История сердца. Любовная проза

Он увлекался немного Маяковским, а я в то время была без ума от Есенина, стихов которого он почти не знал. И вот, когда он дышал на мои холодные пальцы, я читала ему:

Или это:

Да, он был первым и последним, кто в единственный раз меня поцеловал и сказал «люблю». Затем мы расстались. И лишь в разлуке, наедине с собой, я поняла, как мне не хватает его, только его. Он писал мне письма, а в них свои первые стихи. И они мне так нравились и так были дороги, как будто их я сочиняла сама. В них сквозила есенинская грусть…

Но постепенно он стал забывать меня. Впрочем, письма еще приходили. И что самое удивительное, в разлуке я все больше и больше чувствовала, что люблю его так, как любят в жизни только раз и только одного человека. Его глаза… Печальные, темно-серые глаза. Я видела их всюду, лишь стоило задуматься о нем. Я словно жила под постоянным наблюдением этих проникновенных глаз. Так он смотрел на меня, когда хотел и не решался сказать о своей любви.

Больше мы не виделись. Но я ждала, я надеялась встретиться с ним и сама себе в душе поклялась быть верной ему, сколько бы мне ни пришлось ждать. Так длилось несколько лет. И вдруг – получила письмо… Теперь я редко думаю о том письме, но до сих пор не могу читать его спокойно. А тогда… тогда мне не хотелось больше жить. Ведь в своих письмах к нему я прямо писала, что мне в жизни нужен лишь он один, что люблю его, и просила повторить еще раз то, что он сказал однажды… А ответом на все мои просьбы явилось последнее его письмо, где он обрывал все, что связывало нас, где говорил о бессмысленности наших отношений, которые называл непонятными, и не скрывал, что они ему в чем-то даже мешают. Но особенно больно было оттого, что слова, произнесенные им когда-то, он называл ошибкой молодости, а свои прежние чувства – увлечением от одиночества и просил за них прощения.

Сколько я переплакала – подушка к утру не просыхала. Ночи стали бессонными. Они словно сдавливали меня тягостным ощущением пустоты, одиночества и горькой обиды из-за сознания своей ненужности дорогому мне человеку. Переписка прекратилась. Я стала учителем литературы. Я поняла, что между нами давно все кончено, что никакого чуда случится не может. Но клятва верности, данная мною себе, как-то невольно жила во мне, независимо от всего. Она жива и сейчас, но уже перешла в верность себе самой…

Людмила Михайловна смолкла. Алексей мельком взглянул на ее отвлеченное, отдалившееся лицо и подумал о том, что она не просто вспоминала эту историю для него, а будто бы вслух исповедовалась и перед ним и перед собой, оглядывалась на прошлое, чтобы проститься с тем, что постоянно связывало и томило ее до сих пор.

Снег блестел у них под ногами. Морозный воздух разрумянил их лица, а ресницы и брови покрылись инеем. Город постепенно затихал, погружаясь в сон. Незаметно они добрались до ее дома.

– Вот видишь, я тебе все и рассказала, – они остановились. – Спасибо тебе за этот вечер, Алеша. – Людмила Михайловна, не снимая варежки, погладила его по руке в кожаной перчатке. – А теперь давай договоримся больше никогда не возвращаться к этой теме. Хорошо?

Алексей повернулся к ней лицом и, помолчав, сказал:

– А как же мне быть?

– Пройдет, все пройдет, – ласково на него взглянув, ответила она. – Ты закончишь школу, отслужишь армию, потом женишься, и я приду к тебе на свадьбу. Обещаю.

Алексей печальными глазами посмотрел на ее прекрасное порозовевшее лицо, смахнул иней с ее пушистой заиндевевшей шапки, вздохнул и согласно кивнул.

– Ну вот и чудно, – Людмила Михайловна положила ему руки на плечи, приподнялась на цыпочках и поцеловала его в щеку. – С наступающим праздником тебя, Алеша. А на каникулы – задание. Выучи наизусть есенинское стихотворение «Собаке Качалова». Потом, на уроке, спрошу. Всё, беги домой.

Она опустила глаза, быстрым шагом отошла к своему подъезду и скрылась за дверью.