невероятно везло. Мне понадобилось почти десять лет прежде чем увидел свет мой первый роман; Игорь же начал издаваться едва ли не сразу после окончания Литинститута. Тот, кто варится в литературном московском котле, отлично понимает, какая это редкость. Ибо вопрос тут совсем не в таланте – талантливых много – а в невероятном везении, которое улыбается лишь редким счастливцам. Игорь как раз и был таким везунчиком.
Но везло ему не только в литературе, но буквально во всем. Повстречал женщину, которую страстно любил, и которая отвечала ему тем же, а в качестве осязаемого проявления этой страсти подарила ему двух сыновей. Я знал, что он не изменял или почти не изменял ей и не потому, что был принципиальным противником измен; будучи студентом, он считался на факультете едва ли не первым сердцеедом и немалому числу наших сокурсниц он оказал неоценимую услугу в переходе в разряд из девушки в женщину. Просто он так был поглощен женой, что больше ему никто не был нужен. Не было у Игоря и материальных затруднений; хотя он не являлся миллионером, но гонорары позволяли ему вести в отличии от меня весьма безбедное существование. И вот в самый разгар этого благополучия, он принимает решение покинуть этот бренный мир. Игорь, мысленно спрашивал его я, смотря, как медленно погружается в последнее свое пристанище гроб, что же все-таки мне было неведомо о тебе?
Автобус повез нас с кладбища, где отныне навечно остался пребывать Игорь, обратно. Я же смотрел то на Инну, то на Зиновия. Выражение лица у Инны было совсем не траурным, эта женщина была вся переполнена злобой. До сегодняшнего дня я был уверен, что знал ее достаточно хорошо, и она мне всегда казалась нежным и чутким человеком, чья душа была наполнена любовью к мужу и доброжелательностью к его друзьям. Конечно, её постигло большое горе, но почему оно находит такой странный выход?
Эта была еще одна загадка, которую я никак не мог разгадать. Что же касается Зиновия, то тут было все предельно ясно; он явно мечтал как можно скорей покинуть этот траурный кортеж и вернуться к своим делам, любовницам, обильным яствам, бутылкам с дорогими винами, которые привозили ему благодарные авторы со всего света.
После похорон следуют поминки. Когда мы вернулись с кладбища, столы уже были накрыты, мы заняли свои места. Все стали говорить о покойном, маленькую речь пришлось произнести и мне. Но все это уже не имело никакого отношения к Игорю; нет ничего более далекого от действительности, чем слова живых о мертвых. Периодически я поглядывал на Инну; все это время она молчала, и в ее взгляде застыл один и тот же вопрос: когда мы все уберемся из этого дома и оставим ее одну?
Наконец мы исполнили это ее желание. Я и Зиновий вышли из дома. Зиновий по привычке сосал сигарету и думал о каких-то своих делах. Я бы не слишком удивился, если сейчас он бы прямиком закатился к одной из своих многочисленных подружек. В самом деле, что ему мешает: Игорь благополучно погребен, для деловых контактов день испорчен, значит остается одно – веселиться.
Мы подошли к его «BMW».
– Хочешь, я тебя подвезу, – любезно предложил он.
– Мне хочется немного пройтись. Когда идешь пешком, лучше работают мозги, чем когда едешь в такой роскошной машине.
– Ну, ну, – сказал Зиновий, выплевывая сигарету на асфальт.
– Послушай, мне кажется, что ты знаешь об его смерти больше, чем ты мне сказал.
– И что? – Зиновий как-то странно смотрел на меня; в его взгляде затаилась насмешка и одновременно ожидание с моей стороны какого-то продолжения.
– Я хочу, чтобы ты мне объяснил, что все-таки произошло? Ты не забыл, Игорь был моим другом. Как и твоим. Или у тебя нет друзей?
– Что касается друзей, то любой дурак тебе скажет, что это вопрос философский. – Толстое лицо Зиновия, довольное своим перлом, расплылось в широкой улыбке. – Ну а если тебя интересуют подробности…
Зиновий явно о чем-то задумался, причем по тому, как замерли на месте его маленькие глазки, этот процесс протекал у него весьма интенсивно.
– Заходи ко мне в издательство, там обо всем и поговорим. А сейчас, прости, спешу и так потерял много времени. Знаешь, сколько я отменил деловых встреч? Три. Если так пойдут дела и дальше, то можно разориться. А тогда где ты будешь печатать свои романы? Так что не умирай, иначе я стану нищим из-за вас.
Я не сомневался: будь сейчас другая ситуация, все толстое тело Зиновия стал бы сотрясать хохот; больше всего на свете его смешили собственные остроты. Однако, учитывая только что состоявшуюся печальную церемонию, оно лишь издало негромкий смешок.
– Я жду тебя, – вдруг очень серьезно произнес на прощание Зиновий. – Я думаю, у нас есть о чем поговорить.
«ВМW» с благородной мягкостью шурша шинами, выкатился со двора.
Я проводил глазами роскошный лимузин и неторопливо побрел по улице. Я вернулся, как я ее называю, в свою берлогу, примерно через час.
Мое скромное жилище действительно напоминает берлогу; по крайней мере, мне оно кажется не более уютным, чем зимнее пристанище медведя. Много раз я пытался навести в ней порядок, создать хоть какое-то подобие комфорта, но проходило несколько дней и мое жилище вновь превращалось в обитель хаоса и неразберихе.
Я сел за компьютер, но включать его не стал; мне было не до работы. С некоторым удивлением я констатировал, что настроение подавленности у меня сейчас сильнее, чем во время похорон. Может быть, от того, что тогда меня со всех сторон окружали люди, все время что-то происходило, я был составной частью механизма церемонии. Теперь же я находился совершенно один, и одиночество давило на меня подобно мешку с тяжелым грузом на плечах.
То, что меня угнетало одиночество, было для меня несколько непривычным явлением. Одиночество – мой удел, я бы даже сказал – мой осознанный выбор. Писатель – профессия для одиноких людей, ибо это человек, который углублен в самого себя, в свои мысли, в свой дух, который он рассматривает, как туннель для проникновения в дух всего мироздания.
Конечно, далеко не все писатели ведут такое затворническое существование, немало встречается среди них веселых кампанейских людей. Но все зависит от того, что он за писатель. Большинство из нас скользят лишь по поверхности жизни, она для них скорей напоминает бесконечный комикс, который надо успеть перелистать до того момента, когда смерть остановит этот бесконечный процесс. Мы придумываем бесчисленные сюжеты, ищем необычные повороты, как будто в этом и заключается весь смысл литературного труда. Для меня подобные авторы напоминают художников-иллюстраторов, которые не создают самостоятельных произведений, а лишь иллюстрируют чужие творения. Я понимаю, что нужны и такие литераторы, ибо миллионы читателей не хотят читать настоящих книг. Пустота всегда ищет пустоты, дабы приобрести иллюзию своей напыщенности. И эта встреча двух пустот: пустоты писательской и пустоты читательской и создает ту страшную атмосферу, которая порождает все то чудовищное, что происходит на земле.
Я – человек в этом плане иной, с самого начала я рассматривал свое писательство, как свой жизненный путь. Потому-то я и выбрал эту, на мой взгляд, отнюдь не самую лучшую профессию, что рано почувствовал желание разобраться в самом себе. Нельзя сказать, чтобы я преуспел в этом благородном начинании; скорей наоборот, единственное, что я приобрел за эти годы, так это бессчетное число вопросов, на которые я не могу дать удовлетворяющие меня ответы. Именно такой подход к писательскому труду и сближал нас с Игорем, хотя его манера письма и мышления весьма существенно отличалась от моих. Его особенность заключалось в том, что он был привержен к категорическим суждениям; будучи интеллектуалом, он постоянно стремился добраться до сути явлений, а добравшись, не оставлял никаких сомнений в том, что это так, как он говорит.
Он писал так, словно забивал гвозди. И это его качество не раз становилось предметом наших жарких споров, порою на грани ссор. Ему нравилось выступать чрезвычайным и полномочным послом истины; я подозревал, что он ко всему человечеству, не делая исключения и для меня, относился с чувством превосходства. Надо сказать, что для этого были определенные основания; я редко встречал человека умнее его; ум Игоря напоминал мне бритву, которой безжалостно соскабливает с любого предмета все лишнее и ненужное, доходя до самой его сердцевины. Но в этом и заключалась, на мой взгляд, его главный недостаток; добравшись до определенного предела, он отказывался следовать дальше, считая, что уже находится на краю ойкумены – и больше дороги нет. Ему претила мысль, что мир может быть бесконечен, где-то непременно, пусть очень далеко, но он должен обрываться. Я же всегда сомневался в этом; я никак не мог выкинуть из головы вопрос: а что же там, за этой границей?
Но спорить на эти темы теперь бесполезно, Игорь добрался до своего края, до своего предела и что он там встретил – конец мирового пространство или его беспредельность известно только ему. Мне же отныне предстоит выяснять этот вопрос в одиночку. Но главное, что меня сейчас волнует, почему он это сделал?
За окном сгустился вечер, и я ощущал, как трудно мне выдерживать сегодня груз одиночества. Неожиданный и загадочный уход из жизни Игоря не только лишил меня лучшего друга, но и провел вокруг меня невидимый круг еще более отделяющий от людей. По-видимому, есть предел моего отторжения от человечества, каждый из наших друзей и знакомых выполняет для нас роль моста, связывающего человека с остальными людьми. И когда такой мост рушится, всегда испытываешь состояние катастрофы, ибо рвется важная нить, соединяющего тебя с миром. Наверное, в идеале мудрецу не требуется никого, он самодостаточен. Но, во-первых, это в идеале, а, во-вторых, я не мудрец.
Больше всего мне хотелось позвонить Лене, но еще два дня назад она предупредила меня, что у нее какие-то срочные домашние дела и просила эти дни ее не тревожить. Правда у меня была уважительная причина нарушить этот запрет. Я смотрел на телефон; желание набрать ее номер было таким сильным, что я даже чувствовал легкое покалывание в кончиках пальцев. И все же я решил не делать этого; я знал, как она не любит, когда я беспокою ее тогда, когда она этого не хочет. Я вздохнул и бросился на кровать, на которой мы бесчисленное число раз занимались с ней любовью. Но сейчас в моем воспаленном мозгу возникали совсем иные картины; я видел мертвое лицо Игоря, гроб, словно получивший пробоину корабль, погружающийся в пучину могилы… Почему-то тревога, овладевшая мной в тот момент, когда из моего почтового ящика, выпало письмо, не только не проходила, наоборот, она нарастала. Я не понимал причины этого явления; это чувство не было напрямую связано с самоубийством Игоря и его похоронами, оно было гораздо глубже и шло из самых потайных глубин моего существа. Как будто я находился перед переломным моментом в моей судьбе, предчувствие больших и отнюдь не радостных перемен, как верный товарищ, не покидало меня ни на минуту. Но с чем они связаны? С Леной? Я услышал, как громко забилось мое сердце. Нет, только не это. Пусть рушится все, но не наши отношения.
Я не мог лежать на кровати и вышел на балкон. Город был уже накрыт темным покрывалом ночи, но, словно сопротивляясь окутавшему его мраку, был весь озарен огнями. Я стал смотреть в направлении дома Лены. До чего же мне хочется ее увидеть, дотронуться до нее, рассказать, как тревожно и беспокойно на душе. Но, увы, она далеко, нас разделяет полтора часа езды. Хотя причем тут расстояние, если бы только она подала сигнал я бы немедленно ринулся к ней, несмотря на поздний час.
Мы познакомились два года назад; я пришел к ней на эфир. Только что вышла моя вторая книга, не могу сказать, что уж очень великая, но достаточно неплохая, по крайней мере, для того, чтобы ведущая литературного салона радиостанции «Восток» Елена Эленина пригласила меня на свою передачу. И когда кончилась ее запись, я уже понял, что влюблен.
Почему это случилось так быстро и внезапно, я не знал тогда и не знаю до сих пор. Не могу сказать, что в тот день я встретил неземную красавицу или она блистала невероятными перлами ума. Ничего этого не было; она была симпатичной, но не более, она была не глупой, но явно и не светочем человеческого разума. И все же я понял: я нашел ту, которую искал, и больше мне не нужен абсолютно никто.
Набравшись не то храбрости, не то наглости, я пригласил ее на свидание, и к моему величайшему счастью она, почти не раздумывая, согласилась. Это было таким неслыханным везением, таким подарком судьбы, что за весь обратный путь от радиостанции до своего дома я мысленно пропел весь свой оперный и эстрадный репертуар.
С той памятной передачи прошло два года, два самых счастливых и два самых непростых года в моей жизни. Наш роман начался очень легко, я бы даже сказал резво; уже на второй день мы оказались в одной постели. Мне все нравилось в Лене: ее голос, тело, привычки, манеры, как она движется, как она спит, как ест, как одевается, как смотрит на меня. Это было какое-то полное упоение другим человеком. Я не могу сказать, что до нее у меня было много женщин; но несколько достаточно пылких романов есть в моей коллекции. Я знаю за собой, то ли слабость, то ли достоинство; я очень влюбчив; женщины увлекают меня с какой-то волшебной силой. И все же я ясно ощущал, что на этот раз все было по-другому, совершенно иначе; если раньше чувства захватывали лишь какую-то часть меня, какие-то поверхностные слои моей не слишком богатой натуры, оставляя основание моего существа по сути дела не затронутым, то сейчас любовь проникла и в эту заповедную область, изменив там все.
