Оставь мир позади

© Новикова К., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Симону и Ксавье

Любовь, как птичий щебет, продолжается,

Едва затихнут звуки бомб.

1

НУ ЧТО Ж, СВЕТИЛО СОЛНЦЕ. Им казалось, это доброе предзнаменование – люди любую фигню превращают в примету. А попросту говоря, на небе не было облаков. Солнце находилось там же, где и всегда. Солнце, настойчивое и равнодушное.

Две дороги сливались в одну. Движение застопорилось. Их серая машина была как купол с собственным микроклиматом: кондиционер, подростковый запашок (пот, ноги, кожный жир), французский шампунь Аманды, шорох мусора, потому что он вечно тут валялся. Автомобиль был вотчиной Клэя, а тот был таким неряхой, что в машине скопились зернышки овса, осыпавшиеся с закупленных оптом батончиков мюсли, спортивный носок неизвестного происхождения, подписка-вкладыш на журнал «Нью-Йоркер», скомканный носовой платок, затвердевший от соплей, клочок белого пластика, отклеенный с обратной стороны лейкопластыря неизвестно когда. Детям вечно нужен пластырь, их розовая кожица лопается как у спелого фрукта.

Солнечный свет на руках успокаивал. Окна были затонированы защитным слоем, чтобы уберечь пассажиров от рака. По радио передавали новости про набирающий силу сезон ураганов, про шторма с причудливыми именами из предварительно утвержденного списка. Аманда выключила радио. Можно ли считать сексизмом, что за рулем был Клэй? Что Клэй вечно за рулем? Ну что ж, у Аманды не было терпения к сопутствующим вождению таинствам чередования-сторон-улицы-для-парковки или техосмотра-раз-в-двенадцать-тысяч-миль. Кроме того, Клэй гордился всем этим. Он был профессором, и это, казалось, соотносилось с его увлечением полезными житейскими делами: увязывать старые газеты в пачки на переработку, разбрасывать химические гранулы по дорожке, когда становилось скользко, менять лампочки, прочищать забитые раковины миниатюрным вантузом.

Автомобиль был недостаточно новым, чтобы считаться роскошным, и недостаточно старым, чтобы считаться богемным. Транспортное средство среднего класса для людей из среднего класса, спроектированное скорее так, чтобы никого не оскорбить, нежели чтобы кого-то привлечь, купленное в автосалоне с зеркальными стенами, полусдувшимися воздушными шариками и продавцами, числом превосходящими клиентов и болтающимися по двое или по трое, позвякивая мелочью в карманах брюк из магазина Men’s Wearhouse. Иногда на парковке Клэй подходил к другому воплощению этой же машины (это была популярная модель в цвете графит), и смущался, когда система дистанционного открывания дверей не срабатывала.

Арчи было пятнадцать. Он носил уродливые кроссовки размером с буханку хлеба. От него пахло молоком, как от младенца, а еще – потом и гормонами. Чтобы скрыть эти запахи, Арчи распылял в кустики волос под мышками что-то химическое: аромат, не похожий ни на один естественный запах в природе, но, согласно мнению фокус-группы, соответствующий идеалу мужчины. Роуз была более аккуратной. Сень девушки в цвету[1]: собака-ищейка, вероятно, сможет учуять металлический запах под слоем косметики для девочек: ох уж это подростковое пристрастие к искусственным яблокам и вишне. От них попахивало, от всех, но по шоссе нельзя ехать с открытыми окнами – слишком громко.

– Мне надо ответить, – Аманда подняла телефон вверх, словно предупреждая их, хотя никто ничего не сказал. Арчи смотрел в свой телефон, Роуз – в свой, оба в играх и одобренных родителями соцсетях. Арчи переписывался со своим другом Диллоном: два его отца пытались искупить свой идущий полным ходом развод и позволяли ему тратить лето, накуриваясь травой на верхнем этаже их браунстоуна[2] на Берген-стрит. Роуз уже выложила кучу фотографий из поездки, хотя они едва пересекли границу округа.

– Привет, Джослин…

То, что телефоны знали, кто звонит, избавляло от вынужденной любезности. Аманда была менеджером по работе с клиентами, Джослин – руководителем группы и одной из трех ее непосредственных подчиненных, говоря языком современного офиса. Джослин родилась в Южной Каролине, но у нее были корейские корни, и Аманда никак не могла избавиться от ощущения, что расхлябанный акцент южных штатов не подходил этой женщине. Это было так по-расистски, что она никогда и никому не смогла бы в этом признаться.

– Мне так жаль беспокоить тебя… – прерывистое дыхание Джослин. Дело было не столько в том, что ее пугала Аманда, сколько в том, что власть сама по себе устрашала. Аманда начинала свою карьеру в студии темпераментного датчанина со стрижкой в форме тонзуры. Она как-то столкнулась с ним в ресторане прошлой зимой, и ее тут же начало мутить.

– Ничего страшного – Аманда не отличалась великодушием. Этот звонок был облегчением. Она хотела, чтобы коллеги нуждались в ней, как бог хочет, чтобы люди продолжали ему молиться.

Клэй постукивал пальцами по кожаному рулю и заработал за это косой взгляд жены. Он посмотрел в зеркало, чтобы удостовериться, что дети на месте, – привычка, сформировавшаяся со времен младенчества. Ритм их дыхания был ровным. Телефоны действовали на них, как толстенькие дудочки факиров на кобр.

Никто из них толком не замечал ландшафта вдоль шоссе. Мозг управляет взглядом; в конечном итоге ожидания от чего-либо вытесняют то, чего ты ждешь. Желто-черные пиктограммы, бугорки-бордюры, сливающиеся со сборными бетонными стенами, изредка мелькающие многоуровневые развязки, железнодорожный переезд, бейсбольное поле, поднятый над землей бассейн. Аманда кивала во время звонка – не ради человека на другом конце телефонной линии, но чтобы доказать себе, что она вовлечена в разговор. Иногда за всеми этими кивками она забывала слушать.

– Джослин… – Аманда пыталась казаться мудрой. Джослин не нуждалась ни в участии Аманды, ни в ее согласии. Офисная иерархия – концепция произвольная, как и все остальное. – Хорошо. Думаю, это разумно. Мы только выехали на скоростную магистраль. Можешь звонить, не переживай. Но когда отъедем подальше, связь будет пропадать. У меня была эта проблема прошлым летом, помнишь? – Она замолчала и смутилась; с какой стати ее подчиненной помнить планы прошлогоднего отпуска Аманды? – В этом году мы едем еще дальше! – Она превратила это в шутку. – Но ты звони или пиши на почту, все нормально. Удачи.

– Как там в офисе, все в порядке? – Клэй никогда не мог устоять перед искушением произнести слово «офис» с особой интонацией. Это была синекдоха ее профессии в целом, как он ее по большей части – но не совсем – понимал. У супругов должна быть своя жизнь, и у Аманды она была, совершенно отличная от его. Возможно, это могло служить объяснением их счастья. Как минимум половина знакомых им пар была в разводе.

– Все в порядке.

Одна из прописных истин, к которым она прибегала чаще всего, заключалась в том, что некоторые должности были неотличимы друг от друга, поскольку все они подразумевали рассылку электронных писем с оценкой собственно работы. Рабочий день состоял из нескольких коммюнике по вопросам этого самого дня, кое-какой бюрократической вежливости, семидесяти минут ланча, двадцати минут хождения по опенспейсу, двадцати пяти минут на кофе. Иногда ее участие в этом спектакле казалось глупым, а иногда – очень важным.

Пробок было не так уж и много, но затем, когда шоссе превратилось в улицы, двигаться стало трудно. Сродни заключительному, самому сложному этапу возвращения лосося домой, только с пышно-зелеными разделительными полосами и мини-торговыми центрами с залитой дождем штукатуркой. Вокруг были либо городки синих воротничков, полные выходцев из Центральной Америки, либо процветающие города, населенные белым полусветом вроде слесарей, дизайнеров интерьеров и риелторов. Настоящие богачи жили в каком-то другом царстве, вроде Нарнии. В это царство можно было попасть, проследовав по дорогам с лежачими полицейскими до неизбежного конечного пункта, до тупика, до особняка с крышей из деревянной черепицы и видом на пруд. Воздух тут был сладким коктейлем из океанского бриза и счастливых случайностей, полезным для помидоров и кукурузы, а еще казалось, что можно уловить в нем нотку роскошных автомобилей, искусства и мягких тканей, которые богатые люди оставляют сложенными на диванах.

– Остановимся перекусить? – в конце фразы Клэй зевнул, вышел придушенный звук.

– Умираю от голода, – гипербола от Арчи.

– Давайте в «Бургер Кинг»! – Роуз заметила ресторан фастфуда.

Клэй почувствовал, как напряглась жена. Она предпочитала, чтобы они ели здоровую еду (особенно Роуз). Он умел улавливать ее неодобрение как эхолокатор. Оно напоминало набухание, которое предвещало эрекцию. Они были женаты шестнадцать лет.

Аманда ела картофель фри. Арчи попросил гротескное количество маленьких брикетов жареной курицы. Он вывалил их в бумажный пакет, перемешал с картофелем фри, вылил туда содержимое небольшой покрытой фольгой емкости со сладким и липким коричневым соусом и удовлетворенно жевал.

– Мерзость. – Роуз не одобряла своего брата, потому что он был ее братом. Она ела гамбургер менее утонченно, чем думала: майонез окаймлял ее розовые губы. – Мама, Хейзел кинула геолокацию – может, посмотрите и скажете, как далеко от нас ее дом?

Аманда вспомнила, что была шокирована тем, какими громкими младенцами были ее дети, когда она прикладывала их груди. Втягивание и сосание, похожие на звуки канализации, бесстрастная отрыжка и приглушенный метеоризм, словно неразорвавшийся фейерверк, животный и бесстыдный. Она отклонилась назад к телефону дочери, жирному от еды и пальцев, горячему от чрезмерного использования.

– Дорогая, он точно не может быть рядом с нами. – Хейзел была не подругой, а скорее одной из навязчивых идей Роуз. Роуз была слишком юна, чтобы это понять, но отец Хейзел был директором в «Лазарде»[3]; отпуска двух семей вряд ли были похожи.

– Ну посмотри. Ты же говорила, что мы, возможно, сможем туда съездить.

Она могла предложить что-то в этом роде, когда не особо вникала в разговор, и потом раскаивалась, потому что дети запоминали ее обещания. Аманда посмотрела на телефон. – Это Ист-Хэмптон, милая. Как минимум час. Больше часа, зависит от того, в какой день ехать.

Роуз откинулась на спинку сиденья с явным раздражением.

– Можно мне обратно телефон, пожалуйста?

Аманда повернулась и посмотрела на дочь, расстроенную и красную.

– Извини, но я не хочу проторчать два часа в летних пробках ради детского утренника. Не в собственном отпуске.

Девочка скрестила руки на груди: сердитая гримаса как оружие. Детский утренник! Она была оскорблена.

Арчи жевал, глядя на свое отражение в окне.

Клэй ел за рулем. Аманда была бы в ярости, если бы они погибли в аварии из-за того, что его отвлек сэндвич в семьсот калорий. Дороги сузились еще больше. Фермерские киоски – на принципе доверия: войлочные зеленые лотки-пинты, полные пушистой малины, плесневеющей от сока, и деревянный ящик для пятидолларовых банкнот – на некоторых съездах, отходящих от главной дороги. Все было таким зеленым, что откровенно говоря, немного сводило с ума. Эту зелень хотелось съесть: вылезти из машины, встать на четвереньки и впиться в саму землю.

– Давайте подышим воздухом. – Клэй открыл все окна, изгоняя вонь своих пукающих детей. Он сбросил скорость, потому что дорога соблазнительно изгибалась, словно двигающееся туда-сюда бедро. Дизайнерские почтовые ящики как коды бродяг-хобо[4]: хороший вкус и богатство, проезжайте мимо. За густыми деревьями ничего не было видно. Знаки предупреждали об оленях, тупых и привыкших к присутствию людей. Они уверенно расхаживали по улицам, косоглазые и поэтому подслеповатые. Повсюду были видны их трупы, орехово-коричневые и надутые смертью.

Они свернули за поворот и наткнулись на автомобиль. Арчи в возрасте четырех лет знал бы его название: это был прицеп на гусиной шее – огромное, пустое транспортное средство, которое тянул прилежный трактор. Водитель игнорировал машину позади с безразличием аборигена к знакомому инвазивному виду, пока прицеп пыхтел на холмах дороги. Только больше чем милю спустя он свернул к себе домой, и к этому моменту нить Ариадны или то, что связывало их со спутниками над головой, порвалась. Навигатор понятия не имел, где они, и им пришлось следовать указаниям, которые Аманда, адептка планирования, озаботилась записать в свой блокнот. Налево, затем направо, затем налево, затем налево, затем еще милю или около того, затем снова налево, затем еще две мили, потом направо, не совсем потерялись, но и не совсем не потерялись.

2

ДОМ БЫЛ КИРПИЧНЫЙ, ВЫКРАШЕННЫЙ В БЕЛЫЙ ЦВЕТ. В красном цвете, преображенном таким образом, было что-то заманчивое. Дом казался старым, но и новым. Массивным, но и легким. Возможно, таково было исконно американское желание, или же просто стремление нашего времени, – хотеть, чтобы дом, машина, книга, пара обуви объединяли в себе эти противоречия.

Аманда нашла место на Airbnb. «Идеальное место для побега от мира», – гласило объявление. Дружелюбная реклама-описание вызывала ее уважение. Войдите в наш прекрасный дом и оставьте мир позади. Она передала Клэю ноутбук, достаточно горячий, чтобы спровоцировать опухоли в ее брюшной полости. Он кивнул, сказал что-то неопределенное.

Но Аманда настояла на этом отпуске. Повышение в должности сопровождалось повышением зарплаты. Уже скоро Роуз растворится в презрительности, свойственной старшеклассникам. Но в этот мимолетный момент дети все еще были скорее детьми, хоть Арчи и вымахал ростом около шести футов. Аманда могла если и не воссоздать, то хотя бы вспомнить высокий девчачий голос Арчи, пышечку-Роуз на уровне своего бедра. Банальность, но что ты вспомнишь на смертном одре: тот вечер, когда привела клиентов в старый стейк-хаус на Тридцать Шестой улице и справлялась об их женах, или же то, как вы плескались с детьми в бассейне и их темные ресницы были все в бусинках хлорированной воды?

– Выглядит красиво. – Клэй заглушил двигатель. Дети отстегнули ремни безопасности, распахнули двери машины и выпрыгнули на гравий – ретивые, как Штази.

– Не уходите далеко, – сказала Аманда, хотя это был вздор. Уходить было некуда. Ну, может, в лес. Вот насчет болезни Лайма она беспокоилась. Это была привычка матери – вскользь давать указания. Дети давно перестали слушать ее ежедневные сетования. Гравий издавал звук гравия под кожаными лоферами Клэя.

– А как мы попадем внутрь?

– Тут есть сейф. – Аманда сверилась с телефоном. Сети не было. А они даже не были на дороге. Она подняла телефон над головой, но маленькие штрихи пойманной сети отказывались появляться. Она сохранила информацию заранее. – Сейф… на ограде, около обогревателя бассейна. Код шесть два девять два. Ключ внутри, он открывает боковую дверь.

Дом закрывала постриженная изгородь: чья-то гордость, она была как сугроб, как стена. Палисадник обрамлял забор из штакетника, белый, без тени иронии. Еще одна ограда, теперь уже из дерева и проволоки, окружала бассейн: с ней страховка была дешевле, а еще хозяева дома знали, что порой на этот привлекательный источник опасностей могут набрести олени, и если никого не будет дома пару недель, тупая скотина успеет утонуть, раздуться и лопнуть – устрашающее месиво. Клэй принес ключ. Аманда стояла в ошеломлении от послеполуденной влажности дня и прислушивалась к странному звуку почти полной тишины, по которому она скучала, или утверждала, что скучала, ведь они жили в городе. Было слышно гудение какого-то насекомого или лягушки, а может, их обоих, движение ветра сквозь листья, отзвук самолета или газонокосилки, или, может быть, это было движение машин по шоссе где-то далеко, и звук от него доносился, словно настойчивое биение волн, когда находишься близко к океану. Они не жили близко к океану. Нет, такого они себе позволить не могли, но почти могли слышать его, усилием воли, как справедливую награду.

– Ну вот и мы. – Клэй отпер дверь, озвучивая это непонятно зачем. Порой он так делал и со стыдом ловил себя на этом. В доме стояла тишина, свойственная дорогим домам. Тишина означала, что дом был добротным, массивным, что его органы работали в счастливой гармонии. Дыхание центрального кондиционера, бдительность дорогого холодильника, надежный интеллект всех этих цифровых дисплеев, почти синхронно отмеряющих время. В заранее запрограммированный час включится внешнее освещение. Дом, который почти не нуждался в людях. Полы из широких досок, добытые на старой ткацкой фабрике в Ютике, так плотно подогнанных, что не доносилось ни скрипа, ни стона. Окна настолько чистые, что каждый месяц или около того какая-нибудь птица, промахнувшись, врезалась в них и погибала в траве со сломанной шеей. Тут побывали какие-то умелые руки, они закрыли жалюзи, выключили термостат, протерли каждую поверхность со спреем «Виндекс», прошлись пылесосом «Дайсон» в расщелинах дивана, собрав кусочки органических чипсов из синей кукурузы и заблудившийся десятицентовик.

– Славно. – Аманда сняла обувь у входа; она была решительно убеждена, что обувь нужно снимать у входа. – Прекрасно.

Фотографии на сайте были обещанием, и обещание было выполнено: подвесные лампы, парящие над дубовым столом, на случай, если захочется собрать пазл посреди ночи, серый мраморный кухонный остров – сразу воображаешь, как будешь месить на нем тесто, двойная раковина под окном с видом на бассейн, плита с медным краном, чтобы можно было наполнить кастрюлю водой, не таская ее. Люди, которые владели этим домом, были достаточно богаты, чтобы все продумать. Она будет стоять у раковины, намыливая посуду, а Клэй на улице будет жарить мясо на гриле и пить пиво, внимательно следя за тем, как дети играют в жмурки в бассейне.

– Я за вещами. – Подтекст был ясен; Клэй собирался выкурить сигарету: грешок, который должен был быть секретом, но не был.

Аманда бродила по дому. Гостиная с телевизором, с французскими окнами, выходящими на террасу. Две маленькие спальни: одна цвета морской волны, другая темно-синяя, а между ними общая ванная. Чулан с пляжными полотенцами, стиральной машиной и сушилкой. К хозяйской спальне вел длинный коридор, обрамленный безобидными черно-белыми пляжными сценами. Даже если не брать в расчет хороший вкус, все было продумано: деревянный ящик, чтобы спрятать пластиковую бутылку со средством для стирки, огромная ракушка – колыбель для куска мыла, еще упакованного в бумажную обертку. Хозяйская кровать размера кингсайз была такой массивной, что никогда не вписалась бы в пролет лестницы на третий этаж, где располагалась их квартира. Ванная, смежная со спальней, была полностью белой (плитка, раковина, полотенца, мыло, белая тарелка с белыми ракушками), словно фантазия о чистоте, предназначенная для того, чтобы ты мог сбежать от реальности собственных экскрементов. Необыкновенно, и всего за 340 долларов в день, плюс плата за уборку и возвращаемый депозит. Из спальни Аманда увидела своих детей, которые уже натянули быстросохнущую лайкру и понеслись в направлении безмятежной синевы. Арчи – длинные конечности и острые углы, на едва выпуклой груди у розовых сосков прорастают коричневые завитки, Роуз – пышненькая и активная, с детским пушком, ее лайкра в горошек натянута на ногах, но на промежность не давит. Издав вопль предвкушения, они с восхитительным плеском встретились с водой. Звук что-то потревожил в лесу – оно появилось в поле зрения на общем коричневом фоне: две толстые индейки, тупые и дикие, раздраженные вторжением. Аманда улыбнулась.

3

АМАНДА ВЫЗВАЛАСЬ СЪЕЗДИТЬ ЗА ПРОДУКТАМИ. Они проезжали мимо магазина, и она доехала туда по памяти. Она ехала медленно, стекла машины были опущены.

В магазине было холодно, ярко светили лампы, проходы были широкими. Она купила йогурт и чернику. Купила нарезанную индейку, цельнозерновой хлеб, зернистую горчицу цвета грязи и майонез. Купила картофельные чипсы, кукурузные чипсы и банку соуса с кинзой, хотя Арчи не ел кинзу. Купила органические хот-доги, и недорогие булочки, и такой же кетчуп, который покупали все. Купила холодные, крепкие лимоны, газированную воду, водку Tito’s и две бутылки красного вина за девять долларов. Купила сухие спагетти, и соленое масло, и головку чеснока. Купила толсто порезанный бекон, и двухфунтовый пакет муки, и кленовый сироп за двенадцать долларов в граненой стеклянной бутылке, похожей на флакон низкопробных духов. Купила фунт молотого кофе, такого ароматного, что она чувствовала его запах через вакуумную упаковку, и кофейные фильтры 4-го размера из переработанной бумаги. А вам не все равно? Ей – не все равно! Она купила три упаковки бумажных полотенец, и солнцезащитный крем-спрей, и алоэ, потому что дети унаследовали от отца бледную кожу. Купила стильные крекеры, которые выкладывают, когда приходят гости, и крекеры Ritz, которые всем нравились куда больше, купила рассыпчатый белый сыр чеддер, и хумус с добавлением чеснока, и палку жесткой салями, и морковь, которую чистят так усердно, что она становится размером с детские пальчики. Купила печенье из кондитерской Pepperidge Farm, и три пинты политически сознательного мороженого Ben&Jerry’s[5], и смесь для приготовления бисквитного торта Duncan Hines в коробке, а еще тюбик шоколадной глазури, тоже Duncan Hines, с красной пластиковой крышкой – родительство научило ее, что в один из неизбежных дождливых дней отпуска можно скоротать часок, приготовив торт из коробки. Она купила два пухлых цукини, пакет сахарного горошка, букет капусты кейл, такой зеленой, что она выглядела почти черной. Она купила бутылку оливкового масла, и коробку пончиков Entenmann’s с посыпкой, и связку бананов, и пакет белых нектаринов, и две пластиковые упаковки клубники, дюжину коричневых яиц, пластиковую коробку мытого шпината, пластиковый контейнер с оливками, несколько зеленых помидоров, завернутых в мятый целлофан, мраморно-зеленый и шокирующе оранжевый. Она купила три фунта говяжьего фарша и две упаковки булочек для гамбургеров, испачканных в муке, и банку солений местного производства. Купила четыре авокадо, и три лайма, и пучок испачканной в песке кинзы, хотя Арчи не ел кинзу. Вышло больше двухсот долларов, ну да ладно.

– Мне понадобится помощь.

Парень, что складывал покупки в коричневые бумажные пакеты, возможно, учился в старшей школе, а может быть, и нет. Желтая футболка, каштановые волосы, а сам он весь какой-то квадратный, как будто его вырезали из куска дерева. В том, как работали его руки, было что-то волнующее, но отпуск на то и отпуск – он возбуждает, в отпуске все кажется возможным, жизнь полностью отличается от той, которой ты живешь обычно. Она, Аманда, может быть мамочкой-искусительницей, посасывающей горячий юношеский язык на парковке супермаркета Stop & Shop. Ну или она может быть просто очередной женщиной из города, что тратит слишком много денег, покупая слишком много еды.

Мальчик, а может быть, уже мужчина, сложил сумки в тележку и последовал за Амандой на парковку. Он загрузил пакеты в багажник, и она дала ему пять долларов.

Двигатель работал на холостом ходу, она сидела в машине и проверяла, ловит ли сеть. Прилив эндорфинов от поступающих электронных писем – от Джослин, Джослин, Джослин, от директора их агентства, от одного из клиентов, два послания на весь офис от ведущего менеджера проекта – имел почти такой же сексуальный эффект, как трепет от парня-упаковщика.

На работе не происходило ничего важного, но приятнее было знать это наверняка, а не беспокоиться о том, не происходит ли. Аманда включила радио. Она смутно припомнила играющую песню. Она остановилась на заправке и купила Клэю пачку «Парламента». Они были в отпуске. Этой ночью, после гамбургеров, хот-догов, цукини на гриле, после мороженого, посыпанного печеньем, и, возможно, порезанной на ломтики клубникой, они, может быть, трахнутся – не займутся любовью, как дома: в отпуске люди трахаются, потные, влажные и соблазнительно незнакомые друг другу – на чужих простынях из Pottery Barn. Затем они выйдут на улицу, скользнут в бассейн с подогревом, позволят воде отмыть их дочиста, выкурят по сигарете и поговорят о том, о чем говорят люди, женатые так давно, как они: деньги, дети, горячечные мечты о недвижимости (как хорошо было бы иметь свой собственный дом вроде этого!). Или вообще ни о чем не будут говорить – еще одна прелесть долгого брака. Посмотрят телевизор. Она двинулась обратно в крашеный кирпичный дом.

4

КЛЭЙ ПОВЯЗАЛ ПОЛОТЕНЦЕ НА ТАЛИИ. Жест, открывающий двойные двери, был грандиозным сам по себе. Внутри было холодно, а на улице – очень жарко. Деревья были подрезаны, чтобы не бросать тень на бассейн. От всего этого солнца кружилась голова. Его влажные ноги оставляли следы на деревянном полу. Они исчезли за секунды. Клэй прошел наискосок через кухню и вышел через боковую дверь на улицу. Достал свои сигареты из бардачка, морщась от колкого гравия. Сел на лужайке перед домом в тени дерева и закурил. Ему следовало бы чувствовать себя плохо из-за этого, но табак был скрепой нации. Курение связывало его с самой историей! Это был акт патриотизма, во всяком случае когда-то, – как владеть рабами или убивать индейцев чероки.