Пляска у Священной Горы

ЗА ЧТО, КАИН?

Случалось, ночью, когда крупные, хорошенько вызревшие звезды, достигнув апогея, готовились, подобно злачному колосу, что накануне жатвы сгибается под собственной тяжестью, склониться и соскользнуть куда-то вниз по небу, Каин слышал, как Ева приглушенным голосом попрекает Адама какой-то Лилит. О любви двоих – мужчины и женщины, Каин еще полного представления не имел, поскольку самолично не изведал, что это такое, но догадывался, что родительница недовольна отцом: «Признайся, ты ведь был влюблен в эту рыжеволосую бестию?» Что отвечал тот, до слуха не доносилось, скорей всего, Адам отмалчивался, не принимая ревность жены всерьез. Похожие выяснения отношений, вообще-то, случались и белым днем, и Каин готов был дать голову наотрез, что и сейчас вот речь идет о некоей таинственной Лилит. Он судил так по реакции, по жестам, по выражению лица отца, который или смущенно улыбался, или слабо отмахивался рукой, как от надоедливой мухи, а то и грозно хмурился, и тогда уж мать в мгновение ока сникала, покорно отступала, во всем ее облике проглядывало желание исчезнуть, раствориться, стать этакой женщиной-невидимкой.

В такие минуты: и ночью, когда в прорехи над головой (кровля кое-где прохудилась) заглядывало усеянное звездами небо и слышалась только шелестящая, как осока под ветром, речь матери, и днем, когда родители находились где-то в отдалении, а о том, что у них за разговор, можно было судить лишь по мимике отца, Каин с неудовольствием думал об Авеле – тот или сладко посапывает на своем застеленном душистым сеном топчане, хорошо угревшись под одеялом из нескольких кусков овчины, и наверняка снятся ему приятные сны, иначе с чего этот дылда улыбается, как ребенок – ласково и нежно, или лежит себе Авель на траве, раскинув руки и ноги, и неотрывно глядит вверх, в ту текучую, в беспрестанном движении голубизну, по которой плывут белые, как его агнцы, облака. Ничто Авеля не заботит, не тревожит, кроме пасомого им стада, кроме ожидаемого приплода, кроме того, чтобы уберечь своих овечек и прочую живность от злых зверей.

Каину ведомо было, как сильно тоскует отец по Эдему, навсегда, увы, утерянному. Взять хотя бы солнечную рябь на реке, близ которой они поселились. Она, если верить Адаму, не шла ни в какое сравнение с теми бликами, которые играли на водной глади реки, орошавшей сад в Эдеме и затем разделявшейся на четыре могучих потока. И зелень травы, роскошных древесных крон, чья тень спасала от немилосердного, бывало, зноя, тоже уступала вечной зелени и немыслимому цветению райской растительности, не знавшей, что такое осень и сопряженное с ней увядание. А о вкусе тех плодов, которые сейчас отягощают ветки и которыми кормится их небольшая семья, нечего уж и говорить.

– Отец, я вижу, ты сильно тоскуешь по Эдему, – однажды сказал Каин. – Там было лучше?

– Да, там мы испытывали негу, безмятежность, покой. Там нас с матерью твоей ни на миг не оставляло поистине райское блаженство. Но провинились, сильно провинились мы перед Господом, и он изгнал нас из рая, – тяжко вздохнул Адам. – И все же…

– Что – и все же? – продолжал допытываться Каин.

– И все же Господь определил нам дальнейшую жизнь, а это гораздо лучше, чем небытие, хотя забот у нас полон рот, ведь в поте лица добываем хлеб наш насущный. И так будет, пока мы с Евой, а потом когда-нибудь и вы, и ваши дети, и дети детей ваших, не возвратимся в ту землю, из которой Он, по крайней мере, меня и сотворил. Все-таки Господь добр и милостив – и отца твоего, и мать твою Еву Он одел в кожаные одежды, дабы в холод и ненастье нас согревало тепло. Опять же, препоясав ими чресла, мы сокрыли наготу, которой с матерью твоей там, в райских кущах, не стыдились, а здесь вот познали, что такое срам.

Они и не заметили, как к ним тихонько, незаметно подошел Авель, уловил обрывки их разговора и, медленно краснея, не поднимая глаз на отца, спросил:

– Отец, а когда-нибудь и у нас… – здесь он запнулся, не решаясь договорить до конца.

– Ну-ну, что же ты умолк, – засмеялся Адам.

– … И у нас когда-нибудь тоже будут… жены? И мы познаем, что такое… любовь?

– Да, Авель, когда-нибудь и у вас обязательно будут жены, и ваши сыновья и дочери обзаведутся женами и мужьями, потом настанет черед внуков, правнуков, и род людской продолжится на земле, и переполнится она людьми.

– Откуда же они возьмутся, наши жены? – уже смелее допытывался Авель.

– Сын мой, задумываться над этим пока не стоит. Может быть, у вас появятся сестры, и на первых порах Бог разрешит кровосмешение. А может быть, Он снизойдет к нам, смертным, как-то по-другому, ведь милость Его безгранична, если, конечно, мы не будем гневить его…

Однажды Каин, когда воротился домой за мотыгой из крепчайшего кремния, по твердости уступавшего разве только алмазу, и отыскал ее в густой траве за хлипкой, сложенной из хвороста стенкой их жилища, все-таки расслышал, как отец, весьма рассерженный очередными, видимо, укорами Евы из-за какой-то таинственной, загадочной Лилит, ответил ей резко, непримиримо:

– Замкни свои уста, женщина! Ну что ты заладила – Лилит, Лилит! Неуступчивая, своенравная, рыжеволосая бестия!.. Хочешь, я открою наконец-то правду: это тебе лукавый нашептал на ухо! Тот самый, который ничем не лучше змея-искусителя! Однажды ты послушалась его, этого проклятого змея, соблазнилась его сладкими речами, ввела во искушение и меня! Теперь вот рожаешь детей своих в муках! Тебе этого мало?!

Ева, кажется, ничего мужу не ответила, промолчала, став на время безгласной…

Больше всего Каин любил, когда, выбившись из сил от тяжкой, порой выматывающей все жилы работы, он опускался на мягкую травяную подстилку обочь возделанного им поля и всецело отдавался покою, а ноздри его, раздуваясь, ловили сытные запахи диких созревающих злаков. Хвала Всевышнему, не одни лишь терние и волчцы, эти колючие вредные сорняки, а и золотые злаки все же произрастают на этой скудной земле. Сизые метелки тех же овсов раскачивались на ветру, клонясь и так, и этак долу, и Каин, если ощущал, что к нему уже на цыпочках подкрался голод, срывал несколько колосков и, царапая жесткими кусючими остьями губы, с наслаждением разжевывал молочного вкуса зерна. Не успевшие еще затвердеть, они напоминали, что осень не за горами, а значит, скоро урожай будет собран и перенесен в хижину, где на одной половине Адам с Евой, на другой – он с Авелем. Прокорм предоставляли и деревья с кустами, к дарам их следовало относиться с опаской, ведь одни их плоды были съедобными, другие – нет, хуже того, этими, последними, можно было отравиться и занедужить.

Каин смотрел в небо, пытаясь разглядеть там Господа Бога, но это ни разу ему не удалось – лишь облака неутомимо плывут там, лишь одни краски, рассветные или закатные, алые, багряные, золотистые, или ослепительно-белые, когда солнце в зените, а иногда и кромешно-темные, если собирался дождь, сменяют друг друга. Небо было высоким и недосягаемым, далеким, как отцовский Эдем, охраняемый херувимом с огненным мечом, к небу нельзя дотянуться рукой, потрогать его на ощупь, как траву, как чернозем, суглинок или супесь под ней.

Каину казалось несправедливым, что самый тяжкий труд выпал именно на его долю. Попробуй взрыхлить даже самым острым обломком камня эту ниву, провести одну за другой борозды, бросить туда по весне придирчиво отобранные, самые лучшие семена диких злаков, присыпать, прикрыть их землей, а потом, согнувшись в три погибели, день-деньской вырывать с корнем сорняки и плевелы, эту человеческую, его, Каина, повседневную заботу взлелеянные им растения – и тот же овес, и дикая пшеница, и маленькие, но сладкие тыквы будто чувствовали, отзываясь прибавкой в весе, даже, казалось, становясь лучше на вкус.

По соседству, там, где, ничего, пожалуй, и не вырастишь того, что годится в пищу, выпасал своих овец Авель. Он зорко следил за тем, чтобы никто из хищных зверей, в первую очередь, конечно, волки, не покусился на его стадо. Беготни, конечно, брату хватало, в отличие от Каина, он был быстроног, порой опережал даже ветер, и питомцы Авеля, с которыми он был ласков, пастыря своего любили, к осени их покрывало густое руно, тук их радовал глаз. Иногда, когда старший брат навещал младшего, он заставал его лежащим на каком-нибудь пригорке, с которого хорошо было видно все стадо, и тогда тень неудовольствия набегала на лицо Каина: не работенка, а сплошное безделье! Каин почему-то не вспоминал, что такие передышки весьма нередки и у него самого. А еще легкое, будто помимо его воли, раздражение, которое вырастало, крепло в его душе, он переносил и на отца: по его велению ведь он стал земледельцем. Почему, ясно: он старший, ему в первую очередь и выполнять волю Господа – роняя со лба соленый, выедающий глаза пот, холить и лелеять в тяжких трудах землю, которая не даст помереть им всем с голоду.

Вообще-то, оба они, высокие, в плечах косая сажень, были красивыми юношами, больше похожими на мать, и под белой их кожей живыми бугорками перекатывались тугие мускулы.

Однажды, возвращаясь после дневных трудов домой, братья решили помериться силами – так, потехи ради, наедине, без лишних глаз, хотя и не догадывались, что издали пристально, с любовью, восторгаясь их молодой энергией, наблюдают за ними отец с матерью. Долго, долго не разжимали Каин с Авелем крепких, не продохнешь, объятий, стараясь одолеть друг друга, и тела их стали скользкими от пота, и трава, безжалостно вытоптанная сильными ступнями, остро пахла свежей зеленой кровью, и схватка уже попахивала ничьей, как Авель все же изловчился и красивым броском через бедро бросил брата на лопатки. Победа была честной, и Авель, широко улыбаясь, протянул Каину руку: давай, помогу встать, и вдруг оторопел, пораженный взглядом поверженного соперника: такой злости в глазах брата он еще не видел.

– Каин, ты, конечно, сильнее меня, – мягко сказал Авель. – Не обижайся, брат. Просто мне чуточку больше повезло. В следующий раз ты точно меня одолеешь.

И он не лукавил. Каин и вправду был сильнее его – заметно шире в плечах, немножко выше ростом.

Адам с Евой ничего не сказали сыновьям об их единоборстве – наверное, пощадили самолюбие первенца, хотя совсем скоро Ева стала замечать, что тот заметно переменился: иногда во время общей трапезы в его глазах вспыхивали злые искорки, сначала она винила в этом себя, ведь, чего греха таить, иной раз подсовывала Авелю как младшенькому наиболее лакомый кусочек, потом вдруг поняла, что дело не только в этом.

– Знаешь, Адам, мне кажется, с Каином что-то не так… – однажды на рассвете шепнула она мужу.

– О чем ты, Ева?

– Сдается мне, что Авель вызывает у него какие-то недобрые чувства. Может, это и раньше вызревало в его душе, но с недавних пор, когда младшенький одолел его в единоборстве, что-то плохое раскустилось в его душе, как поганый чертополох. Даже не знаю, как назвать это. Такого слова в нашем языке еще нет.

– Ну, на то мы и люди, чтобы придумать новое слово. Это, Ева… Это… Это немножко похоже на ревность, она ведь тебе знакома, не правда ли? – Ева промолчала, а Адам продолжил: – Но на этом сходство, пожалуй, и кончается. Понимаешь, Каин наш видит младшенького, словно глаза ему застилает злая пелена, он будто завидел что-то издалека, потом, конечно, вблизи уразумеет, что зрение его подвело, но вот отделаться от первого впечатления он уже не может, досада, раздражение остаются с ним, копятся, он не в силах отделаться от них, ему кажется, что Авелю лучше, легче жить на этом свете, что Авель располагает чем-то таким, чего у него нет, чем судьба несправедливо обделила его… Ева, я вроде бы придумал это слово – ЗАВИДЕТЬ у такого же, как ты сам, то, что портит тебе настроение, наполняет сердце и душу до поры, до времени хорошо скрываемой злобой, хотя ты и знаешь, что этот, такой же, как ты сам, ни в чем перед тобой не провинился, ничем тебя не обидел… Видеть, завидеть, за… ЗАВИДОВАТЬ! Испытывать…ЗАВИСТЬ! Да-да, ЗАВИСТЬ! А с Каином я поговорю, он, надеюсь, прислушается к отцу…

Однако поговорить с Каином Адам не успел. Он решил перенести этот разговор на потом, после того, как совершится важное событие – братья вознамерились принести жертву Богу, и негоже было омрачать это священнодействие отцовским, не очень-то приятным для старшего сына внушением.

К жертвенникам, грубо сложенным из дикого камня, Каин и Авель принесли наилучшее из того, чем они располагали, да и время выбрали самое удачное – наступившая осень щедро вознаградила земледельца и пастуха за их неустанные труды.

Старший брат возложил к подножию жертвенника неярко-желтые снопы ячменя и сизоватые овса, ломкие колосья полбы, бобы красной чечевицы, поздние смоквы, плоды иных деревьев, младший же предназначил в дар Господу Богу от первородных стада своего тучных овец и юных доверчивых козлят, и все это вместе – животные и растения – как нельзя лучше передавало красоту и отзывчивость земли, от которой кормится человек.

Оба брата вздели лица к высокому, уже не жаркому, но еще теплому небу, и во взорах их читалось ясное желание угодить Всевышнему, возблагодарить его за неустанную милость, только Каин смотрел на облака и голубые разрывы между ними сурово, как бы с неохотой, точно бы по обязанности, а Авель прямо-таки светился счастьем. Эта разность во взглядах, в настроении, в биении сердец не укрылась от Бога, и он ПРИЗРЕЛ на младшего Адамова сына и его подношение, а на Каина и его дары не обратил внимания. Обида напополам с завистью выжигали нутро Каина с той же силой, с какой огонь от молнии пожирает сухое дерево. «Опять – Авель! Снова – Авель! Даже всемогущий Господь ему благоволит! – горячечно думал он, потупив взор. – Почему он, а не я? Ведь я, именно я обихаживаю землю в поте лица своего, как и повелел Приемлющий дары, изгоняя отца и мать из Эдема!» И тут же в ушах у него зазвучал голос Господа: «ПОЧЕМУ ТЫ ОГОРЧИЛСЯ? И ОТЧЕГО ПОНИКЛО ЛИЦО ТВОЕ?»

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.